Так начиналась проповедь нового Крестового Похода на еретиков провансальских. Еретики эти не просто одержимые крикуны вроде таких нашумевших скандалистов, как Пьер Брюиссанец, что орал на альбийских площадях о том, как бы все кресты поломать и сжечь, ибо они — орудия пыток Господа, а молиться можно и в кабаке, и на площади, потому что Бог всех всегда слышит, потому и храмы бесполезны, Церковь-то Христова не из камней и брусьев состоит, а из единения духовного... Подобные горлопаны вроде беглого клюнийца Анри, разорявшегося в Мансе насчет фарисейства клириков (после чего немало бедных священников было побито вдохновленным народом)— однодневки, доморощенные кумиры площадей, светоносцы, которые восходят и закатываются каждые несколько лет — успев отравить своим ядом несколько десятков умов, ну, сотен — при особой удачливости... Их и наказывают слишком мягко — сажают там в монастырскую башню, или, признав сумасшедшими, отдают на попечение собственному их монастырскому начальству. Потому что в основном подобный народец происходит из беглых монахов, уставших от обета послушания и возомнивших себя обличителями и пророками. Скольких таких "апостолов" простой мирный люд перевешал (в простоте своей святой усмотрев в пламенных призывах обыкновенную, во все века одинаковую грязную ересь) — а кое-кого даже с разрешения церковных властей спалили на кострах, чтобы другим неповадно было. Каждый раз — запоминается надолго. Что же с ними еще делать, когда кротость и смирение не помогают — не позволять же им и далее плевать в небеса, дожидаясь, пока их собственные плевки свалятся анархистам на головы! За это время они могут успеть многих добрых христиан совратить, и обидно, когда речь идет не о мелкой сошке, а о правителях, помазанниках Божьих, у которых в руках — много власти причинять вред слугам Церкви на вверенной им территории! Вот дедушка нынешнего тулузского графа, Альфонс — тот самый, что в Святой Земле родился, да в ней же через много лет и помер — поддерживал в пору бурной молодости упомянутого еретика Анри. Результат все тот же — анархия, храмы без священников, поругание Святых даров, некрещеные младенцы (чьи души до Страшного Суда не упокоятся и не перестанут преследовать живых, подобно летучим мышам-кровососам, будут сосать силы из предавших их родителей.) Слава Богу (и спасибо святому Бернару, положившему на это много сил и последние остатки здоровья) — граф потом образумился, умер добрым католиком, видно, крещение в реке Иордан человеку даром не проходит. Граф Альфонс-то был в Иордане крещен, в священном Мон-Пелерене выкормлен, и кровь отца его, великого графа Раймона, столпа крестоносцев, защитника Гроба Господня, дала себя знать...

А вот внук граф-Альфонса пошел еще дальше в своих бесчинствах. Втрое могущественней деда (как поют в его землях услужливые поэты, "равен императору"), он втрое сильнее заболел еретической горячкой. И новая болезнь земли Лангедока, всегда вследствие своей близости к маврам и свободы нравов подверженной разного рода ересям, настолько хуже прежней, насколько проказа превосходит малярию.

Давно ли, недавно — три десятка лет назад — ходили на альбигойский юг войска проповедников под водительством доброго кардинала Пьера Сен-Хризогона, наговорили тулузцам сердитых слов и даже высекли в соборе Сен-Сернен одного знатного старика из еретиков. Сам граф Раймон, отец нынешнего граф-Раймона, призвал кардинальскую помощь, требуя защиты от анархии. Всякому же понятно, что в основе миропорядка стоит и всегда стояла Церковь, а учение, упраздняющее клятвы как таковые, вскоре докатится и до отрицания феодальных присяг... Если только сеньор сам не еретик.

Даже настоящее войско наведывалось в Лангедок: вел его аббат Анри, клервосец из учеников Бернарда, папской милостью кардинал Альбанский. Был он пылким проповедником вроде Жака Витрийского, и сумел даже сколотить небольшое войско из благочестивых (и весьма небогатых) франкских феодалов. Франки, первородные дети Господа, всегда были известны умением приносить веру огнем и мечом на зараженные неверием земли; если франки не отзовутся, то кого и звать на бой за поруганного Христа! Небольшое (слегка выросшее по дороге за счет простых пилигримов — торговцев, рутьеров, шлюх и просто любопытных бездельников) войско не без труда добралось до Лаваура, небольшого лангедокского замка, владения не весьма католического графа тулузского, а его сумасбродного зятя. Сумасбродный зять по имени Рожер, заслышав о приближении франкского войска, благоразумно отправился погулять в горы, оставив жену-еретичку, вот скандал-то! — кузину французского короля, разбираться с неприятелями. Лаваур взяли, недолго провозившись в битве против женщины; засевшим там ересиархам сделали строгое внушение, те обещали, что больше не будут, и войско благополучно удалилось прочь, отбыв положенный карантен и ничего с данного похода не получив. Сплошная благотворительность. Всякий знает, что в осадной войне франкам нет равных, и уж тем более превосходят они неорганизованных провансальцев, которые умеют только препираться и торговать (ну, и еще стихи писать, конечно). Другое дело, что не лишать же сеньоров их законных земель! Кроме того, как возможно прибрать к рукам земли, лежащие так далеко на юге от вашего собственного лена? Не самому же туда переселяться, а уедешь — прежние хозяева в единый миг все обратно отберут. Это тебе не Святая Земля, превращенная трудами стольких великих баронов и рыцарей в огромный заморский французский лен...

Но так было раньше, теперь все иначе. Времена меняются, сеньоры мои, времена меняются. Новые еретики — манихеи — уже не компания горлодеров, собравшаяся вокруг новой звезды анархии; они не только орут по углам улиц и на площадях, что церковь плоха, берет десятину даже ягнятами, что священники — зажравшиеся негодяи, и поэтому не нужно поклоняться кресту, не нужно крестить младенцев и ходить во храм, а лучше дать денег им, новым апостолам, пророкам бедных, которые научат, как надобно жить ради спасения. На такие бредни падки только невежественные мужланы, которые рады найти повод не работать, а играться в апостолов, или совершеннейшие разбойники, возмущенные самой идеей праведной власти. Да, может, еще те, кому местный кюре или епископ не из самых благочестивых на больную мозоль наступил — и такое бывает в наши темные времена, хотя деятельный и святой папа Иннокентий и старается очистить ряды пастырей от волков в овечьей шкуре. Но и тут смиренная душа найдет выход, научится отличать святую благодать хиротонии от недостойного носителя оной — и чтить второго, боясь иначе оскорбить первую. Время гордецов-горлодеров прошло, к стенам Церкви явились с камнеметами враги куда более опасные.

У манихеев своя иерархия, навроде церковной — еще бы, ведь диавол — обезьяна Господа Бога! У них свои "епископы", сидящие в самых важных и крупных городах и оттуда управляющие "диоцезами"; у них — множество священников, строго разработанный чин еретической "мессы", свои богопротивные храмы и монастыри для женщин и мужчин. У них даже, по слухам, есть свой "Папа" — верховный манихей Никита, окормляющий их всех из своего логова в языческой стране Болгарии. Они не кричат по площадям, а чинно читают проповеди, приурочив христианские праздники к своим языческим, и умело исказив самую их суть. Они отрицают Рождество Господа нашего в человеческом теле, и зачатие Девы Марии от Духа Святого, и искупительные страдания Господни, и славное Его Воскресение. Отрицают они и богосыновничество, единосущность Троицы и создание благим и Единым Богом тварного мира. Их слушают и пускают в свои дворцы бароны и графы, после чего изгоняют со своих земель священников, не дают служить месс и потворствуют неуплате десятины. Миряне не чтут более католического клира, побивают и презирают монашествующих, оскверняют храмы и надругаются над Телом Христовым!

Вот какие ужасные люди, сиры мои, захватили ныне лен Тулузен, совратив в свою отвратительную секту даже могущественнейшего сеньора той земли, графа Раймона, что уж говорить о его вассалах и подвассалах — известно же, что каков аббат, таков и монастырь! По графскому приказу манихеями убит посланник Святого Престола, ныне удостоившийся мученического венца священник Пьер из Кастельнау, истинный подвижник и апостол, посмевший своей проповедью восстать на безбожную веру и ее безбожных покровителей. Убит светлым утром, этой самой зимой, едва ли не в октаву Рождества, на берегу Рона ударом копья в спину — священник, цистерцианец, папский посол утопал в своей крови, перед смертью прощая грехи обидчикам, в то время как граф Тулузский приветил его убийцу, дал ему денег и усадил с собою за стол!

Этого нельзя попустить, братья. Господь не попустит нам этого последнего попущения.

И вдобавок ко всему проклятые манихеи, которых аббат Клервоский Анри называл по местности обитания Альбигойцами, а сами себя именующие чистыми, "катаросами", надругаются над Крестом Господним хуже всяких сарацин! Даже мавры не творят такого в своих собраниях, как эти предатели — бывшие христиане, они, по слухам, предаются свальному греху, поклоняются демонам в образе черных кошек и замешивают свою пасху на крови некрещеных младенцев!

Насчет младенцев и прочего лично я, цистерцианец брат Огюст из Потиньи, ничего не знаю — но со всей уверенностью могу подтвердить, что на глазах у моего наставника, дома Арно-Амори, который к несчастью своему много лет прожил на землях провансальских, в обители Фонфруад, которая сейчас стоит посреди еретических земель, как островок веры в бурном море огня адского — на глазах сего аббата несколько еретиков разломали на части деревянный крест от часовни, после чего на него помочились!!

Этого нельзя снести, братья, этого нельзя снести. Только будьте тверды и мужественны, тверды и очень мужественны, как сказано — будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь.

Придите, начертите знак креста на своих знаменах, положите знак креста на свою грудь (с левой стороны, напротив сердца — символом подчинения своей воли воле Христовой, и ради отличия от палестинских крестоносцев) — собирается новая рать сильная, и как предал Господь проклятый Иерихон и Гай, Макед и Ливну, Лахис и Еглон, и прочие согрешившие города, в руки Иисуса Навина и сынов Израиля, так теперь Он призывает франков на Тулузу, этот новый Иерихон, на Каркассон, и Альби, и крепкостенный Кагор — а государей их повелевает низложить, и наступить на выи им, и бросить их под ноги их же народу, как тридцать одного библейского царя, потому что такая судьба ждет каждого, кто ослушается Бога Израилева. Будете поступать с ними, франки, как повелел Господь: жечь огнем их города, и перерезать жилы коням их, и убивать мечом все дышащее, что есть в городах — а всю добычу и скот забирать себе, потому что как говорил некогда Господь Иисусу Навину и Иуде Маккавею, так Он велит нынче вам, потому что вы — новый народ Израильский, новые избранники Завета. Пойдите и поступите с ними по справедливости, чтобы впредь никто не возвышал гласа на Господа и не оскорблял Его лживой верой. Deus lo volt, христиане. Deus lo volt.

* * *

Весною того самого года, как слуги Раймона, графа Тулузского, убили папского легата отца Пьера, я впервые побывал на ярмарке.

Ни о каких легатах, ни даже о мятежном тулузском графе я тогда знать не знал — тому, кому плохо в собственном доме, нет дела до проблем urbi et orbi! Знал только, что в начале ярмарки святого Кириака к нам в Провен тоже приезжали вербовщики, говорили о крестовом походе, и что отец, наслушавшись их завлекательных речей, уехал ко двору герцога Бургундии — на военные сборы, где рыцарей распределят по отрядам и занесут в единую книгу записей, чтобы их имущество оставалось на время похода под охраной церкви и сеньора-короля. Отца почему-то несказанно радовала перспектива предстоящего похода, он даже, можно сказать, стал весел, шутил с матушкой и с Рено. Жаль только, в Шампани сейчас, после смерти графа Тибо, к сожаленью, нет сильного правителя, который сам повел бы соплеменников, собрав отдельный отряд. А герцог Бургундский — человек щедрый и в остальном недурной, до наживы падкий, но своих не обделит. И страх как рад любому прибавлению в войске, как собственным вассалам, обязанным ему карантеном сорок дней в году, так и наемным рыцарям за сходное жалование плюс часть добычи. И все для того, чтобы численно восторжествовать над своим вечным недругом, графом Неверским Пьером, с которым они, как известно, друг друга ненавидят до смерти, и который тоже соберет в поход немалое войско. Но лучше уж под началом бургундца драться, чем под неверским графом — бургундцы шампанцам родня, можно сказать, почти шампанцы, а Пьер де Куртене — тот совсем чужой, не лучше бретонцев или пикардийцев. Нужно быть готовым, в случае чего, доказать, что он герцогу Одону и в подметки не годится!

Мне же для радости доставало простого знания, что мессир Эд уехал. В Бургундию скататься — это тебе не в Провен и не в Мо, откуда можно и на следующий день вернуться при желании. Значит, минимум несколько дней полной свободы! Может, и несколько недель! Благослови Бог герцога бургундского и короля французского, затеявших эту войну, может ли быть для меня лучший подарок на Пасху? Прекрасный месяц май — время сеньоровых поездок, охоты или военных походов; виноград уже вскопан и подвязан, а до сенокоса еще долго. А то, даст Господь, мессир Эд скоро уедет — надолго, на несколько лет, навсегда, а может, его там в походе и вовсе... На этом мысль моя благочестиво останавливалась; даже считаючи себя Йонеком, я не позволял своей греховной натуре желать смерти собственного отца.

Мне недавно пошел тринадцатый год; этой прекрасной весной меня беспокоило только одно — как бы не взял отец с собою в поход и моего брата в качестве оруженосца, в каковом имел большую нужду. Сам-то Эд был не против; он в свои шестнадцать стал уже вполне взрослым и зрелым дамуазо и желал настоящей мужской жизни, военных успехов, больших заработков и славы человека твердого и мужественного. Но я, признаться, очень боялся его потерять тем или иным образом — что он погибнет или затеряется в далекой земле, в чужих горах, казавшихся мне вследствие своей чуждости непременно холодными и бесприютными (хотя разумом я знал, что на юге, ближе к морю, куда жарче, чем у нас.) Насколько желанна мне ни казалась пропажа мессира Эда, мысль о том, что вместе с ним может пропасть и его оруженосец, меня пугала — известно, что жадная человеческая натура хочет сразу всех благ, даже несовместимых.

Брат побывал у нас на новый год, был добр и весел в преддверии грядущего крестового предприятия и подарил мне подарок — в кои-то веки настоящие деньги, несколько новеньких серебряных денье из собственной суммы, пожалованной к Пасхе отцом. Впервые у меня на руках появились звонкие монеты. Из опасения, что отец найдет их и отнимет (обоснованного только потусторонним чувством, что мессир Эд рад будет отнять что угодно, мне дорогое) я запрятал деньги в тайничке в матушкиной комнате, где между бревнами за линялым гобеленом была широкая щель, забитая паклей, и мысленно перевел их в разряд "запаса на черный день".