XI
Сегодня ночью я проснулся оттого, что мать изо всех сил трясла меня:
-Ты что орешь? Уже совсем дошел с занятиями со своими... И горе наше разбудил, всю ночь теперь скрипеть будет...
-А что я орал-то?
-Почем я знаю? Чего спросонок орут? Чушь какую-то! "Уйдите! Уйдите! Это все равно что меня рассчитать!"
Танюша за своей загородкой правда заворочалась и как обычно, со скрипом заныла. Пощупал, — не мокрая, хотя это у нас недолго.
-Мам, а правда, — кто меня рассчитывал?
-Да ну тебя к черту, блаженный! Вон лежит... расчетчик хренов, сопит в две дырки. Одних абортов штук десять понарасчитывал... Спи давай.
А и впрямь, — кто меня, систему достаточно сложную, не чета пароходу или кораблю какому-нибудь — рассчитывал? Как-то так сделали, без изысков, а получилось по крайней мере вполне приемлемо. О точности исполнения исходного задания говорить не приходится: однояйцовые близнецы с самых ранних стадий развиваются изолированно, а получаются практически-неразличимыми, как с одного конвейера. Короче, — сразу мне все ясно стало, еле заставил себя идти на занятия, а там — еле дождался, когда они кончатся. НЕ НАДО НИЧЕГО РАССЧИТЫВАТЬ!!!!! Понятное дело это не значит, что и думать в моем случае тоже не нужно, но суть в том, что каждый последующий шаг своего построения система определяет сама, на основе собственного исходного состояния. А вот парадокс заключается в том, что отпугнувшая меня астрономическим числом расчетов система с шестимерной точкой при данном подходе не годится из-за своей простоты: требуется, по меньшей мере, четырнадцать только первичных параметров. И быть посему. Выяснилось, что предыдущие мои наработки, подзаброшенные было по причине общего разочарования, в чуть измененном виде пригодятся практически все: и все по "медленному" кристаллу, и "телевизорная" развертка управляющего сигнала, и, по крайней мере, треть химикалий. Остальное пришлось, высунув язык, бегать-разыскивать. К сожалению, — не обошлось-таки, как я рассчитывал, без механики, но за неимением гербовой... В конце концов — для данного случая важен результат а не изящество технологии. Невзирая на скандал, провозился до одиннадцати. Сейчас — половина четвертого ночи, не сплю, бегал проверять. Кажется, — есть кристаллик, и даже покрупнее с виду, чем я рассчитывал. Еще побегу. Вот тебе и мама! И что бы я, такой умный, без нее делал? Мамы, они знают! Они технологию изготовления без всяких там расчетов довольно-таки давно выдумали... Аналогия с телевизором имеет и еще одну черту, довольно забавную: среда при включенном кристаллизаторе (если его еще можно так назвать!) светится густо-зеленым светом, — какой-то побочный эффект, который никому не мешает, природу которого можно было бы выяснить, только неохота. Свое же собственное состояние мне описать довольно трудно: как будто бы в мозгах открыли разом все шлюзы, и бьет фонтан идей, окрашенных во все цвета радуги. Было такое определение: "искрометный" — только я не понимал раньше, ЧТО это такое, когда закрываешь глаза и перед ними проплывают тысячи невероятно-ярких, с огненной каемкой видений потрясающей красоты и невыразимой экзотичности. Жаль — краски дорого стоят, кое-что я вполне даже запомнил и мог бы нарисовать, — может быть, именно таким образом и появлялись все традиционные типы узоров, орнаментов, стили оформления? И вообще состояние очень сильно напоминает то потрясающее, совершенно незабываемое переживание, которое я испытал в четырехлетнем возрасте, по совершенно невероятному стечению обстоятельств угодив на праздничный салют в Москве. Тот же ледяной восторг и ощущение полета, хотя есть и отличия: сейчас куда меньше от счастья-осуществления, больше — именно ощущения прорыва из колоссального тупика, счастье полой воды, наконец-то смывшей запруду, или, хлеще того, — затопившей, залившей ее. Вообще-то обычный принцип живого, — если никак нельзя сквозь, то пройти над Глухой Стеной. Вот только часть воды всегда остается ниже верхнего края: темная, неподвижная. Глубокая. Но невозможно думать обо всем этом, когда в голове крутятся искристые, огненные мысли, столь характерные, по утверждению Евангелия от Психиатрии, для шизофрении в довольно тяжелой форме... Нет, я пробую успокоить себя: а собственно, — что произошло-то? Может, эта штука ни на что не годится, а может быть — я никогда не научусь ею пользоваться. Может быть, — от нее вообще один вред? Тщетно. Чуть избавившись от строгого надзора, некто опять начинает разворачивать спираль ослепительных, грандиозных видений, перспектив, планов и вовсе не желает знать никаких резонов Рационального Мышления (очевидно — исходное отсутствие а при случае и ликвидацию всякой радости можно считать основным его признаком). Конечно, я понимаю, что и бессонница моя нынешняя и эта вот взвихренность — дело не вполне здоровое, болезненное даже, но можно ли считать здоровым человека, находящегося, к примеру, в состоянии Острой Влюбленности? Все, вдруг изнемог, как будто мозги перегрелись на критическом режиме. Глаза слипаются.
XII
Первый раз был вчера на вечере в школе. То есть это я — в первый раз, а так можно было еще и в прошлом году. Чутье меня не подвело, — это и вообще редко бывает, — Мушка танцу-ует! Но это просто нужно видеть, а говорить совершенно бесполезно. Но ничего, тут мы тоже не лыком шиты, особенно на фоне остальных: десятый класс еще туда-сюда, кружился под "медленный танец", но собратия... Их хватило только на то, чтобы с чрезвычайно высокомерным видом подпирать стенку. Пригласил, сознательно решил не выходить на самую серединку, чтобы не привлекать излишнего внимания к тому факту, что танцуем мы не то, чтобы очень уж по-пионерски: у нас складывается исключительное взаимопонимание в, так сказать, двигательном режиме, и как-то сопротивляться этому обстоятельству оказывается совершенно не в наших силах. Бесполезно. Заметили, и короткое время спустя мы танцевали в пустом пространстве, которое прочие совершенно очистили, видимо — инстинктивно, чувствуя что смотрятся рядом с нами неблестяще. Но нас уже подхватило, понесло и все подобные обстоятельства были нам к этому моменту совершенно безразличны. Одна рука на талии, другая на спине, и почти касаются бедра, и нежнейшая, как будто из совершенно другого, чем у парней, материала сделанная кожа, и лопатки тонковырезанные-гладкошлифованные, хрупкие позвонки, и появившийся уже прогиб от талии к бедру, от которого все вокруг начинает исподволь плыть, как на лодке без весел в спокойном море. Говорить нам, при сложившемся у нас способе взаимопонимания, было совершенно незачем, и танцевали мы на грани — на грани, чтобы за все время всего несколько раз она коснулась моего тела грудью. Несколько раз! Через N слоев материи в итоге! По условию случайно! Но у меня каждый раз буквально перехватывало дыхание. И, — знаем, не обманете теперь! — ей тоже приударило-таки в голову. Раскраснелась, глаза заблестели, а в самом конце, перед тем, как разорвать наш союз легким толчком в грудь, она на неуловимый миг прижалась ко мне всем телом, так, что никто ничего не заметил. Зато я-то уж ее дурную шутку ощутил! По полной форме прочувствовал и навсегда запомнил! По понятным причинам какое-то время не знал, куда и деваться-то. А ей как? Умные книжки утверждают, что для девчонок это не так актуально, только, боюсь, расчет на это плохой, потому что, наверное, тоже — кому как. А так как при моем опыте открыть пустой класс не составляло ни малейшего труда, то сомнения и высоконравственные переживания и тем более как-то позабылись. Около часа целовались со всеми выкрутасами, — когда только научилась, а главное — с кем? Спрашивал! Оказалось — сущие пустяки, и, по-моему, — не врет. Очевидно, это врожденное. Так что ушли мы чуть ли ни самыми последними. Молча, но при этом без всякой натуги проводил ее до дому, чувствуя, как бушует кровь и вскипает маленькими белыми звездочками. А вот, не дай бог, встало бы мне в таком состоянии что-нибудь или кто-нибудь на пути... Ойй... "Пески сорока пустынь за нами кровью вражеской обагрены..."— и тому подобные картинки. Когда — отрешаешься от себя и становишься тем, чем и являешься на самом деле — частью Силы, некогда породившей тебя для своих целей, а драгоценное твое сознание допускающей только тогда, когда в тебе лично как в инструменте она не нуждается. Обидно, но до чего же сладостно, — Тот Самый, надо признать, умеет дать пряник послушному. А когда я довел ее под ручку до самого подъезда, когда остановились мы в круге света от тусклой, классически-предподъездной лампочки я сверху-вниз заглянул ей в глаза. А там (черт меня побери совсем со всеми моими пророчествами) лежит этакая Тень, которая не бывает просто так, без причины, тень — знак того, что не суждена человеку обыкновенная судьба. Не могу судить, хорошее или дурное сулит тень-гадалка моей Мушке, но что сулит что-то, не сомневаюсь. Что-то в подвале, тем временем, растет. Светится сквозь зеленое свечение "рассола" каким-то розово-малиновым, но интересно, что с определенного момента потребление энергии стало стремительно уменьшаться, а когда сделал, как мог, анализ среды, то все оказалось в порядке. Шевельнулась даже еретическая мысль: а не заимствует ли он энергию более приемлемого для себя вида из каких-то неизвестных мне источников? Пора, однако, заканчивать, поскольку, при всей моей выносливости к любой работе, переживания меня утомляют очень сильно, за возбуждение следует хоть и короткий, но вполне ощутимый спад, и, ежели и дальше не отдыхать, меня может хватить ненадолго. А интересно, как я пойму, что эту штуку пора извлекать? А хорошо сказано.
XIII
А интересная это вещь — униполярный выворот. Потрясающе, в принципе, простая, только вот мне сейчас очень даже понятно, почему до этой простой вещицы никто не додумался, да и додуматься-то не мог. Почему? А вот так уж! Я знаю, только вот объяснить, к сожалению, уже не могу. Не ожидал, что приобретение мое обернется потерей так быстро. Какая потеря? А вот эта самая: потеря способности объяснить все, что я знаю. К сожалению, язык — неизбежно результат коллективного творчества, по крайней мере коллективного договора. Чтобы возникло понятие, с соответствующим явлением должно быть знакомо как минимум двое людей. Это, понятно, теоретически, но в данном случае нет даже и этого скромного минимума. Сегодня мы не нашли Танюшу за ее занавеской, что и явилось поводом для этой записи после столь длительного перерыва. Утром мы проснулись от маминого вопля, и сначала не могли взять в толк, что же, собственно, произошло? Дело в том, что она не только никогда не сделала ни единого шага, не только ни разу не встала на ноги, но и никогда не узнавала никого даже на уровне трехмесячного младенца. Поэтому, прибежав на мамин вопль, мы только стояли, разинув рты, и смотрели друг на друга. Я, понятное дело, сориентировался первым и выбежал наружу в ботинках на босу ногу и мамином пальтишке на голое тело. Дверь оказалась открытой и вымазанной калом. Ведомый черт его знает каким чутьем, я, выбравшись во двор, безошибочно метнулся налево. В половине шестого сейчас стоит темень, хоть глаз выколи, но я уже через пару минут обнаружил ее за мусорными баками, между гаражами и стеной котельной. Там щель шириной сантиметров в шестьдесят, вот в нее то она и забилась, не зная (оно и немудрено!), как выбраться из этого тупика. Одно дело — найти, и совсем другое — вытащить: Танюша заклинилась там, уцепилась руками и не шла, только все пыталась ободрать ногтями и вопила, как она обычно вопит со злости, со скрежетом. Пришлось звать подмогу, и вдвоем с отцом мы все-таки сумели отодрать ее от стенки и, тщетно пытаясь хоть как-то увернуться от ее перемазанных рук, поволокли ее домой. Она, в общем, шла, не падала, только ноги переставляла, словно деревянная. Это все совершенно невозможно, я понимаю, но это факт. Идиотизм, точнее — так называемая "идиотия", дело совершенно безнадежное, особенно если идиоту двадцать два года... И хлебнем же мы теперь горя, не знаю, что хуже, Танюша лежачая или Танюша ходячая. Но лучше рассказать обо всем по порядку.
Сомнения мои относительно сроков извлечения кристалла разрешились исключительно просто: просто однажды я увидел, что энергия перестала потребляться совсем, хотя среда, анализ которой мне с некоторых пор просто страшно делать, — чтобы не свихнуться, — продолжала светиться. Кристалл же, наоборот, погас и лежал в светящейся среде этаким сгустком тьмы, даже что-то вроде темных лучей от него тянулось. Человеку более нервному эта вещь показалась бы, пожалуй, зловещей, но я, со свойственной мне храбростью, засунул руку в противно-теплую жижу и извлек из нее сложной формы предмет, покрытый игольчатыми гребнями и светящийся ровным светло-малиновым светом. Кожу — покалывало, но может быть, так только казалось, поскольку ощущения были какими угодно, только не неприятными. Похож и на экзотический цветок, и на звездную туманность, и, в то же время, на готический собор: иглы, прожилки, гребни расположены вроде бы неожиданно, а все вместе образует странноватую, но очевидную гармонию. Среда сразу же померкла, сделавшись мутным и скучным рассолом, а я все стоял с кристаллом в руке, охваченный совершенно непонятной, беспричинной вроде бы тихой, мечтательной радостью жизни. Вероятно, именно такие или же очень похожие ощущения должны испытывать морфинисты, но я очнулся: а что, собственно говоря, произошло-то? Ну, вырастил непонятную, необычную, неизвестно для чего нужную штуковину, что из этого следует-то? Я же абсолютно не знаю, что с ней делать... А потом поймал себя на том, что напеваю на какой-то легкомысленный мотивчик: "Не знаю, не знаю, не знаю, что де-елать..." — и попробовал большим пальцем одну из игл, вроде бы как испытывая ее остроту, и все никак не мог уколоться: шип безболезненно уходил в мой палец и не выходил с другой стороны. И тут произошло то, что я впоследствии назвал "полным проникновением" и чего с тех пор больше, к счастью, не повторялось; на кратчайший, неуловимый миг у меня возникло ослепительное и совершенно не передаваемое ощущение тысячекратно расширившихся возможностей восприятия, которое к тому же совершенно невозможно запомнить, поскольку это далеко превосходило возможности моей (да и любой!) памяти. Помню только, как мелькнула паническая мысль о невыносимости происходящего, после чего у меня, наверное, перегорело что-то вроде предохранителей и я, на манер дореволюционной дамочки, лишился чувств... С тех пор, словно бы поняв, он "ведет" себя со мной исключительно осторожно, иной раз кажется даже, что вообще никак. Вот только сутки спустя, когда я держал кристаллик в руках и раздумывал, как бы это понадежнее его спрятать, руки мои как-то сами собой почувствовали, как сделать особого рода поворот, сделали его, и я увидал в своих руках невесомое, исчезающе-неощутимое зеркало, отражающее самую обыкновенную, скучную явь моей комнаты. Потом я "довернул" кристалл еще чуть-чуть, и не увидел его, продолжая чувствовать в своих руках. Следующий доворот попросту вывел его за рамки любого восприятия, которое было бы мне понятно раньше. Нельзя сказать, что с остальными, более привычного типа предметами дело обстоит так же: с ними это проделать проще. Я для смеха точно так же сложил табуретку, и у постороннего человека создалось бы полное впечатление, что она попросту исчезла. Он не смог бы ни увидеть ее, ни пощупать, ни взвесить. Впрочем, я уже говорил, что объяснять это — бесполезно, зато использовать — очень удобно. В тот же самый день, когда я освоил униполярный выворот, снова начала беспокоиться Танюша, и я, понятное дело, заметил некоторые странности в ее поведении: когда я перестилал ее, она пробовала следить за мной глазами, чего за ней отроду не водилось... А я не придал этому значения, чего отроду не водилось уже за мной, и вот во что это вылилось сегодня. Весь легкий треп нынешних моих записей никак не отражает истинного состояния моего духа, а на самом деле я попросту испуган, и порядочно. Как, пожалуй, ни разу в жизни. И, что самое интересное, даже сформулировать-то не могу, — чем именно я испуган. Вчера выпал снежок, реденький, скудный, сухой, но наглый, как сявка из хулиганской шайки. Такой — знаете? Низенький, тощенький, жилистый, наследственно проспиртованный, неистребимый тип. Снежок выпал ровно через сорок дней после предыдущего, после которого еще и погода была теплая, и бал осенний и все прочее, отсюда его, этого снежка, самоуверенная, наглая повадка. Он и вообще сделал все по правилам: еще за два дня до этого резко похолодало, откуда-то из Пространств дунул ледяной, как коса Костлявого Носителя Капюшона, как будто из-за каждого угла, из всех щелей дующий, резкий ветер, замерзли паршивенькие лужицы, оставшиеся от скудных в этом году дождей, и все небо затянуло тяжелыми, темно-серыми, промозглыми, как бугристый стылый чугун, тучами. Так что пусть лежит, он в своем праве. Больше пока ничего не происходило. С Мушкой отношения развиваются своим чередом, вот только, боюсь, то обстоятельство, что сейчас зима, расстраивает нас куда больше, чем надо бы. А кроме того, раз уж зашла об этом речь, у нас на днях в связи с этим обстоятельством произошел с Ритусей знаменательный разговор, и я некоторое время пребывал в сомнениях, стоит ли его цитировать. Но так как теперь мои записи уже с гарантией не попадутся ни на чьи незапланированные глаза... let it be. Она подошла ко мне сегодня на большой перемене и говорит придушенным, тихим голосом, по своему обыкновению не глядя в глаза:
