Один только раз он усомнился в этом — когда однажды в ночную бурю, проходя по темной галерее своего замка, увидел у окна женщину в длинной полупрозрачной накидке, неизвестно откуда взявшуюся. Он посмотрел в ее лицо, светившееся в темноте галереи, и забыл о себе на бесконечно долгие девять месяцев. Впервые ему показалось, что в мире существует что-то еще, кроме его удовольствия, его достижений в поединках, на охоте и в интригах при круаханском дворе. Слуги шептались, что это лесная эльфийка и что она заморочила ему голову своими чарами. А потом родилась Женевьева, и с наваждением было покончено.
Жоффруа обнял дочь в ответ, громко и счастливо засмеявшись, но потом снова нахмурился.
— Я же велел тебе надеть платье.
— Я его сожгла, — ответила Женевьева, не моргнув глазом.
— Ну подожди, — пригрозил Жоффруа де Ламорак, — я тебе еще устрою. Ты все равно будешь все делать так, как я хочу.
— Вот еще! И не подумаю. Это ты будешь делать так, как хочу я.
За это время она умудрилась вскарабкаться на его коня и теперь устроилась впереди него в седле, обхватив его одной рукой за шею, а другой взъерошивая волосы и теребя за кудрявую короткую бороду. Она была совсем не похожа на Элейну, напротив, глядя в ее лицо, он изучал свой портрет, узнавая и собственную складку между бровей, и приподнятые скулы, и высокий лоб, и даже ямочку на подбородке, гораздо более уместную на женском лице.
Отец и дочь были слишком похожи, чтобы их отношения были ровными и спокойными, как подобает между любящими родственниками.
— Твое счастье, — сказал Жоффруа, — что мне без тебя хватает с кем разбираться.
— Вот как? И с кем это?
Она проследила за кивком его головы и увидела между двумя воинами из свиты Жоффруа, сидящих на лошадях, связанного человека. Руки его были скручены за спиной, и воины держали в руках концы веревки. Он стоял, слегка пошатываясь — видимо, до этого его заставляли бежать за лошадью — опустив голову со спутанными, наполовину седыми волосами. На скуле виднелось темно-синее пятно.
Как раз в этот момент связанный человек поднял голову, открыв лицо с горбатым носом и единственным черным пронзительным глазом — второй был прищурен навек. Этот глаз уперся прямо в лицо Женевьевы, и она невольно задвигалась в седле. Она с трудом выдерживала этот жесткий взгляд — но опустить глаза считала малодушным.
— Кто это такой? — спросила она у отца, надменно передернув плечами, но втайне радуясь, что можно отвести взгляд.
— Шатается по моим владениям, задает какие-то странные вопросы, — ответил Жоффруа, и тембр его голоса не предвещал схваченному ничего хорошего. — Эй ты! Я в последний раз спрашиваю, как тебя зовут и что тебе нужно.
Связанный ничего не ответил, даже не удостоил взглядом фигуру грозного графа, возвышавшегося над ним, уперев руку в бок. Он внимательно разглядывал Женевьеву — она физически ощущала взгляд, блуждающий по ее плечам и затылку. Она рискнула еще раз посмотреть на него, не понимая, почему он внушал ей смутное беспокойство и даже страх. Он был в старом, поношенном плаще, кое где продранном и покрытым пылью, в растоптанных сапогах, с лицом, обветренным от множества дорог, худой, изможденный, очень похожий на книжников и лекарей, которые время от времени забредали в замок. Только у тех не было такого горящего непокорного взгляда.
Жоффруа этот взгляд, очевидно, тоже раздражал, потому что он крикнул:
— Эй, прекрати пялиться, куда не следует! Не хочешь говорить, пеняй на себя. Кто там, приведите Гарма!
Женевьева коротко фыркнула и, высвободившись из рук отца, соскользнула из седла на землю. Гармом звали самого злобного пса из замковой своры, любимца Жоффруа и его неизменного спутника на охоте. Слуги говорили, что хозяин нередко натравливает его на людей, чтобы держать в форме. Не то чтобы Женевьева осуждала отца — она выросла среди довольно жестоких забав, и ее было трудно напугать видом крови, как оленьей, так и человеческой. Но почему-то ей не очень хотелось смотреть, как Гарм наступит обеими лапами на грудь этого одноглазого и перервет ему горло. Или отец просто хочет напугать его, чтобы он заговорил? Однако видеть, как он упадет на колени и будет униженно просить о снисхождении, размазывая по лицу дорожную пыль, ей тоже не хотелось.
Гарм глухо рычал, натянув веревку. Даже отвернувшись, Женевьева легко могла его представить — огромная зверюга с широкой грудью, темными боками и отчетливо видными клыками в ярко-красной пасти.
— Не передумал? — спросил Жоффруа. — Давай, Гарм! Возьми!
Пес полетел стрелой через двор, и все хором вздохнули. Вздох был совсем не такой, какой издает удовлетворенная толпа, когда на ее глазах проливается кровь. Женевьева повернулась как раз тогда, чтобы увидеть, как страшное черное животное ползет к незнакомцу на брюхе, скуля и колотя себя хвостом по бокам, словно в наказание за то, что вначале осмелился броситься на вожака. Вслед за Гармом завыла вся стая, даже те, что были заперты на псарне. Несколько гончих, бродивших по дальнему концу двора, тоже уткнули носы в землю и смиренно поползли следом.
Одноглазый даже не пошевелился, хотя державшие его слуги шарахнулись в сторону, и только страх перед хозяином заставил их не выпустить из рук концов веревки.
— Колдун! — ахнула толстая служанка рядом с Женевьевой. — На таких ни одна собака не лает! Ох, горе нам, беда пришла!
Слуги в ужасе хватались за висящие на груди обереги. Женщины заголосили так, словно обещанная беда уже стояла у порога и не сегодня-завтра нагрянут засуха и черный мор одновременно.
Одна только воля Жоффруа де Ламорака удержала всех на месте, хотя толпа была близка к тому, чтобы кинуться врассыпную в замковые ворота.
— Заткнитесь все! — граф приподнялся на стременах, и голос его загремел над склоненными головами. — А ну тихо!
Взгляд его упал на дочь — она стояла неподалеку, прижав к груди стиснутые руки. Серые глаза казались черными от расширившихся зрачков. Рядом с ней стоял его телохранитель и учитель фехтования Эрнегард, почтительно склонившись и прижав к груди шляпу. Он намеренно не обращал внимания ни на поднявшийся переполох, ни на спокойно стоявшую в центре двора худую фигуру в старом плаще, у ног которой извивались в порыве преданности собаки.
— Прощу прощения, господин граф, — сказал он. — Лоций де Ванлей просил передать, что прибыл и ждет в вашем кабинете.
Этого было достаточно, чтобы Жоффруа забыл о всех текущих делах, несомненно менее важных.
— Наденьте на него цепи и в подвал! — махнул он слугам. — Я с ним потом поговорю, когда время будет.
Он спешился и еще раз посмотрел на Женевьеву. Бледная, с растрепавшимися волосами, она показалась ему неожиданно красивой, более того, от нее исходило какое-то еле заметное сияние, живо напомнившее ему Элейну и мрак галереи.
— Послушай, Вьеви, — произнес он, стараясь смягчить свой громкий голос. — Я хочу, чтобы ты надела лучшее платье и пришла ко мне в кабинет. Мне нужно поговорить с тобой.
Она никогда не могла устоять, когда отец называл ее Вьеви. Правда, при слове "платье" она попробовала слабо воспротивиться, хотя вокруг уже столпились служанки, готовые немедленно тащить ее в женские покои, запихивать в бесконечные шуршащие юбки и шнуровать тесемки на талии и рукавах. Но Жоффруа де Ламорак выбрал правильный тон — он вызвал ее любопытство. Не так часто за последнее время он звал ее к себе в кабинет — святая святых, да еще в то время, когда там находился ненавистный белоглазый.
Ради этого, наверно, стоило потерпеть.
Женевьева в очередной раз споткнулась о подол, подойдя к дверям кабинета. Она шепотом произнесла слова, которые часто слышала от слуг на конюшне. Но легче ей почему-то не стало. Видимо, эти слова помогали только когда на ней были штаны и камзол. Незнакомому существу с туго утянутой талией и тщательно уложенными локонами, которые пересыпали темной пудрой, чтобы скрыть ярко-рыжий цвет, стало только еще более не по себе.
Дверь была приоткрыта, и из нее падал ровный теплый свет — в кабинете горели все свечи.
— Да будет вам известно, что мой господин, Великий Магистр нашего Ордена, выехал немедленно после получения моего письма. Через неделю он должен быть уже возле границ графства Ламорак.
— Я жду его с большим нетерпением, — пробормотал Жоффруа, делая большой глоток из кубка.
— Уверяю вас, граф, он также мечтает, чтобы наши планы побыстрее осуществились. Последние изменения, которые происходят при круаханском дворе, искренне беспокоят его. Этот никому не известный выскочка, получивший должность первого министра...
Жоффруа вскочил и длинными шагами прошелся по кабинету — пламя свечей заколебалось.
— Морган будто считает, что можно указывать круаханскому дворянству, что именно оно должно делать. Если кто-то считает себя настолько трусливым, что готов выполнять его приказания — я их не удерживаю. Но мне безродные червяки не указ. Самое позднее через две недели не будет уже графства де Ламорак, а будет Северное командорство Ордена Креста! Не подчиняющееся никому, кроме вашего Великого Магистра.
— Я счастлив, — сказал вкрадчивый голос Лоция, — что вам пришлось по нраву мое предложение. Я пью за Жоффруа, первого командора Ордена Креста в Круахане!
Жоффруа нахмурился и стукнул кубком об стол.
— В нашем плане, дорогой друг, есть только одно слабое место — это Женевьева.
— Неужели вы не можете приказать?
— Клянусь небом, Лоций, — пробормотал Жоффруа, — если моя драгоценная доченька будет против, то лучше забыть об этом замысле раз и навсегда.
Они обернулись в сторону двери. Женевьева стояла на пороге, худенькая и довольно нелепая в парадном бархатном платье, расшитом золотыми узорами, с высоким кружевным воротником, который немилосерно натирал шею. Сейчас в ее лице не было обычного высокомерия и уверенности — это было испуганное бледное лицо четырнадцатилетней девочки.
Жоффруа тихо выдохнул сквозь зубы. Он должен был признать, что в простом камзоле пажа и верхом на лошади его дочь выглядела гораздо более привлекательно. Но Лоций, не моргнув глазом, исполнил сложный изысканный поклон, поднеся к губам ее маленькие вздрогнувшие пальчики.
— Госпожа графиня, — сказал он церемонно, — ваша несравненная красота никого не может оставить равнодушным. Мой господин Ронан, Великий Магистр Ордена Креста, также не остался к ней безучастным, о чем и просил сообщить меня, его скромного посланника.
Женевьева не пошевелилась. Она непонимающе смотрела на отца, и Жоффруа с легким смущением пошевелился в кресле — ему показалось, что серые глаза дочери глядели на него с плохо скрытым упреком.
— Подойди сюда, Вьеви, — сказал он. — Помнишь эту карту? Я когда-то показывал тебе, где находится наш замок.
Женевьева кивнула. Она хорошо помнила тот миг своего удивления, когда поняла, что кроме владений де Ламораков, казавшихся ей огромными, в мире существует множество других земель и городов со странными названиями, которые она вряд ли когда-либо увидит.
— Посмотри, вот это Круахан. А вот здесь на юге, во Внутреннем океане, лежит остров. Он называется Эмайна, и это столица Ордена Креста. Ордену принадлежит больше земель, чем даже королю Круахана. Вот, видишь — и Ташир на востоке, и Эбра на западе, и Айна на севере. Воины Ордена — это самые могущественные люди на земле. Они могут приказывать любому из королей.
— И тебе тоже?
Жоффруа недовольно закашлялся, покосившись в сторону Лоция.
— Мне никто не может приказать, — сказал он несколько поспешно. — Я решил присоединиться к Ордену по доброй воле. И я хочу, чтобы ты помогла мне в этом.
— Помогла?
Женевьева задумчиво посмотрела на карту, потом снова перевела взгляд на отца. Ей совсем не нравилось выражение его лица — он кусал губы и отворачивался, кидая быстрые взгляды в сторону Лоция. Его руки лежали на поверхности карты, разглаживая южные берега Круахана и Внутренний океан. После затянувшегося молчания он в очередной раз умоляюще посмотрел на Лоция.
— Госпожа графиня, — белоглазый изысканно изогнулся, приложив руку к сердцу, — мой господин Ронан, Великий Магистр Ордена Креста, просит вас стать его женой.
Женевьева недоумевающе передернула плечами.
— Я.. не собираюсь выходить замуж.
— Послушай, Вьеви, — Жоффруа приподнялся в кресле и схватил ее за плечо, не давая опомниться, — ты ведь мечтала о крепостях с лестницами до самого прибоя? О воинах, которые подчиняются тебе одной? О скачках на верблюдах, о несметных сокровищах? Ронан даст тебе все, стоит только захотеть.
— И у меня будут свои воины?
— Да, сколько ты захочешь.
— И свой корабль?
— Самый быстрый на Внутреннем Океане.
Женевьева помолчала, кусая губы. Меньше всего сейчас она напоминала молодую девушку, ждущую замужества — на отца был устремлен жадный взгляд ребенка, которому пообещали необыкновенную игрушку.
— Милая графиня, — Лоций совершил полуоборот вокруг нее, заглянув в лицо с обеих сторон, — наш Великий Магистр еще совсем не стар, это мужчина в самом расцвете сил. Он видел ваш портрет и мечтал о вас, как о единственной своей невесте.
— Я подумаю, — неожиданно прервала его Женевьева.
Она подобрала рукой мешающий подол и направилась к выходу.
— Так ты обещаешь? — спросила она на пороге, резко обернувшись.
— Что, Вьеви?
— Что у меня будет свой корабль с воинами?
— Обещаю.
Несколько минут Женевьева изучала собеседников, прищурившись из-под темных ресниц. Потом коротко кивнула и исчезла за портьерой. Жоффруа мог поклясться, что она стремглав бежит по коридору, наступая на кринолин и торопливо дергая за шнурки ненавистного корсета.
Лоций еле слышно вздохнул.
— Я хочу быть абсолютно честным перед вами, мой друг. Мессир Ронан полон самого высокого мнения о вас, но вряд ли он станет потакать очевидным сумасбродствам вашей дочери. Может быть, пока не поздно....
— Не стоит, — бросил Жоффруа, поднимаясь.
— Но вы дали ей обещание...
— Иначе она бы не согласилась. Ничего, поплачет — привыкнет. Это судьба всех женщин.
Жоффруа неожиданно замолчал. Он отчетливо представил тоненькую фигурку Женевьевы в одной батистовой рубашке, вырывающуюся из рук смуглого мужчины с тонкими черными усами. Картина была до того ясной, что он заскрипел зубами. Но искаженное бессильным гневом лицо первого министра Моргана, сменившее перед его глазами это зрелище, показалось ему настолько услаждающим взор, что он тряхнул головой, отгоняя все посторонние мысли.
— За командорство Ламорак!
— И за его командора!
— Главное — чтобы все совершилось поскорее, мой друг. Медлить нам ни к чему.
Женевьева подошла к дверям подвала и нетерпеливо топнула ногой, приказывая стражнику отпереть. В одной руке она на всякий случай держала обнаженную Гэрду — помня рассказы служанок о том, что вся нечисть боится железа.
Колдун сидел на полу, прислонившись к стене, вытянув ноги и прикрыв единственный глаз. Он даже не пошевелился на лязг и скрип отпираемой двери, только чуть приподнял веко. От этого он стал совсем похож на большую нахохлившуюся птицу, вроде старого ворона, который иногда прилетал на площадку донжона.
