Монастырь

Я не знала, как выпутаться — предложить ему что-нибудь после обеда; сделать вид, что мне нужно поговорить с другим или просто без объяснений уйти (а может, с извиняющейся улыбкой: что ж, я пошла), — но раздался звон, все поднялись и отправились в круглый двор. Старший Монах пригласил нас в зал с мозаикой.

— Сперва объявление. Рядом со складом открыта комната, куда вы можете отнести свои личные вещи. Шкафы подписаны вашими новыми именами и запираются на ключ. Все необходимое — одежда, белье, обувь, мыло, зубные щетки и паста, расчески и так далее — есть на складе. Я думаю, что настало время отказаться от прошлого, и, в связи с этим, расстаться с вещами, приобретенными до того, как у вас появилось новое имя. Но заставлять вас никто не будет, сделайте это по мере готовности. Возможно, вам захочется оставить вещи не все сразу, а понемногу. Подумайте об этом.

Мы изобразили задумчивость. Не знаю, как у других, но у меня до этого момента и мысли не возникало связывать вещи с личной историей. Правда, будучи Дашей, я одевалась несколько по-другому, но ничего из Дашиного гардероба у меня с собой и быть не могло, поэтому в последнее время я предпочитала монастырскую одежду. Но отнести все свое барахло сюда и запереть на ключ почему-то пугало. Это же как отрезать. Кем я стану после Монастыря? И тут меня одолел злобный такой азарт: да, отрезать, разом и поскорее. Когда мне еще представится подобная возможность.

Монах попросил нас встать. Мы образовали тесный круг: стоило качнуться, переступить, и ты уже задеваешь другого. По очереди мы должны были выходить в центр и закрывать глаза, а остальным требовалось представлять, будто человека в центре и остальных пятнадцать нечто связывает. Способ связи, а точнее — ее образ, оставался на наше усмотрение.

Почему-то мы делали это молча. По условиям, каждый сам решал, когда откроет глаза и вернется в круг, уступив место следующему. Но кто будет следующим, мы не обсуждали. Наши действия уже не напоминали просто игру или тренинг, а выглядели как ритуал. Словно от точности наших движений, от степени согласованности что-то зависело.

Где-то на четвертом вышедшем во мне зазвучала музыка. Я не видела ничего лишнего, — только человек в центре, люди вокруг, кожаные кресла за ними и смутные стены в тени. Задание — представлять связь — я внаглую проигнорировала, но, тем не менее, вскоре стала испытывать ощущение, что атмосфера внутри круга сгущается и плотнеет. Когда я выходила в центр, то двигалась уже будто сквозь воду. Музыка этому соответствовала, звуки были растянутыми, замедленными. Музыка — не мелодия, а только фон под нее, как огромный пустынный парк в ожидании, когда по нему, завороженный формой деревьев, не торопясь, пройдет человек.

Когда на свое место вернулся последний, мы продолжали стоять, не шевелясь, точно ждали, что в центре возникнет еще кто-нибудь. Я подняла глаза на Монаха. Он тоже смотрел внутрь круга, но все же собрался, стряхнул наваждение и негромко сказал:

— Разойдитесь.

Из здания мы тоже выходили молча, по одному. Машинально я сунула руку в карман и сжала камень. Он был все время со мной. Общаться никто не стремился. Я шла еще неизвестным маршрутом, куда несли ноги, а люди постепенно исчезали из поля зрения. Наконец я обнаружила, что передо мной осталась лишь одна девушка — та, которая мне чем-то нравилась, высокая и похожая на воина света. Она, похоже, не замечала, что я иду за ней, или не придавала тому значения. Я оглянулась: действительно, кроме нас никого, — и немного замедлила, приглушила шаг, стараясь, тем не менее, не упускать ее из виду.

Мы миновали несколько дворов, и вот она скрылась в маленькой одноэтажной пристройке к зданию, которое наводило на мысли о старинных университетах. Слева росли густые деревья — несколько кленов. Я остановилась в тени у стены, рядом с водосточной трубой. Мне повезло: не прошло и пяти минут, как из-за кленов раздался истошный, истерический крик. Девушка-воин выскочила во двор и быстрым широким шагом устремилась туда, где явно что-то произошло. Она оставила дверь распахнутой. Мне тоже было любопытно, кто кричал, но выбрала я другое. Чувствуя себя мерзковато из-за нечестности поступка, я бросилась в пристройку.

Да, там определенно жила эта девушка. Комната вроде моей, только квадратная и немного побольше. Венский стул возле стола, на столе — карандаши, а повыше — окно.

Окно выходило как раз туда, где кричали, и я собралась посмотреть, но тут в глаза мне бросились рисунки, развешанные по стенам. Сначала я их не заметила из-за яркого света. Но теперь не могла не остановиться. Их было, наверное, около двадцати, справа и слева, на обычной желтоватой бумаге. Некоторые явно не закончены, но общность прослеживалась: на каждом изображался неровный овал или, с выемкой, круг, заполненный множеством разноцветных деталей. Иногда детали оставались за пределами круга, но таких было немного. Незаконченными я посчитала рисунки с пустотами внутри основного изображения, — из-за этого они выглядели неуравновешенными. Что до мелких деталей, то одни вызывали ассоциацию с мозговыми извилинами, другие с рыбами, третьи с гайками, и так далее. При этом каждый рисунок имел свой характер, то есть они друг от друга отличались как люди. Из осторожности я все-таки заставила себя подойти к окну. Там, на каменной лавке, Эльза рыдала в объятиях девушки-воина. Рядом с растерянным видом стояла девушка-мальчик.

Еще раз окинув взглядом рисунки, я с сожалением вышла. Художница явно не была лишена таланта. Я представила подобные изображения на холстах — огромные, в ярких красках. Абстрактную современную живопись я обычно приравнивала к мазне, которую на забаву публики малюют животные, обезьяны или слоны. Более аккуратные работы можно было считать дизайнерством, но уж никак не искусством. Но в этих нессиметричных кругах и овалах я отчетливо углядела незаурядную личность. Размышляя, я вырулила туда, где утешали плачущую Эльзу.

— Она увидела Игора, — сообщила мне девушка-мальчик, и ее тон говорил о том, что потерявшийся в горах человек явился не в лучшем виде.

Запись двадцатая

Следующие часы прошли в разговорах — до темноты. Я узнала, что девушку-мальчика зовут Катериной, а девушку-воина — Таней, как будто в советском фильме. Пришли Денис, рыжий парень — Женя, Джей и Маргарита. Сначала Эльза, насупившись, утверждала, что под кленами стоял Игор, причем бледный, точно замороженный покойник. Мы поговорили о том, может ли здесь кто-то погибнуть без нашего ведома. Я сказала, что если, к примеру, кто-то покончит с собой, то в интересах монахов не сообщать нам об этом, чтобы мы не сорвали эксперимент. Они заинтересованы в нас, как в подопытных. Но, возразила Катерина, имитация смерти тоже может оказаться частью эксперимента. Маргарита вспомнила о таких ритуалах инициации. Денис отреагировал на это восхищенным возгласом и предположил, что в Монастыре нас не исследуют, а каким-то образом учат и посвящают в другую жизнь, — ту, которая не является точной и предсказуемой, а в любой точке имеет множество вариантов развития. Если готовить таких людей регулярно, сказал Денис, то это может сильно отразиться на культуре. Почему вы считаете, что речь идет о смерти? — спросила Таня, и, не дожидаясь ответа продолжила: исчезновение не означает смерть, под ним могут скрываться другие вещи. Кто знает, вдруг каждому из нас суждено остаться в процессе исследования в одиночестве. Мне на ум пришел дом-скала, куда нас возили ночью, — там вполне можно кого-нибудь спрятать. Говорить я об этом не стала. Но раз Эльза видела Игора, значит он уже здесь, — сказал Женя. Просто он странно себя ведет, и для Монастыря это неудивительно. Крыша у человека поехала. Женя усмехнулся собственным словам. Тут Эльза призналась, что Игор выглядел нереальным, — практически, как отражение в воде. Значит, это Эльза ведет себя странно, — пробормотала Маргарита. У меня часто бывают видения, — сообщила Эльза. Немного позже, разговорившись друг о друге, мы выяснили, что Эльза ничего не знает о своем происхождении: младенцем ее подбросили в одну христианскую семью, бездетную и своеобразно добрую — с учетом религиозной направленности.Там ее называли Еленой, но в тринадцать лет она поняла, что является Эльзой и больше никем. В Европе существуют легенды о том, как человеческих детей эльфы подменяли своими, — задумчиво произнесла Катерина. Эльза потупилась, напряглась. Я подумала, что она знает все, просто стесняется говорить, — как будто иначе над ней посмеются.

Стояли вокруг скамейки — места на всех не хватило: неудобно, но и не хочется уходить. Трудно знакомиться, когда сам с собой как следует не знаком, а все равно чего-то без человеческого общения не хватает. С легкой руки Эльзы заговорили о семьях. У Жени оказалось трое детей — неплохо для двадцативосьмилетнего человека, правда? Первый раз женился он рано, по школьной любви. Но его не спросили, хочет ли он ребенка. Как он сказал, его держало чувство долга, которое всячески поддерживали родители супруги. Все эти благоглупости о том, что семья без детей — не семья, что предохраняться нехорошо, а мужу следует быть добытчиком. После второго ребенка от любви и следа не осталось. "Хочешь уйти — уходи", — с неприязнью сказала жена. Он, испытывая смешанное чувство стыда, обиды и пустоты, собрал вещи и поселился у друга. Появилось время учиться. Другую жену он повстречал в ночном клубе, она смешила его маленьким ростом, верткостью и манерой быстро-быстро говорить, глотая окончания. Теперь в отношениях главным был он. Впереди маячил образ идеальной семьи, ухоженного дома, спокойной привязанности, которая, впрочем, не мешала бы Жене пропадать на несколько суток. Он ничего плохого не делал, просто общался по разным компаниям, ночевал где придется, но никаких посторонних связей, ему это не интересно. Он просто такой человек, которому после странствий надо возвращаться домой. Туда, где ему хорошо. Но жена изъела своей подозрительностью. Маргарита захихикала, в глазах стояло недоверие. Криво улыбнулась и я. Ни от одной женщины нельзя ждать теплых объятий, когда ее муж возвращается после многодневной, без предупреждения, отлучки. Однако, не получив желаемого, Женя на год свалил в Монастырь, сообщив, будто уехал на заработки. До этого, втайне, он откладывал деньги на путешествие по Востоку: Тибет, Китай, Индия. Собирался исчезнуть надолго. Теперь он перевел счет на друзей, поручив им каждый месяц снимать и отдавать жене энную сумму, — как будто он присылал с Севера, не доверяя почте и банкам, с оказией переправляя деньги через знакомых вахтовиков. О своем отъезде он тоже сообщил через друзей, не желая ввязываться в очередные мучительные разбирательства. Она любит меня, как умеет, — с грустью поведал нам Женя. А ты ее? Ты к ней вернешься? Ты действительно веришь, что твои друзья не присвоят деньги? — посыпались с разных сторон вопросы. Про деньги спросила Джей. Не знаю, — ответил Женя на все три сразу, и понурился — человек, отягощенный ответственностью. Таким я раньше его не видела, — он, напротив, излучал безалаберность, но похоже, что показную.

У остальных своих семей не было. Родители Тани оказались руководителями большого завода со столетней историей; сам завод сейчас принадлежал иностранцам. Маргарита была единственной дочкой матери-одиночки. Про Монастырь пришлось соврать, будто здесь Маргарита собирает материал для диплома. На самом деле учебу на факультете социологии она бросила ради поездки сюда. Впрочем, в университете об исчезновении Маргариты пока не знали, это обнаружится в сентябре, из деканата позвонят ее маме, и что тогда будет... Маргарита рассказывала с усмешечкой, снова и снова напоминая крыску, умную, самостоятельную и одинокую из-за своего скептического отношения к тому, что для других людей очень важно. Почему-то принято считать, будто самыми значительными событиями в жизни являются окончание школы, университета, обзаведение семьей, рождение детей и повышение по службе, — сказала Таня. Как ни крути, именно это входит в биографию, которую люди предъявляют друг другу, и при этом гордятся, когда все получается гладко. Человек, прошедший войну, получает больше почестей и внимания, чем тот, кто на ней погиб. Хорошо, что мы здесь говорим откровенно и выдаем наше желание трудностей и противоречий, неправильностей и неразрешимых проблем. Похоже, у каждого, кто находится здесь, в жизни за пределами Монастыря есть какая-то незавершенная драма. Но драматические события, которые не вписываются в рамки "правильного", мы воспринимаем как то, что делает нас. Джей нахмурилась. Таня этого не заметила, и продолжала: мы не можем представить себя абсолютно хорошими, идеальными; наоборот, мы накручиваем сложностей, верим в них и ценим. Как только нам дали свободу вспомнить настоящих себя, мы поняли, что наша жизнь гораздо сложнее, чем мы ее представляли. Согласитесь, что это так. Понятно, что вы не можете привести примеры, сравнить то, что было и то, что есть сейчас вслух, но чем больше я узнаю о вас, тем больше это подтверждает мои слова. Таня замолчала, обводя нас внимательным взглядом. Никто не выразил своего согласия, но и не возразил. Просто, подумала я, наша новая жизнь рождается из жизни души, которую мы теперь можем вытащить на свет Божий, и которая, действительно, намного труднее и драматичнее, чем та прошлая, внешняя, принимаемая за свою, — но как мы легко ее променяли на Монастырь! Хотела бы я сейчас знать, у кого там остались реальные дети.

— А ты? — обратилась Катерина к Денису. — Что ты считаешь самым главным в своей жизни?

— Я не готов рассказывать при таком количестве публики. Но могу сказать о том, что очень сильно на меня повлияло. Намного больше, чем семья и школа. В детстве.

И он опять заговорил о ржавых кораблях. Я оказалась права: он нашел там некую вещь... которую он не назвал, но сказал, что унес с собой и прятал от чужих глаз, потому что, ему казалось, никто, кроме него, не имеет права на это смотреть. Вещь пропала, когда Денису исполнилось двадцать лет. День рожденья, большая пьянка. Он надеялся, что талисман не стащили, что он просто уронил его в реку.

— Монастырь — генератор странного, — подытожила Маргарита. — Но почему-то мы выискиваем странное, вместо того, чтобы его создавать.

— Разве наши истории — не создание? — спросил Денис.

— Нет, мы не действуем, а лишь вспоминаем, как действовали. И вряд ли кто поручится, что по правде этого не происходило. Разве ты можешь сказать, что сам создал ту вещь?

— Разве она была бы для тебя настолько важной, если б ты сам ее создал? — поддержала Джей.

— Нет. Я ощущаю ее независимой от меня, от моей воли.

Женя явно начал уставать от этого заумного разговора, и обратился к Маргарите:

— Ты можешь что-то предложить? Из области создания странного. А то, я гляжу, мы тут совсем загрустили. Надо подвигаться.

— Да, у меня есть одна идея...

— Только пожалуйста не надо изображать ночную зарядку! — взмолилась Катерина.

— Нет-нет. Это совершенно бессмысленное действие, но его прелесть в том, что другие — те, кто не в курсе — будут ему придавать какие-то смыслы.