Коснувшись с опаской пальцем острого края ножа, жрец скривился, но не вскрикнул, когда закапала кровь из колотой раны, а затем ещё и порезался, убеждаясь в универсальности миниатюрного орудия убийства, признав его за грозное оружие.
Ткнул дикаря — не им, а посохом в бок, заставляя очнуться и вступить в полемику. Ойё согласился с Айё: ему стоит постичь язык врага, поскольку понимал: кто владеет информацией, тот владеет ситуацией — до обладания миром, воинствующим дикарям было как до Луны во временном измерении пленника.
Старик ткнул пленнику в глаз.
— Ай-ё-о... — вскрикнул Беккер.
Но тот не слышал его, великому воину было не до пленника. У самого жизнь висела на волосок от смерти. Неровен час ни сегодня-завтра сам окочурится и послужит пищей для одичавши-отсталых сородичей. Ей-ей...
— Айё?! — в изумлении повторил старик. Он решил: так пленник назвал око. У них оно звучало чуть иначе "О". Из-за чего он выдал не то озабочено, не то многозначительно: — О-о-о...
— А? — отреагировал Беккер, продолжая незадавшийся разговор. А ничего другого на ум сейчас ему не приходило, как во всём уступать дикарям и соглашаться с любым их мнением, а исполнять любое пожелание, сродни прихоти или каприза.
— Ы... — указал старик на рот. Повторил.
— Ыгы... — уподобился ему пленник.
— У?
— Угу... — фыркнул Беккер, подумав: они перешли к уху, а затем сам коснулся носа и смачно сморкнулся, избавляясь от запёкшихся в наполненных ноздрях сгустков крови.
Урок не пропал даром, пленник всё схватывал налету, как голодная собака кусок ржаного сухаря — и тому была рада, а сыта.
Старик также не отставал, и вскоре Беккер позабыл, что собеседник — дикарь из племени питекантропов. Также наловчился понимать его. Один другого — и довольно сносно.
— Огонь! — указал Беккер на раскалённые угли.
— Фу... фу... — повторил на своём наречии дикарь.
— Моя понимать твоя... — ответил пленник кивком одобрения ему.
А тот в свою очередь уже уяснил: кто из них — моя, а кто — твоя. А также наша и чужая. Логика простая, как и слова. А пока что односложные фразы из них и получались. И если не больше трёх слов с двумя известными по краям, то через пару-тройку часов старик заговорил на ломаном наречии пленника.
— Твоя — моя... Быдло...
Беккер почтительно поклонился, упав в ноги дикаря — принялся целовать. Старика шокировали его действия, но понравились. Ещё никто не роптал столь благоговейно перед ним. Поэтому и сам дополнительно наложил вето на использования пленника в гастрономических целях соплеменниками, ибо он жрец и палач в одном лице, а соответственно только ему дозволено карать чужаков и приносить их в жертву Великим Духам Огня и Земли. Про духов иных двух стихий — ветер и воду — не заикался. Они были чужды им, также духами-чужаками. Здешнее племя дикарей признавало огонь, как приготовление пищи, и землю, дарующую им всё, что произрастало и ходило по ней, а также еду и оружие. Мастерили дубинки и добывали ими себе охотничьи трофеи.
Старик даже задумал произвести над пленником обряд посвящения. Чуть покричал и поругался с Уйё. В итоге добился того, чего и всегда — его слово оставалось задним, а спорщик крайним — не у дел. Для чего ему, как жрецу требовалась жертва, а точнее, чтобы пленник пустил кровь и желательно соплеменнику-чужаку.
Удача сопутствовала Ойё. Его мольбы с дарами дошли по адресу. Духи Огня и Земли благоволили ему, повернувшись нужным местом к его роду-племени, за которое он так радел, а и собственное благополучие, и сытую старость.
Явился местный следопыт, сообщив: гладкомордые чужаки вторглись в их владения и идут по направлению к священному пепелищу.
Старик язвительно оскалился: они сами шли к нему в руки — на заклание. Он потребовал озвучить их численность. Дикарь пытался ответить на пальцах — выпятил все десять на обеих ладонях, и вдобавок кивнул себе на шкуру подобно нижнему белью сродни доисторических трусов, а, по сути, набедренную повязку, где у него трепыхалась "плоть" подобно отсутствующему сзади атавизму.
Итого получалось: чужаков всего одиннадцать морд — десять подручных и один главарь.
Окинув взором соплеменников из числа мужчин, Ойё задержал свой назойливо-надоедливый взгляд на Уйё. И признал его на время великим воином взамен Айё.
Дикарь несказанно обрадовался данному заявлению старика, подняв на ноги всех, у кого меж ног имелось одна отличительная черта, и выпячивалась наружу при виде голой бабской груди.
Отсортировывать Ойё никого не стал, и даже баб на службу призвал, наказав им раздать булыжники. Впрочем, и тем, кто был почти того же возраста с ним. Итого набралось около трёх десятков рыл, способных хоть чем-то оказать посильное содействие десятку головорезов Уйё.
Тот бросил свой боевой клич кличкой. И явно не был в восторге от собственного воинства. Но деваться некуда — враг на пороге и битвы не миновать. Теперь важно выиграть время, занимая наиболее выгодную позицию на поле будущей брани.
* * *
Лапоть бранился при виде пепелища, а в нём человеческого тела — обугленного трупа. Сразу и не определить, кем тот являлся при жизни.
— Ха, хана жидяре! — щёлкнул зубами Фашист, он же Немец, а по жизни Нацист.
Лапоть прикрикнул на него, цыкнув:
— Цыц...
— Ка... — с ухмылкой подхватил Пигуль по кличке Ходок, и получил её из-за того, что занимался в юности спортивной ходьбой, виляя бёдрами, как женщина, являя собой мечту любого "гондурасца".
— Заткнулись — оба! А все... — гаркнул Лапоть, не в силах сдержать эмоций. Он вспомнил: Беккер носил на теле цепочку с шестиконечной звездой, как любой еврей. По ней и пытался опознать труп на пепелище. — Не он...
— Чё значит не он? И я — не я... — выдал злобно Ясюлюнец. — Айда назад — в лагерь!
— Отставить! Разговорчики... мать вашу! — рассвирепел Лапоть.
Не зря. Чутьё военного подсказало: они угодили в западню.
— Дикари-и-и... — закричали иные студенты.
Аборигены окружили их, появившись в расщелине, и принялись забрасывать с вершин каменных выступов булыжниками.
— Воздух! — крикнул Лапоть.
— Ложись... — спровоцировал панику Ясюлюнец, и без того усугубляя незавидную участь сокурсников.
Кольями особо не навоюешься, а и укрыться, не получиться. Про щиты в качестве защиты и не подумал Лапоть, соответствуя как нельзя кстати собственному прозвищу. Наступательное оружие нынче не пригодилось, и расчёт на него мог оправдаться в одном случае, если бы сами обрушились на дикарей.
— Да это бабы! Сучки варварские! — приметил Ясюлюнец впоследствии: кто им противостоит. — И их выродки выкидышами! Бей их, пацаны! Дави гадов! Покажем нелюдям, где раки зимуют!..
— Смотри, чтобы они тя самого не поставили в данную позу и не поимели... — не согласился Пигуль.
Ходоку и без того досталось парой булыжников, и держался на ногах, за счёт дополнительной точки опоры, коей являлся кол, воткнутый им в землю.
— Отходим... — скомандовал с опозданием Лапоть. — Все назад — на открытую местность! Подальше от скал!..
Получилось, но не то что бы уж очень. Однако никого не потеряли. Отступать дальше было не с руки, в лесу у дикарей преимущество — это их край, а соответственно чужакам, если попятятся до лагеря, тогда потери неминуемы.
— А всё из-за этого Беккера — суки... — стенал, причитая Ясюлюнец.
И думал так не он один, просто иные сокурсники в отличие от него боялись озвучить сию мысль при Лапте. Тот был скор на расправу. Да сорвись — никто в дальнейшем и не прикроет его со спины, напротив ещё воткнёт кое-что и довольно острое в отместку.
— Даже и не думайте! Мы не отступимся! — явно не собирался считаться он с предстоящими потерями. А избежать вряд ли удастся — и даже ранеными не получиться. Придётся помучиться — и это ещё мягко сказано. Чтобы выжить и не из ума — необходимо разбить в пух и прав местных аборигенов.
Наконец появились их основные силы — воины с костяшками на голове и дубинками в руках — улюлюкали довольно и грозно потрясали ими, предлагая чужакам приблизиться к ним.
— Стоять — не двигаться! — не позволил шарахаться из крайности в крайность Лапоть.
Он видел: стоит им приблизится к аборигенам — принять вызов — и на головы помимо дубинок дикарей обрушиться ещё и град камней.
Сообразив в кои-то веки, что ничего из их затеи не выйдет — выманить чужаков под залп баб и сопляков не получиться — дикари призвали их в свои ряды для массовости.
— Запомните: главное выстоять при первом навале, а затем броситься на тех, кто не успеет укрыться из метателей за воинами с дубинками! И побегут все как один за милую душу! — донёс расстановку сил и тактику ведения будущего боя Лапоть до студентов. — Важно не дрогнуть! Не дать им ни малейшего шанса! Мы обязательно одолеем их, поскольку у нас нет пути назад! Это край... Отступать некуда!
— Бля... — порвал на груди тельняшку Ясюлюнец. — Суки...
Кому он кричал — им или своим сокурсникам с преподом — осталось без внимания, его все без исключения сосредоточили на действиях дикарей.
Последовало оправданное словами Лаптя выбегание метателей, и он тут же подал на команду своим парням действовать на опережение:
— Ура! За мн-Ой...
Камень, угодивший ему прямо в лоб, остановил его. У него побились очки, а без них он точно крот, да ещё в тумане — ничего не видел. Даже не ориентировался на силуэты. Этого никто не мог предвидеть, а следовало бы.
Духи и впрямь были на стороне дикарей, оберегая их от нападок чужаков.
Поначалу в порыве атаки никто не заметил потери лидера из практикантов, но когда они рассыпались, а воины с дубинками кинулись на них, сметая своих же соплеменников, чужаки попятились назад. И кто-то наткнулся на беспомощного фотограмметрика, ползающего впопыхах на четвереньках и пытающегося отыскать разбитые очки. Пока наконец-то не наткнулся на них и с большим опозданием сумел взглянуть сквозь искривлённую призму линз на то, что творилось в округе, продолжая сжимать одной рукой топор.
— Куда? Назад! Стоять, я сказа-а-ал...
Его снова зацепили по голове и на этот раз дубинкой. Он упал на колени, но не вышел из боя, отмахнулся топором и сам зацепил соперника. Очень хотел на это надеяться, поскольку рядом орали студенты, улепётывая без оглядки от дикарей.
Теперь уже аборигены перешли в повальное наступление, наседая на пятки им. Воинствующий порыв соплеменников остановил старик, понимая: толку оттого, что они сумеют добыть больше голов чужаков, чем требовалось ему для инициации пленника в соплеменника.
— Уйё-о-о... — недовольно завыл и завертелся новый великий воин, однако уступил жрецу.
Ещё бы — у них в руках оказался великий воин чужаков — и также лидер соответственно опасному оружию, коим он рассёк ногу одному из воинов племени варваров, продолжая отбиваться от трёх иных, что наседали на него, стремясь поразить дубинками. А он изловчился и ещё одному рассёк нутро. Наружу вывалились кишки. На них он и поскользнулся, иначе бы дикари вряд сумели приблизиться к нему, а затем...
Они навалились на него, забивая дубинками до смерти. Но и тут вмешался старик.
— Табу...
Дикари снова подчинились ему. Приблизившись к издыхающему чужаку, он уловил дыхание. Возликовал. Враг повержен, но ещё жив. Что и требовалось ему.
По его очередному требованию притащили Беккера. Тот трясся и был бледным как простыня, напоминая всем своим видом приведение. Того гляди: его душа покинет бренное тело раньше, чем у Лаптя.
Не тут-то было. Старик сунул ему в руки складной нож и указал на препода.
— Ойё-о-о... — дошло до Беккера, что тот требовал от него, а не мог совершить преступления — это было выше его сил.
Выручил Уйё, замахнувшись дубинкой на пленника. Выбор у Беккера был невелик: стать Иудой или сдохнуть вместе с Лаптем.
Как назло тот очнулся, открыв глаза, и даже без очков разглядел силуэты трёх фигур подле себя, признав ученика...
— Юра-А-А... — застонал он, проявив несвойственную ему ранее слабость, что подвигло Беккера к более активным действиям — вроде как сила была на стороне ученика, и тот мог отомстить преподу за все обиды разом — одним взмахом ножа.
Но даже это не помогло. Он едва не лишился рассудка. Упасть без сознания не позволил старик, водрузив свою жилистую руку с костлявыми пальцами точно у смерти. Из-за чего пленнику показалось: именно старуха с косой, а не дикарь с посохом, прикоснулась к нему.
— А-а-а... — закричал не в силах сдержаться Беккер.
Рука сорвалась одновременно с криком и таким же точно вздохом изумления, а потом облегчения, слетевшим с замерших губ Лаптя.
Получив удар ножом в грудь, препод завалился и захрипел. У него изо рта пошла кровавая пена. Дикарю с дубинкой не понравилось, и он прикончил мучения противника своим обычным орудием убийства, обрушивая на череп — раскроил.
Дикари заулюлюкали — все от мала и до велика. Жрец поднял окровавленную по локоть руку пленника. Отныне тот больше не являлся им, а соплеменником дикарям-людоедам.
Сегодня у них был настоящий праздник — пир по случаю победы и закатили они. Тело чужака затянули на угли и, зажарив, принялись рубить камнями.
Беккеру стало не по себе от увиденного им чудовищного зрелища, у него пошли рвотные спазмы, и, наконец, вырвало, когда ему сунули внутренности препода. От вида ливера и помутнело у него в глазах. Он упал. Но никто больше не обращал внимания на него — соплеменники веселились, пожирая то, что досталось каждому от трофея, добытого предателем рода человеческого.
— Иуда... — процедил сквозь сжатые зубы Ясюлюнец.
Он не сбежал, как его сотоварищи, и предпочёл отлежаться втихую, дабы впоследствии без особых проблем уйти от погони, если таковая последует и преспокойно добраться до лагеря.
Самого тошнило. И также в итоге вырвало, но на приличном расстоянии от места трагических событий.
Брёл сквозь дебри ничего и никого не замечая, пока не заблудился и не выбился окончательно из сил. Вот тут его и подкараулило очередное порождение дикого края, и такое же кровожадное и беспощадное как дикари.
Он не сразу осознал, что случилось. Звёзды вдруг исчезли, и кто-то схватил его, нависая тенью. Вырваться не удалось. Его точно путы, обвили какие-то стягивающие щупальца, мерзкие на прикосновение, и затолкали во что-то тесное и зловонное. Где также копошилось некая живность. Если бы не карманный фонарик, Ясюлюнец бы так и не узнал, куда попал, а когда выяснил, пожалел, что вообще владел им.
Откуда-то снаружи донеслись звуки сходные с тем, как если бы ожила некая трухляво-скрипучая растительность и стала медленно, но верно передвигаться по земной тверди. Из-за чего его трясло и подбрасывало с тем, кто очутился с ним по соседству, смахивая на гигантскую мокрицу размерами с черепаху...
— Хрррум-крррум-трррум...
И кричать бессмысленно. Всё одно никто не услышит. Даже дикари. А готов был вновь встретиться с ними один на один, чем оказаться там, куда провалился. И до сих пор не мог взять в толк, пока на него не вылилась какая-то жидкость. Кожу защипало, словно его облили слабым раствором хлорки. И глаза стало разъедать испаряющимися парами, а обожгло и гортань, когда попытался заорать. Открыл рот да поперхнулся, задыхаясь.
