Могндоэфрийская ваза

— Ты не галлюцинация? — уточнила она с опаской, когда выбрались в аллею, освещенную оранжевыми фонарями-бутонами.

— Нет, но если понадобится, я могу побыть галлюцинацией, это у меня всегда хорошо получалось.

Ага, ответ вполне в духе версии номер один или номер два!

— Не сочти за нескромность, встречный вопрос, почему они за тобой гонялись?

— Я знала одного парня из их банды. Вместе учились, потом его отчислили, но мы иногда общались. Он пришел ко мне в студию и умер от передоза, я вызвала полицию. А потом появились эти, все перерыли у меня дома и в студии... — Шени спохватилась. — У тебя есть телефон? Мой сдох из-за глушилки, а надо позвонить родителям, узнать, все ли у них в порядке, раз такие дела...

Эдвин не возражал, и это вроде бы свидетельствовало о том, что злодейских планов он не вынашивает. У мамы с папой после ее ухода ничего не случилось.

— Спасибо, — она вернула ему телефон.

— Всегда пожалуйста. Ваза у тебя?

— А... С чего ты взял?!

— Крабы рассказали, — он сочувственно улыбнулся, глядя сверху вниз на оторопелую Шени. — Ваза была у Джаспера, а среди его описанного имущества ее не оказалось. Я тебя как никто понимаю — она тебя очаровала, и ты не смогла устоять... Но это моя ваза. Нам туда — в медпункт, тебе надо обработать ушиб.

— Неправда, — пробормотала Шени, когда к ней вернулся дар речи. — Я не присвоила! Джаспер сам ее мне отдал. Эти дебилы ее сначала грохнули, потом халтурно склеили, хотели свалить на него, а он принес и попросил отреставрировать! И в тот же вечер умер.

— Чудовищно...

— Я ее отреставрировала!

— Надеюсь, сейчас она в надежном месте?

— В университете, в камере хранения. Как чувствовала, что лучше ее туда.

— Шени, у меня больше прав на эту вазу, чем у кого бы то ни было. Я готов ее выкупить за твою цену. У меня есть деньги, и я умею эффективно решать проблемы — если нуждаешься в какой-нибудь услуге деликатного характера...

Это было не только щедрое предложение, но и скрытая угроза.

— Да, деньги мне понадобятся, — вздохнула Шени. — Мне же теперь все для работы заново покупать. А проблема — подельники Джаспера, которые ко мне прицепились.

Она всегда была трусихой, запугать ее проще простого. И если Эдвин любит красивые вещи, ваза будет в хороших руках.

— Можешь о них забыть. У меня они тоже вызывали отвращение.

Впереди вздымался над кустарником резной купол, над ним светилась золотисто-зеленая голограмма — звездчатый лист олехьи лекарственной, эмблема незийской медицины.

Диагност показал, что легкое сотрясение мозга у Шени есть, но психотропных веществ в организме не обнаружено. Медавтомат обработал ей ухо и скулу.

— Теперь летим в Месхандру, — сказал Эдвин, когда все процедуры были выполнены.

Кафе "Приют полуночника" с давних пор ютилось в цоколе Башни Знаний — одной из старейших построек университета. В Башне находилась библиотека: бумажных книг, свитков, глиняных табличек, испещренных иероглифами шелковых полотен там десятки тысяч, и каждый экземпляр в защитном силовом футляре. А "Приют полуночника" открыл для первых студентов сам Белагут Кехем Тобайбе, легендарный основатель Месхандрийского университета.

Они устроились в углу, Эдвин угощал, Шени не возражала. Порой на огонек заглядывал какой-нибудь осоловелый абитуриент, брал кофе тройной крепости и выпивал его, как сомнамбула, не отрываясь от карманного компа. Раза два с Эдвином здоровались и спрашивали: "Ну что, учишь?" "Учу", — отвечал тот озабоченно и тревожно, в тон собеседнику, а потом корчил забавные гримасы, но видела это только Шени.

— Ты бы и в самом деле учил, — не выдержала она после второго раза. — Думаешь, профессору Тлемлелху так просто будет сдать?

— Важен не результат, а процесс, — ухмыльнулся Эдвин с таким выражением на лице, словно его позвали на дегустацию новых десертов.

Шени осуждающе хмыкнула. Он в ответ рассмеялся.

Утром в кафе стало не протолкнуться, но им здесь больше незачем было сидеть. Отправились в хранилище, потом пошли искать укромное место.

До сквера за Планетологическим факультетом абитуриенты не добрались. Над мраморными барельефами нависает широкий круговой балкон, поставленные в каре скамейки окружены кустами пьечаны с пушистыми метелками белых цветов, и все это залито солнцем.

Хоть посмотрю в последний раз, как она сияет, подумала девушка, вытаскивая из рюкзака футляр и разматывая шарф.

Эдвин выглядел пораженным — похоже, без всякого наигрыша. Казалось, он лишился дара речи. Перевел взгляд с вазы на Шени, потом снова уставился на вазу и наконец произнес:

— Что ты с ней сделала?!

— Отреставрировала. Разве что-то не так?..

— В каком виде она к тебе попала?

— Джаспер принес ее разбитую и склеенную — ему такую подсунули, только она была неправильно склеена, все рисунки смещены. Я разъединила осколки и собрала их правильно... Или не совсем правильно? У него не было снимков оригинала, пришлось методом проб и ошибок. Если я что-то перепутала, могу исправить. Но мне показалось, все встало на место.

— Снимки того, что он принес, у тебя есть?

Снимки лежали на сетевом ресурсе, запароленные, чтоб никто не добрался.

— Несчастный дурак твой Джаспер, — рассмотрев их на мониторе своего компа, процедил Эдвин. — Одна радость, отмучился... Ваза не была разбита. Мнимые трещины, искаженный рисунок — все это часть замысла.

— То есть, я все испортила?.. — ахнула Шени. — Но... Я могу восстановить, как было...

— Это я и сам могу. Лучше объясни, как ты сделала то, что сделала? У Тлемлелха не консультировалась? Он же ее видел...

— Нет. Джаспер сказал, что ваза с виллы Лиргисо, а профессору Тлемлелху пришлось улететь с Лярна из-за криминальной группировки, которой руководил Лиргисо. Не знаю подробностей, но там случилось что-то мерзкое, и у него остались тяжелые воспоминания. Не хотелось это ворошить, у него и так здоровье не очень-то.

На миг Эдвин помрачнел и скривился — наверное, решил, что она пытается увести разговор в сторону — но потом терпеливо повторил вопрос:

— Как ты это сделала?

— Я думала, что я ее реставрирую... Разобрала виртуальную модель на фрагменты по трещинам и начала искать правильный вариант. Я же думала, что до меня ее склеили не так. И оказалось, другой вариант существует! Хотя, как ты говоришь, все наоборот, и он неправильный. Может быть, автор использовал модульный принцип — чтобы можно было собрать и так, и иначе? Бывают же такие произведения искусства...

— Может быть. Я бы сказал, что автор спрятал твой правильный вариант внутри того, который был реализован — как возможность, которая никогда не осуществится.

— Так осуществилась же, — пробормотала Шени — то ли виновато, то ли оправдывая дело своих рук.

— Твоими стараниями... Не удивлюсь, если на Лярне в это самое время что-нибудь перевернулось вверх тормашками, — он вытащил из кармана комп и стал просматривать ленту, вначале с иронической улыбочкой, но потом его лицо вытянулось, и он перевел взгляд на Шени. — Когда ты работала с вазой?

Он казался удивленным, хотя только что обещал не удивляться.

— На прошлой геамо. Ты чего?..

— М-да, предсказуемо, — процедил он с кислой ехидцей. — Впрочем, кто бы сомневался...

— Ты сейчас о чем?

— Пока ты находилась в процессе, с позволения сказать, реставрации, у тебя никакие голоса в голове не звучали? Не было ощущения некого постороннего присутствия?

— Нет! — отрезала Шени. — Я не псих, если ты об этом.

Воображаемый собеседник не в счет: она ведь сама его придумала, чтобы веселее работалось, и ни на секунду не забывала о том, что его не существует.

— И если о психах, то создатель вазы точно был психом, иначе не докатился бы до таких извратов.

— Это не просто предмет роскоши с виллы Лиргисо, это его творение.

— Судя по тому, что я о нем читала, он как раз был конченый псих. И прибил бы меня на месте за то, что я сделала с его вазой.

— Почем ты знаешь? Может, и не прибил бы. И я наконец понял, кто ты. Там, где я провел последние два с половиной года, таких, как ты, называют запечатанными.

— Ага, конечно...

Шени сощурилась: "Ну, давай, скажи теперь, что я еще не встретила того, кто смог бы меня "распечатать", и ты, такой шикарный и мужественный, готов эту проблему решить, и я должна радоваться твоему благосклонному вниманию... Заезженный любовно-маркетинговый прием. А то, что для некоторых прежде всего важны отношения с человеком, и без них секса даром не надо, тебе даже в голову не придет".

— Я не о том, о чем ты подумала, — он вернул ей прищур и снисходительно улыбнулся. — Запечатанными, чтобы ты знала, там называют тех, у кого все способности уходят в искусство — одержимых своим творчеством художников, писателей, музыкантов. Это их собственный выбор, влечение непреодолимой силы, им с этого хорошо, но для них недоступны другие возможности — поэтому они запечатанные.

— Что ты имеешь в виду, какие возможности?

— Скажем так, ты могла бы делать много всякого интересного, если бы не была запечатанной, но все, что у тебя есть, без остатка уходит в рисунки и реставраторские эксперименты.

Она пожала плечами:

— Ну да, я могла бы выбрать другую профессию, где побольше платят, но я хочу быть художником.

— Кстати, о материальном вознаграждении. Предпочитаешь наличные или перевести на счет?

— Лучше наличными, — вздохнула Шени. — Чтоб никаких вопросов об источнике дохода.

Деньги ей нужны позарез: на приведение в порядок разоренной квартиры и студии, на ремонт "Мирала", на расходные материалы для рисования.

— Восстановить тебе вазу в первоначальном варианте или так заберешь?

— На твое усмотрение. Раз уж ты добралась до того, что было спрятано, и вывернула мою бедную вазу наизнанку, тебе решать, что с ней будет дальше.

— То есть, ты не возьмешь ее?.. Оставишь мне? Ты же сказал, что хочешь выкупить...

— Не для себя. В подарок. Ты ее доставишь по назначению — кому, снова решать тебе. Или своему любимому профессору, или в могндоэфрийское посольство, или в Космопол. А я — зритель, которому любопытно, какой вариант ты выберешь. Словно подбросил монету, по земному обычаю: орел, или решка, или упадет на ребро и покатится вдаль.

Он терпеливо ждал, пока она справится с замешательством.

— Ну, ладно, — пробормотала Шени. — Что касается вазы, я бы лучше оставила ее в таком виде. Тем более, если такая возможность с самого начала была в ней заложена. Знаешь, я думаю, если бы ваза этого не захотела, у меня бы ничего не получилось.

— Серьезный аргумент, — не поймешь, смеется он над ней или чуть-чуть смеется, но в глубине души согласен. — А кому отнесешь?

— Только не профессору. Я уже говорила, это плохая идея.

— С тех пор прошло много лет, у него давно другая жизнь, и у переродившегося Лиргисо другая жизнь, и даже ваза теперь выглядит по-другому.

— Все равно, вдруг ему будет неприятно.

— Тогда осталось два варианта — безупречнозанудный господин посол или капитан Космопола, по которому смирительная рубашка плачет.

— Да почему ты так о них говоришь?

— Называю вещи своими именами, — ухмыльнулся Эдвин. — Если понесешь в Космопол, отдай капитану Лагайму и расскажи всю историю в подробностях. О крабах в парке Хвадо не забудь, это его наверняка заинтересует. Заодно передай, что я готов прокомментировать ситуацию и даже, возможно, поделиться методикой, необходимой для обратной метаморфозы, но только при личной встрече — это обязательное условие.

— Ничего не поняла...

— Тебе и не надо понимать. Главное, передай ему, что я сказал.

— Значит, ты хочешь, чтобы я отнесла вазу в Космопол?

— Я всего лишь зритель. Выбор за тобой.

— Я уже пыталась ее туда отнести, еще до реставрации, но там как раз было ЧП, и всех выгнали на улицу. Это когда у них появилась дыра в стене.

— Да уж, — фыркнул Эдвин. — Стены там как вафли. Позорище.

— Об этом и в соцсетях писали, а другие говорили, что стены капитальные, но кто-то пронес через посты охраны армейский дезинтегратор. Если честно, мне вариант с полицией не очень-то. Лучше в посольство отнесу, если не возражаешь.

— Не возражаю и не одобряю. Потом расскажешь.

Ваза стояла между ними на скамейке, Эдвин взял ее, и на белой стене под балконом заиграли изумрудно-зеленые с радужными переливами солнечные пятна.

— Странное чувство, когда прощаешься с частью самого себя, — произнес он негромко и задумчиво. — Испытываешь и ностальгию, и облегчение, как будто расстался с грузом, который долго таскал с собой, хотя под конец он только мешал и причинял боль. Шени, ты знаешь о том, что в самом себе можно утонуть, как в омуте?

— Если сойдешь с ума?

— Сумасшествие не причина, а следствие. Со мной это однажды чуть не случилось. Вообрази компьютер, который со стороны выглядит, как природный объект — озеро с непрозрачной ледяной водой, громадный жидкий кристалл. Летом вода не нагревается, зимой не замерзает, автономный температурный режим. Если туда попадает человек — или сам нырнет, или кто поможет — запускается программа, которая взаимодействует даже не с сознанием, а с твоим, скажем так, бессмертным "я". Все, что она делает — это распаковывает архивы накопленных воспоминаний, но мало не покажется. Жизнь за жизнью, все дальше и дальше в прошлое... Вспомогательные программы не позволят тебе умереть от асфиксии или захлебнуться, вдобавок защитят организм от переохлаждения. В буквальном смысле там никто не тонет, ныряльщики умирают не от этого. Их сознание рвется в клочья под напором информационного потока, и перегруженный мозг погибает. Представь, что ты открыла шкаф, чтобы достать какую-то мелочь, и на тебя разом обрушилось содержимое всех полок и ящиков. Или встала под душ, а с потолка хлынул водопад Ирокату. Те же ощущения, только намного хуже. Объем информации чудовищный — как минимум за миллион лет, попробуй перевести в килобайты. Не удивительно, что все живое там якобы тонет. Удавил бы разработчиков.

Его лицо было похоже на застывшую маску вне времени и пространства, и в то же время на рисунок, который Шени набросала после "Снежного привета".

— Это метафора или такое озеро-компьютер действительно где-то есть?

— Есть, только не здесь.

— И его не охраняют, чтобы никто не лез?

— Местные власти охраняют, но по-разгильдяйски — в лучших бюрократических традициях. Время от времени кто-нибудь до него добирается, с предсказуемым финалом. В народе ходят слухи, что озеро исполняет желания, поэтому добровольцев хватает. Шени, ты все-таки прелесть — выслушала меня и бить не стала. Когда я попытался рассказать об этом другому человеку, без предупреждения получил в глаз.

— Может быть, ты сказал ему что-нибудь еще? — проницательно заметила Шени.

— Может быть, но бить меня все равно не стоило, — он ухмыльнулся, и "маска" исчезла, уступив место девятнадцатилетнему Эдвину Мангериани, брату Лаури. — Заворачивай вазу, пойдем. Отдам тебе гонорар, потом отвезу, куда скажешь. О "черных антикварах" ты больше не услышишь, даже на опознание не позовут.