-Для Феанаро так и превратился, — сказала Иссэ. несколько ошеломлённая всем этим. — Огненная душа... говорят, он потянулся к речам Моргота, он никогда бы не признался, что это так и есть, но мы думаем, — откуда бы ещё возникли эти мысли про Эндорэ, про то, что валар держат здесь эльдар как в золотой клетке...

— Ведь мать его, Мириэль, Тайли Мириэль — из наших квенди, — кивнул Артано. — Из эллери ахэ. Может, и это было связано — не знаю... Там, в Чертогах, я видел Феанаро. Он изменился. Мы даже нашли с ним общий язык... что удивительно.

-Как это? — удивлённо спросил кто-то. — Впрочем, наверное, когда умираешь, то многое меняется... Начинаешь ценить то, чего не замечал раньше.

— Пять веков в этой серой полутьме, где одни только тени душ, где нет ничего нового, где счастье — услышать хотя бы слово извне, из живого мира... Это слишком страшная пытка. Тем более — для него.

-Огонь свой он не растерял, — заметил Финрод. — Мне показалось, — вернулись те, далёкие времена... Не думаю, что он смягчится.

— В огненности этой нет ничего дурного. Плохо, когда огонь созидания превращается в огонь ненависти. И в огонь гордыни.

Среди эльдар то и дело проносилось, — удивление, короткие взгляды друг на друга: видимо, говорили между собой по осанве. Ученик Проклятого... Рядом с Ауле и Ниенной, под их защитой, говорит — то, что понятно и близко сердцу. И — кто же тогда те, кто был с ним рядом в Эндорэ, кто же — Отступник, которого недавно изгнали за Грань? Всё не так... или всё же не всё?

— Белерианд жаль, — проговорил вдруг Артано. — Эту землю уже не вернешь. Мы сидим здесь, а там — земля погружается под воды моря. Там жили миллионы эльдар, людей... все они были вынуждены бросить свои дома, свои земли, где жили веками. Спасаться. За горы, за Эред Луин... Я знаю — многие погибли в волнах, не успев уйти от наступающего моря. Тонут города, леса уходят под воду, звери бегут вместе с людьми и эльфами... и это — благо? Это зло. Никто не причинял Арде большего зла.

-Нарготронд тоже тонет, — проговорил Финрод, глядя в сторону. — Что это, неужели — месть? за разрушенный Мелькором Альмарен?

— Ты ведь слышал, — ответил Артано. — Земля, оскверненная Врагом, должна исчезнуть.

-До чего всё это тошно слушать, — как прорвалось вдруг. — Уничтожить, убить, исчезнуть... Уничтожить всё, что — не такое, и остаться в чистоте, в незыблемости. И при этом говорить, что они любят Арду.

— Что об этом говорить, Финрод. Ты же знаешь, что я об этом думаю. Вопрос в том — как не допустить еще худшего, вот в чем.

-Да, вопрос... у нас три дня, дальше — мы должны сказать наше решение. Уже хорошо то, что нас спросили, — он бросил благодарный взгляд на Ауле и Ниенну. — Думаю, нас и дальше не бросят. Сейчас надо идти к остальным, к тем, кто не пришёл в Маханаксар, но слышал.

Он встал, обернулся к эльдар.

-Пусть каждый из нас, из тех, кто сейчас здесь, — не боится. Страх лишает воли, мешает слышать голос сердца. Не бойтесь! Время страха прошло — навсегда.

Артано встал тоже и кивнул.

— Он прав. Что бы ни случилось — возврата к прежнему уже не будет. И потому я прошу вас: идите, и расскажите остальным, кого не было здесь, о чем мы говорили с вами.

Финрод обернулся и — открыто — пожал ему руку. Расходились не сразу, оглядываясь: во взглядах многих читалось, что они рады были видеть Артано — живым, после того, что они слышали про него и майар Ауле.

Артано молча стоял рядом с Ниенной — ждал, когда все разойдутся. Наконец не осталось никого, и он повернулся к ней:

"Вот теперь — твои чертоги..."

Та кивнула — и снова, как уже было, растворился Маханаксар.

Чертоги Ниенны — был дворец на зелёном холме почти над обрывом, и неяркий белый мрамор тихо сиял на стенах, и прохладная темнота за дверями манила войти, и отдохнуть, и отдать наконец груз печалей — той, кто мог его принять и облегчить.

За высоким крыльцом, за открытыми дверями манила она, эта прохладная темнота, молча приглашала: войди...

Артано оглянулся на свою призрачную спутницу. Он никогда не видел, как выглядят чертоги Ниенны — снаружи; да и внутри-то побывал всего лишь единожды, недавно. И теперь, прежде чем войти, он остановился, чтобы рассмотреть все получше. Странно, но здесь неживая правильность Валинора отступала, казалось — на поверхность выступает Эндоре, близкая жизнь с ее вечной печалью...

Наваждение.

Артано шагнул внутрь. Сердце замирало.

Внутри — он был один, дверь, ведущая наружу, за его спиной бесшумно закрылась.

Темнота не была здесь полной, откуда-то сбоку лился мягкий свет, — и, несмотря на строгие краски — белый, сероватый, тонкие полоски чёрного на мраморе под ногами, — дворец был... жилым, что ли. Здесь можно было — жить.

Впереди, довольно далеко, — пройти по коридору, направо, — была дверь, закрытая... но ощущалось: не заперто. Для него — не заперто.

Наверное, там...

Артано хотел было побежать, броситься туда, к двери, бегом — но почему-то понял: здесь место покою и тишине. И потому он пошел медленно, сдерживая себя.

Шаг за шагом... как будто во сне.

И вот, наконец, дверь — рядом; он толкает ее, и дверь медленно отворяется.

Обычная комната... только большая, и тишина, и простор, и как будто Море, которое там, за окном, подарило свой немолчный тихий шелест... музыка Моря.

Далеко, у окна, — против света, не разглядеть толком, — то ли ложе, то ли большое кресло... не понять, материальное или нет, похоже, что — да, только как будто соткано оно из того же неяркого мерцающего света.

Как здесь все странно. Словно сама материя в этих чертогах расплывается, теряет свою ощутимость. Воплощенное — и в то же время — нет, грань между бытием и призрачностью...

Свет мешает рассмотреть — но уже угадывается, что там; Артано медленно подошел... и протянул руку сквозь лучи света.

И вдруг — прорезывая тишину, призрачность, — всколыхнулось навстречу: отчаянная боль узнавания.

-Гортхауэр! Всё-таки — здесь...

Призрачный свет исчез. Да, они сделали — всё, что должны были, и тот же, прежний, страшной силы взгляд, которого боялся Король Мира, и те же глаза... и мучительно, с трудом затягивающиеся раны на лице, на запястьях...

Артано закрыл глаза на несколько долгих секунд. Справиться с собой вначале...

Потом снова посмотрел на Мелькора — и взял его за руки, не там, где оставались раны, а выше запястий.

— Да, я тоже — здесь. И все будет хорошо. Поверь.

-Хорошо... — горькая усмешка тронула губы.

Казалось, сейчас он попросту не мог закрываться, — то ли сила Ниенны действовала здесь так, что любая душа становилась открытой, беззащитной, чтобы отпустить на свободу боль и печаль... но здесь — боль впилась в его душу цепкими когтями, всё, что он прятал даже от самого себя за тысячи лет — словно на ладони: один против жаждущей разрушать толпы, и — вечный страх за тех, кто рядом, за своих, и постоянно — быть первым, быть опорой, из последних сил, когда самому себе не признаёшься, что — всё, что все пределы выносливости пройдены, что, казалось, уже невозможно снова и снова выдерживать эти удары, но некуда деваться... И лишь бы они, — свои, — не узнали, потому что — а куда тогда бежать им, к кому?.. И — только назвать имя, как будто одно это может помочь:

-Гортхауэр...

— Мелькор, я знаю... я все это знаю.

Нет нужды повторять словами — что именно — _это_: и так все понятно. Артано опустился рядом с ним на колени, посмотрел снизу вверх на изуродованное лицо — снова сжалось все внутри. Снова начинает подниматься гнев, и снова ясно, что гневом ничего не изменишь.

— Многое изменилось... Намо, Ауле, Ирмо, Эсте, Ниенна — все на нашей стороне. Почти в открытую. Эльдар на нашей стороне, многие, очень многие... Война не будет продолжаться, мы добьемся этого, для того я и здесь. Мелькор, я верю, не придется больше тебе стоять вот так, одному, ты веришь?! Я ведь никогда не обещал несбыточного!..

Он очень глубоко вздохнул, выбрался из ниенниного кресла, — сел рядом с ним. Наверное, привычно пытался закрываться, не осознавал, что — не получалось... Как же отчаянно хочется уткнуться в плечо, _поверить_... этого ведь никогда не было — почувствовать себя под защитой. А было — видеть, как свои уходят на бой, за тебя и других... вместо тебя. Когда сам рванулся бы куда угодно, лишь бы не было этого, лишь бы прикрыть — от ударов ненависти, от горя...

-Манве сказал — ты умер... там, в Эндорэ. Это правда? Или он... солгал мне? чтобы только — самое мучительное, самое...

Его голос прервался.

— Послушай...

Артано замолчал. Потом, уже окончательно отбросив всякие сомнения, обнял Мелькора осторожно и прижал к себе.

— Ты же видишь — я цел. Я жив. Это главное.

Мелькор молчал, — слишком много сразу, слишком... И — смерть, от которой нельзя было его спасти. И — слабая, как первый росток по весне, — надежда. Неужели всё-таки возможно, неужели — будет?.. будет мир, исчезнет ощущение жизни под тяжестью этой вечной угрозы?.. И — горькое: всё же он надеялся, что тем, что отдаст себя в руки Войска Валар, он сможет остановить эту бойню, сможет уберечь — оставшихся... не вышло. Приказ — добить. Не те это души, которые могли бы принять эту жуткую плату, им сколько ни давай, всё будет мало...

-Я не знаю... может ли помочь то, что я здесь. И... они пытались рассказать мне, но... я не мог говорить с ними. Просто не мог. Даже с Ниенной. Не могу... пойми.

— Я понимаю. Еще бы... Но они многое сделали для нас. А самое главное — они все же решились пойти против Манве. Намо и Ауле помогали мне. Намо против воли Манве позволил Финголфину вновь обрести тело: тому предлагали спасение из Мандоса за то, что он возглавит новый поход; Нолофинве отказался. И тогда Намо отпустил его сам, по собственной воле. Когда Манве призывал к новому походу, Намо позволил самому Феанаро говорить с Валинором — ты можешь это представить? Сейчас они спасли тебя... Мелькор, я понимаю: тебе слишком больно. Но это пройдет. Все излечится. Мы еще увидим Эндоре, а может, и Валинор — свободной землей. Ты веришь?..

Мелькор со вздохом спрятал лицо у него на груди. Как же хочется поверить... Он надеялся, всегда надеялся, что — хоть кто-то услышит, поймёт... но теперь, после всего, что было, — как будто ему говорят о чём-то далёком, сказочном... невозможном, а есть — только та проклятая реальность, когда задыхаешься, бьёшься о каменные стены... жуткое слово: привычная. Он — привык. Жить, начиная каждый день с того, чтобы загонять в глубины души отчаяние. Привык — чувствовать, как тебя ненавидят, жить _сквозь_ эту ненависть... любить — вопреки этой ненависти, тех, кого ненавидят — вместе с тобой, не наравне, нет, но так же сильно. Привык — чувствовать их гнев и боль, с которыми нельзя ничего сделать.

Привык, но — не до отупения, не до того, чтобы это, привычное, переставало восприниматься, нет: всё — так же остро, только не в первый раз, а всё снова и снова, и нет этому конца...

И оттого поверить — трудно, почти невозможно.

Некоторое время так и сидели — Артано не отпускал Мелькора, и ему вдруг показалось — все поменялось местами, кто здесь старший, кто младший — неизвестно.

— Они карали тебя за мои дела, — произнес он тихо. — В каком-то смысле, вина за случившееся — на мне. Если б я сидел смирно, может, до Войны Гнева бы и не дошло. Впрочем, им же безразлично, кто виновен в действительности... — он помолчал. — Сейчас-то, Мелькор, все это... Ангайнор, корона эта проклятая, глаза... больно?..

-Заживает, — медленно сказал Мелькор. — Не надо, не вини себя, прошу... Что значит — сидеть тихо? Не защищаться? И... Если бы я мог хотя бы предположить, что Эарендил додумается поплыть в Валинор, то не отдал бы Камень. Или нет, отдал, — слишком было противно узнать, как Эльве назначил цену за свою дочь... но нашёл бы способ, нашёл бы выход. Что теперь об этом говорить...

— Мелькор, — совсем уже шепотом заговорил Артано, — представь, что будет, если нам сейчас удастся выполнить задуманное? Я все это начал больше из отчаяния... нужно же было хоть что-то делать, невозможно просто покорно смотреть! Но теперь вижу — уже сейчас ясно, что все изменилось: Валинор прежним уже не будет. Но ведь Манве и Варда с их Волей Эру никуда не исчезнут, и Тулкас, и Ороме, и Йаванна, которая не может тебе простить Весны Арды... С этим-то — как быть? Тебя боялись поддерживать, чтобы не вызвать раздор уже среди Валар, чтобы не начать войну между стихиями. А теперь этот раскол уже произошел. И что может получиться — я не представляю. Если Манве захочет что-либо сделать силой — против него встанут Ауле и Намо. А теперь — есть еще и ты. И что тогда?

Мелькор некоторое время молчал: лихорадочно искал выход.

-Судя по всему, сейчас надвигается то самое, о чём говорил Эру, — Битва Битв, которая должна привести к гибели Арды. Когда я буду окончательно побеждён, и Арда будет уничтожена, и возродится как Арда Исцелённая, и Эру из всех живущих выберет, кто достоин жить в ней. Но это — Замысел. Это — последнее из того, что задумывал Эру. Я думал о таком раньше... не говорил тебе. Если воспротивиться, если разрушить эту последнюю волю Эру, — думаю, он потеряет власть над Ардой... и над своими орудиями, которыми он полагает нас. Кто-то согласился стать орудием, как Манве, кто-то... ты знаешь сам.

Он глубоко вздохнул.

-Как — разрушить? Как не допустить, чтобы Манве взялся исполнять волю Эру — уничтожать Арду? Манве и Варда пришли в Арду, потому что любят её... Остановит ли их угроза уничтожения того, что они создали?

— Любят? — Артано едва сдержал нервную усмешку. — Скажи это тем, кто сейчас бежит из тонущего Белерианда. Любят они ее! Тот, кто любит, не сумеет сделать такое.

-Вот именно, — тихо сказал Мелькор. — Там, в глубине их душ, есть это — изначальное: почему они пришли сюда. Воля Эру заставила их забыть о собственной, но это не вытравишь... это есть, где-то там, в самой глубине. Властители Душ, Феантури... надо поговорить с ними. Надо найти способ, — как это разбудить. Сложно, да...

— Не знаю, — Артано оставил Мелькора, отошел к окну. — Хочется верить, но не верится. И — быть рядом с этими чудовищами?! После всего, что они делали? Простить? Я не сумею.

-Я тоже не смогу, — так же тихо ответил Мелькор. — Но думать об этом сейчас не время. Это — после, если получится разрушить Замысел. Ты видишь другой способ, кроме того, который пришёл мне в голову?

— Нет, — Артано помолчал, и еще раз проговорил: — Нет. Не вижу. Ну, разве что — если бы они вовсе исчезли из Арды, были — и нету. Но как такое сделаешь?..

Мелькор не осознавал, что здесь, в чертогах Ниенны, его привычка прятать свои чувства — не действует, что он как на ладони... Нахлынуло недавней болью: разрыв с Ардой... когда рвётся чуть не сама сущность твоя, мучительно, бесконечно долго, когда — как режут по живому, отдирают часть твоей души... нет, не так: когда душа твоя слилась с чьей-то, и у тебя — отнимают, грубо, безжалостно, беспощадно... "отныне нет вам жизни без Арды..."