Квинт Лициний 4

‒ Польша сейчас ‒ наиболее слабая из передовых позиций Советов, ‒ сказал он, переведя дух.

‒ И ты хочешь посильнее укусить их за пятку? ‒ насмешливо прищурился Хантингтон. Похоже, реакция Збигнева его только позабавила.

‒ Нет, ‒ решительно отозвался Бжезинский, ‒ нет, не укусить.

Он резко встал и прошагал к окну. Остановился, обхватив себя за локти, и посмотрел на флаги.

‒ Сэм, ‒ сказал он всё так же глядя в окно, ‒ я считаю, что мы можем окончательно закрыть советскую проблему, пусть не сразу, не через пять-десять лет, но в обозримые сроки. Надо свалить их в кризис, потом ‒ размягчить, и уже следом ‒ выпотрошить. А раз мы можем закрыть эту проблему, то и должны. Это наша главная стратегическая задача. И Польша сейчас ‒ это барбакан[17] всего советского замка... Если мы возьмём Варшаву, то сможем стучать тараном прямо в ворота Кремля. Сэм, ‒ он повернулся и смягчил тон до просительного, ‒ меня очень беспокоит то, что Советы начали противодействовать дестабилизации в Польше чуть ли не раньше, чем мы вообще её запустили. В свете этой их нерасчётной шустрости вопрос прикрытия польского проекта приобретает для нас особую важность. Русских надо срочно отвлечь от разворачивающихся в Польше событий, пусть они думают о них в третью очередь. Право, я ведь уже даже начинаю на самом деле жалеть, что у халькистов ничего не вышло. Был бы такой идеальный подарок Кремлю... Давай подумаем, что мы можем им оперативно смонтировать?

Хантингтон покивал.

‒ Ладно. Ты, в целом, мыслишь в правильном направлении: возможно, единственный радикальный способ обеспечения польского проекта ‒ это обеспечить 'распечатку' нашим разведывательным сообществом нового направления ‒ агрессивных лидеров как с шиитской, так и с суннитской стороны исламского мира. Хомейни и пакистанские муллы ‒ вот кого надо разрабатывать.

‒ А, может, Китай? ‒ Бжезинский вернулся на диван, но присел на самый его край, наклонившись к светилу политологии. ‒ Они уже начинают посматривать по сторонам, например ‒ на Индокитай. Может быть, попробуем подтолкнуть их и на север?

‒ Не думаю, что эту партию можно подхлестнуть в нужном нам направлении, ‒ покачал головой Хантингтон, ‒ там сейчас нет такого конфликтного потенциала. А где он заметен, на границе с Вьетнамом или в бесконечных островных конфликтах, он будет развиваться в том темпе и на такую глубину, которые покажутся уместными товарищам в Пекине. И подталкивать их сейчас ‒ означает лишь вызвать у них подозрения. Ну, а если Китай вопреки предположениям, решится вдруг пойти на север и до конца... Что ж, тогда, будем честны перед собой, все польские планы будут выметены одним ударом, но это уже не будет иметь никакого значения... Если вообще будут иметь значение хоть какие-то выкладки, кроме подсчёта доставленных к целям мегатонн. Нам это действительно надо?

‒ Ладно... ‒ Збигнев состроил сложную гримасу, мол, 'убеждён не до конца, но пока оставим', ‒ тогда что, Ближний и Средний Восток?

Хантингтон хмыкнул, словно учитель, довольный сообразительностью непутёвого ученика:

‒ Точно. Энергии на Ближнем Востоке хоть отбавляй, вопрос ‒ куда её направить. Марксизм хорош тем, что требует перемен и действий в пользу этих перемен. Но если его можно заменить радикальным исламом ‒ то отчего бы и нет? Если удастся направить эту энергию против Москвы, а некоторые варианты просто напрашиваются, сейчас ‒ особенно отчётливо, и не уничтожить по дороге Израиль...

‒ Сэм, давай откровенно, ‒ прервал его Бжезинский, ‒ создать некоторое напряжение вокруг Израиля нам может быть даже выгодно. С одной стороны, им придётся сильнее опираться на нас, и их поводок станет короче. С другой, мы же не предлагаем сократить или, упаси боже, прекратить помогать Тель-Авиву? Можно даже увеличить поставки новейших F-15 и F-16, вертолётов, вооружения для них, да ещё и заставить Германию всё это оплатить. Сплошной профит, в комитетах нас вполне поймут. Тогда момент революционных потрясений в Иране ‒ это не проигрыш, что бы ни думали об этом в израильском Кабинете или в Кнессете, наоборот, у нас появляется неплохой шанс. Новым иранским властям в ближайшее время понадобится признание, а нам ‒ возможность влиять через этот фактор на эту нетерпеливую публику...

‒ Всё так, ‒ вздохнул Хантингтон, ‒ всё так... Но, Збиг, боюсь, что, решая эти частные задачи, мы откроем ящик Пандоры и заодно вызовем демона... Через двадцать лет мы получим противостояние не по линии 'Восток-Запад' со всё же вменяемым оппонентом в Кремле, а на линии 'Север-Юг' с толпой религиозных фанатиков. Как бы нам не пришлось с грустью вспоминать о благословенных временах Брежнева.

‒ Пусть, ‒ с усмешкой отмахнулся Бжезинский, ‒ нам бы Советы забороть, а об исламских фанатиках пусть голова пухнет у следующего поколения политиков.

‒ То, что в итоге неизбежно будет похоронена разрядка, а курс на сотрудничество с СССР будет признан несостоятельным, тебя, очевидно, не беспокоит, ‒ начал рассуждать вслух Сэмюэль, ‒ но ведь тут придётся поддерживать вполне враждебные нам политические течения и режимы, желающие буквально убивать американцев. Вещь скользкая с любой точки зрения. Ты не боишься, ‒ прищурился Хантингтон, ‒ что каждый труп американца в Иране, если там дойдёт до обострения специальных игр и оперативных комбинаций, повесят на тебя? Да тот же Мойнихен?

Збигнев криво ухмыльнулся, демонстративно-медленно поднял вытянутую руку над чайным столиком, медленно сжал кулак и так же медленно опустил его на стол, словно что-то придавливая:

‒ Carthaginem esse delendam!

‒ Понятно, ‒ у Хантингтона наконец получилась одобрительная улыбка. Потом глаза его хитро блеснули сквозь щёлки припухших век. ‒ А от меня-то ты чего хочешь?

Збигнев свёл ладони, задумчиво постучал кончиками пальцев друг по другу, потом посмотрел прямо в глаза собеседнику и твёрдо сказал:

‒ Поддержки в Совете национальной безопасности перед президентом по этому вопросу.

Хантингтон посмотрел на него удивленно.

‒ То есть, ‒ сказал с сомнением в голосе, ‒ ты хотел бы моей поддержки в СНБ перед президентом против сенатского комитета в делах, явно задевающих интересы Израиля? Невозможно, ты сам всё понимаешь. Несопоставимые весовые категории, даже если действовать через президента. Особенно сейчас... Республиканцы вообще могут нацелиться на реванш за отставку Никсона.

‒ Погоди, ‒ Бжезинский помахал успокаивающе рукой, ‒ я всё же не первый год в Вашингтоне. Я не собираюсь размахивать флагом, де, давайте 'сольём' шаха, потому что Хомейни лучше уязвит Советы. Это, конечно, было бы глупостью. Но ты же понимаешь, что моя позиция в Администрации позволяет, к примеру, тихо придерживать наиболее громкоголосых защитников Пехлеви?[18] Просто мы могли бы вроде как порознь им оппонировать, опираясь на вполне разумные доводы. К примеру, шах давно уже закрывает глаза на деятельность коммунистов из Туде[19] и, вообще, глядя на Афганистан, готов сейчас работать с СССР даже в столь чувствительной для нас области, как военная. А поставки вооружений ‒ это и советники, которые заодно ‒ советская резидентура. Это же разумная оппозиция Вэнсу[20] и Госдепу?

‒ Разумная... ‒ задумчиво согласился Хантингтон, и тут же предупредил: ‒ но многого от меня не жди.

‒ Всё же я буду надеяться на тебя, ‒ многозначительно заключил Бжезинский.

На самом деле, он был доволен этой частью беседы. Даже нейтральность Хантингтона в этом вопросе стоила многого. Сэмюэль не был его человеком. Состоявшийся корифей политологии вообще был той 'кошкой, что гуляет сама по себе', сохраняя свою автономность и достаточное влияние независимо от конъюнктурных покровителей и номинального положения в государственной системе.

У него, как и Джозефа Ная,[21] был свой 'конёк', свой взгляд, в рамках которого находились вполне убедительные решения для большинства профессиональных вопросов: 'цивилизационный подход' у одного и 'мягкая сила' у второго. Это были умные люди, смотревшие на вещи под своеобразным углом, а потому способные увидеть важные моменты, незаметные иным советникам и экспертам. Идеи Джозефа уже дали немало в копилку 'Полонии'. Да и для работы с советскими 'друзьями' они подходили прекрасно ‒ 'размягчать' Советы придётся долго, но начинать это делать надо уже сейчас.

Однако это были пусть и необходимые, но дальние перспективы. А вот давно задуманный и набравший ход польский проект нуждался в прикрытии уже сегодня. Отказываться от него было уже поздно, а провал его означал немалые, возможно, и не компенсируемые потери статуса, а, значит, и влияния.

Отложить 'Полонию' на время тоже было никак не возможно. Многое упиралось именно в темп, основывалось на непрерывной динамике вполне революционного образца ‒ надо будет постоянно опережать неразворотливую и тугодумную советскую систему принятия решений. Кроме того, отзывать ставки, сделанные в самой Польше, тоже было уже поздно. Нельзя было упускать волну революционного вдохновения, отставать от неё. Збигнев не был любителем сёрфинга, популярного на обоих побережьях, но кое-какие правила себе представлял. В общем, пришлось бы не просто навёрстывать потерянный темп, а фактически строить проект заново. В этой ситуации никакой, даже самой искренней помощи 'друзей' из СССР не хватило бы...

‒ Збиг? ‒ Хантингтон позвал глубоко задумавшегося Бжезинского, ‒ это всё?

‒ Нет, ‒ выдохнул Бжезинский, ‒ нет. Мне нужна твоя поддержка ещё по одному вопросу.

Он откинулся на спинку дивана, закинул на неё руку и рассеяно посмотрел в окно, обдумывая, с чего бы начать.

‒ Понимаешь, Сэм, ‒ начал он доверительным тоном, ‒ меня смущает этот новый русский источник. Информация от него идёт, конечно, весьма ценная, но в стратегическом смысле обрывочная. Целеполагание его, мотивация ‒ непонятны, перспективы взаимодействия ‒ неизвестны, ‒ Збигнев замолчал, приложив согнутый палец к губам. Он почувствовал, что вступление не задалось.

‒ Бывает, ‒ Хантингтон посмотрел на него с некоторым недоумением, ‒ обычная ситуация на начальной стадии контактов с высокопоставленным инициативником.

‒ Да тут другое, ‒ поморщился недовольный собою Бжезинский, ‒ ты обрати внимание на то, что последние три досье от него пошли нам в плюс лишь формально. Про халькистов я уже говорил... С Альдо Моро тоже понятно ‒ мы бы по нему не рыдали. А вот сейчас, ты сам слышал разговор, надо ещё как-то гасить возгоревшееся желание нашего израильского лобби расширить контакты с Советами. Я задумался: а что, если этот новый источник ‒ не союзник нам, а новый и умный противник? Уж больно поперёк горла становятся мне сейчас эти его утечки. Как будто Москва стала играть на опережение, да не в лоб, а непрямыми операциями.

‒ Хм... ‒ в глазах у Хантингтона мелькнуло понимание, но тут же сменилось сомнением, ‒ такие финты раньше не были свойственны Кремлю. Способен ли на это СССР ‒ весьма неочевидно.

‒ Сталин умел сдавать 'пешки за качество позиции', ‒ напомнил Збигнев.

‒ Да, ‒ легко согласился Хантингтон, ‒ дядюшка Джо мог. Я, правда, так и не понял, по каким критериям он оценивал искомое качество. Но действующее руководство страны этого вообще не умеет: посмотри на их шаги в Африке или на Ближнем Востоке. Более того, они даже не понимают, где 'качество позиции', а где ‒ пешки.

‒ А вдруг там появился и вышел на действительно значимый уровень кто-то умеющий?

‒ Или в головах кремлёвских старцев произошло жестокое просветление? ‒ ухмыльнулся Хантингтон.

Бжезинский даже задумался на несколько секунд.

‒ Да ну, нет, ‒ отмахнулся потом, ‒ это уже мистика и обскурантизм. Понимаешь, ‒ он наклонился к Хантингтону и напористо продолжил: ‒ У меня складывается ощущение, что этот источник связан с этим необычным поведением СССР в целом. Как будто этот 'хрен его знает кто' набрал такой вес, что его информация, наконец, была представлена в Политбюро. И, судя по тому, в какой форме всё это протекало оттуда вниз, к нашим 'друзьям', хоть его там, в Кремле и признали всерьёз, но не вполне ему пока доверяют.

‒ То есть, ‒ медленно начал Сэмюэль, ‒ ты хочешь сказать, что это может быть какая-то очень узкая группа 'умников', которые недовольны тем, что не всем их идеям дают полный ход? И они затеяли эту игру с нами в обход Политбюро, но преследуют при этом свои вполне советские цели?

‒ Да! ‒ горячо выдохнул Бжезинский и в чувствах пристукнул ладонями по столу.

Хантингтон задумчиво поморгал.

‒ А ты знаешь, это было бы неплохо, ‒ сказал он потом, ‒ в смысле, поумневший Кремль. Он тогда будет и более договороспособный. Ну, это если твоя 'Полония' не сработает, ‒ добавил он быстро, заметив, что клювообразный нос Збигнева начинает боевито раздуваться.

Бжезинский уткнул взгляд в стол и поводил по нему руками, пытаясь успокоиться. Потом поднял будто бы помертвевшие глаза на Хантингтона:

‒ Сэм, нам надо определиться с этим русским источником в кратчайшие сроки ‒ до эскалации кризисов в Польше и Иране. Нам остро необходим прямой с ним контакт. А для этого нужна санкция Президента на возможное обострение оперативной работы. Помоги мне, Сэм...

[1] Простой, но очень эффективный ежедневный комплекс из пяти несложных упражнений.

[2] 'Тадасана' ‒ поза горы, начальная стойка в йоге.

[3] Эдмунд Маски, в 1978 г ‒ сенатор, председатель комиссии по бюджету и члена комиссии по иностранным делам. Оба родителя ‒ иммигранты из Польши (фамилия по отцу — Марцишевский).

[4] Мадлена Корбелова, позже стала известна как Мадлен Олбрайт.

[5] 'Карфаген должен быть разрушен' (лат.)

[6] Английское торговое судно, на котором англичане, основавшие одно из первых британских поселений в Северной Америке, в 1620 году пересекли Атлантический океан.

[7] Студенческие общества США, названия их обычно состоят из двух или трёх заглавных букв греческого алфавита, например, Фи Бета Каппа (ФБК).

[8] Переговоры по ограничению стратегических вооружений.

[9] Вымышленный город в США, где действовал Супермен. Название стало нарицательным, символизируя маленький, патриархальный, живущий своей жизнью американский городок.

[10] Принятый в 1978 г. в США секретный план по дестабилизации Польской Народной Республики.

[11]Комитет по разведке Сената США, в течение длительного времени его возглавлял ультраконсервативный сенатор Барри Голдуотер.