Последний приют для девственниц

— Кто его враг?

— Девственницы.

Лежа в своей палате, содрогаясь от озноба, одев джемпер и закрывшись до самого подбородка двумя одеялами, она вплоть погружения в сон пыталась понять, были ли шуткой его слова и даже в сновидении своем вопрошала о том красных овец и механических мухоловок.

6.

Сидя на кровати, прижавшись спиной к прохладной стене, она читала книгу в потертой мягкой обложке, края которой обтрепались и стали мягкими, а страницы волнистость обрели и сероватый оттенок плотной бумаги. Мужчина в костюме целился из пистолета в обнаженную, стоящую на коленях перед ним блондинку и едва ли могла она вспомнить более приятную ее глазу обложку. Да и сама книга казалась ей таинственно увлекательной, ведь женщин здесь совращали и заманивали, чтобы резко сорвать одежду, заломить татуированные руки, бросить на грязную кровать, где они бессильно пытались оттолкнуть от себя пахнущих сигаретами и спиртным мужчин, что были умелыми и спокойными убийцами. Расстраивало ее только то, что далее этого действие не заходило, словно автор, испугавшись, сочтя, что книгу его могут назвать непристойной и недостойной публикации, отказался от первоначального замысла, от величайшего удовольствия и либо скрыл часть написанного либо вовсе не создал ее, оставив одну из своих читательниц в возбужденном недоумении. Она желала продолжения, даже если бы она была на месте одной из тех женщин, она хотела бы его и, отложив книгу, замечтавшись, неморгающим взором смотрела в солнечное окно, сквозь щели в котором дул не имеющий ничего общего со свободой холод. Она предпочла бы теплую тюрьму, с цепями и плетьми, ее пальцы расслабленно и неловко скользят по плотной ткани над промежностью, между полусогнутых ног, прохладная стена кажется ей застенком, ресницы ее дрожат как руки допрашиваемого, из которых снова и снова выпадает сигарета.

Держась кончиками пальцев за приоткрытую дверь, юноша смотрит на Ирину широко раскрытыми глазами, облизывая бледные губы. Ему нравится, что ее колени прижались друг к другу, его восхищает ее неподвижный взгляд, она напоминает ему девушек со старых фотографий, пленниц черно-белых фильмов, но иное видение смещает те кадры и он видит ее в халате, идеальную домохозяйку по сути и мыслям своим. Дернув головой, он напоминает себе, что у нее должна быть красивая и довольно большая для ее роста грудь и осторожно стучит костяшками пальцев о дверь.

Она медленно поворачивает к нему голову. Проходит не одна секунда, прежде чем она узнает его и тогда, улыбнувшись так неожиданно ласково, что его член дернулся, она выпрямляет ноги и, освободив правую руку, машет ею, подзывает его к себе, как могла бы то сделать сидящая на троне королева.

Это злит его. Он всегда мнил себя революционером. Но все же он заходит и закрывает за собой дверь.

Она молча смотрит на него, взгляд ее полон болезненной мечтательности. Он совсем не похож на мужчин из книги, она не хотела бы, чтобы у него было оружие. Ей кажется, что он недостоин того.

— Я хочу кое-что показать тебе. — он приближает к ней на шаг, пальцы ее босых ног сжимаются и выпрямляются, что он принимает за недовольство и останавливается.

— Это интересно? — ее безжизненный голос, спокойный, как у смирившейся с горем молодой вдовы, злит его.

— Разве ты не хочешь узнать побольше о своем принце? — он старается, чтобы голос его был насмешливым, но звучит тот скорее издевательски.

Оттолкнувшись от стены, она подгибает под себя ноги, кладет ладони на колени, вся наклоняется к нему.

— Говори.

Он качает головой, радостно улыбаясь и она понимает, что он замышляет что-то, но, не чувствуя в нем злобы и силы, не может счесть его опасным.

— Я могу только показать, -он берется за блестящую ручку двери, — Я приду к тебе вечером.

Он выходит из ее комнаты раньше, чем ее ноги касаются холодного пола и когда она выглядывает в пыльный пустой коридор, его уже не видно, только неодобрительно смотрят маски и хищно блестят влажные зевы ярких цветов.

Вернувшись в комнату, она закрывает дверь и прижимается к ней, сложив на груди руки. Ей неизвестно было время, но за окном достаточно светло для того, чтобы вечер представлялся далеким.

Присев на край кровати, она прикоснулась кончиками пальцев к книге, но теперь страницы ее уже не казались такими привлекательными. Бросив быстрый взгляд на дверь, она усомнилась в надежности своего убежища. На мгновение мысль о том, чтобы забраться под одеяло, спрятать голову под подушку и уснуть показалась ей самой простой, самой очаровательной. Ослабленная множеством таблеток и растворов, изнуренная нескончаемыми беседами с врачами, обесчещенная сновидениями и мечтами, она могла бы проспать так долго, что все чудеса и тайны ускользнули бы от нее. Этот юноша казался скромным и нерешительным и было легко представить, как он уйдет, увидев ее спящей, не осмелившись потревожить ее сон. Оставаться бодрствующей означало для нее оставаться здоровой. Она не сомневалась, что болезнь, какой бы она ни была, распространяется по ее телу в то время, когда она спит и неспособна предпринять что-либо против нее. Размышляя о том, чем занять себя до вечера, она растерянно смотрит на кровать с книгой, облупившийся подоконник, рука ее, расслабившись, случайно касается груди и, словно удивленная этим неловким, нелепым прикосновением, она сжимает свою плоть сквозь серый джемпер, опустив подбородок, задумчиво и немного удивленно рассматривая свои ногти. Как будто впервые почувствовала она эту упругую неодолимость, только сейчас обнаружила все ее напряженные удовольствия. Отпустив себя, она прижимает ладони к двери, с каждым мгновением дыхание ее становится все тяжелее, глазам все сложнее следить за тем, что хочет быть неподвижным.

Не раздеваясь, она забирается под одеяло, расстегивает пуговицу и молнию на джинсах, забирается прохладными пальчиками под черные шелковые трусики. Подобно пытливым путникам, они блуждают в смрадной темноте, пока не находят искомое сокровище, твердое и смертоносное. Левую руку она прячет под одеждой, нащупывает правую грудь, осторожно сжимает ее, как если бы она была крошечным живым существом, одно неловкое приложение силы к которому может сломать хрупкие косточки, нетерпеливо вздыхает, прислушиваясь к тишине коридора.

Вчера молодой доктор расспрашивал ее о том, что, не без некоторого смущения, назвал личной жизнью. Когда он заглянул в ее палату, она решила, что встретилась с еще одним из санитаров, таким огромным и сильным выглядело его тело. Тем не менее, она безропотно последовала за ним, глядя на его спину, туго обтянутую белым халатом. Он был едва ли не на три головы ее выше и она с глумливым ужасом вообразила себя его женщиной, представляя, как он нависает над ней, угрожая раздавить, как ее груди сминаются о его живот, а его огромный член вонзается в нее, добираясь до самой матки, но при этом погружаясь едва ли наполовину. Фантазии эти не испугали, но и не возбудили ее. Волнение, охватившее ее, вынудившее ее руки так сильно дрожать, что доктор закрыл окно и включил стоявший у стены старый масляный обогреватель, полагая, что она мерзнет, ничего общего не имело с тем, которое вызывали в ней мечты о грязных и ловких акробатах бродячего цирка. Они занимали ее также, как спецэффекты в зрелищных старых фильмах, как странные черно — белые чудовища, движимые спрятавшимися в них людьми, поразительно лишенные реалистичности, но становящиеся еще более удивительными от того.

Нисколько не смущаясь, оставляя свои глаза спокойными, а улыбку добродушной, он расспрашивал ее о том, есть ли в ее жизни мужчина, сколько их было, почему она не желает мужского общества, что породило в ней этот ей самой казавшимся нелепым страх. Он спросил у нее, нравятся ли ей девушки и она призналась ему, с удивительной легкостью, что испытывает интерес к их упругим, бесстрашно выступающим, вздымающимся над поверхностью реальности грудям и целовалась со своей подругой лишь потому, что той захотелось узнать женский поцелуй.

Пальцы его рук соприкасались кончиками своими, ногти их были аккуратно подстрижены и выровнены, взгляд его, ни на мгновение не покидавший девушку, чувствовавшую раздражение от его бесстрашного покоя, ласковым и снисходительным был ровно настолько, чтобы она не забывала о различиях между ними, о том, что сегодня вечером он вернется домой, а она уснет в холодной пустой палате. Она понимала, что ему доводилось слышать истории более невероятные и захватывающие, она завидовала ему и сама хотела узнать их все. В его столе должны были храниться истории и рисунки, созданные больными людьми, удивительные и нелогичные, непристойные и чудовищные. Ей хотелось увидеть и прочитать их, они виделись ей намного более интересными, чем мудрые книги в черных обложках, ничего не способные рассказать о тех пределах и границах, за которыми начинается великое царство случая и возможности.

Она злилась и потому, когда он спросил у нее о том, удовлетворяет ли она сама себя, она сказала ему неправду. Ей не так уж и нравилось это и к собственным ласкам она прибегала очень редко, как правило только тогда, когда больше было совсем нечего делать. Ощущение собственного нагого тела возбуждало ее больше, чем что-либо иное. Раздевшись, всегда испытывая некоторое сомнение перед тем, как обнажить грудь, стянуть с нее кружева бюстгальтера, она ложилась на свой узкий скрипучий диван и представляла себя в плену у жестоких существ, руководимых только своей похотью. наслаждающихся ее телом безо всякого внимания к ее страданиям и желаниями. Настойчивая, непреодолимая сила, сминающая любое сопротивление, безразличная и насмешливая, ловкая и неспешно самоуверенная, разрывающая одежду и белье, связывающая, сковывающая, заламывающая руки, вторгающаяся без сомнений и по своему неотъемлемому праву, возбуждала ее также, как других близость к знаменитостям. В тихой своей комнате, опьяненной дневным блеклым светом, проползавшим через прозрачные занавеси, она, уставшая после школы, лежала с закрытыми глазами, мечтая о веревках и стали, растерянно лаская груди, касаясь сосков кончиками пальцев, поглаживая промежность, но никогда не продвигаясь дальше, никогда не добиваясь оргазма, о котором она слышала и читала, но который все же представлялся ей чем-то мистическим и невозможным, обитающим в тех же пространствах, где и проститутки, которых она никогда не встречала, восхищавшие ее, вызывавшие в ней недоумение и удивленный восторг, вызванный непониманием того, что должно произойти в женщине, какой силой воли должна она обладать, чтобы преодолеть природные барьеры и не желать более единственного мужчину. Не испытывая особого удовольствия от собственных ласк, она считала что-либо большее не только недостижимым, но и ненужным. Выдумки были прекрасны и она любила их, но едва ли в них нуждалась. Воображение нередко значит больше наслаждения, это слишком просто и легко объяснимо для того, кто привык считать все иллюзии равноценными.

Улыбаясь, странный доктор поблагодарил ее, пообещал, что они еще непременно поговорят, проверил свои записи и, спрятав лист, на котором отмечал некоторые детали ее рассказа в стол, проводил ее обратно до каюты. Встав возле окна, касаясь холодного подоконника кончиками пальцев, она задумалась о том, понравилась ли этому мужчине и не было ли в его словах и действиях намека на то, что он чего-либо хотел от нее. Она была бы не против, его сила и мощь, размеры и мудрость, всегда подозреваемая ей в науке, могли быть привлекательными, если бы она смогла повнимательнее рассмотреть все предлагаемые ими возможности. Она решила дождаться следующей встречи.

И теперь, когда руки ее ласкали гладкие упругие груди, она, к своему удивлению, вспомнила этого мужчину и то внимание, какое он уделил самым откровенным и ей самой кажущимся непристойными деталям ее жизни. Иногда она казалась себе такой порочной...

Все же она уснула с одной рукой в расстегнутых джинсах, другой сжимающей грудь, повернувшись к стене, приоткрыв губы, не имея ни сновидений, ни намерения проснуться.

Несколько минут он стоял, прикрыв за собой дверь, глядя на нее, спящую, на ее светлые волосы, привлекавшие его больше всего, ведь до сих пор у него не было блондинок, он даже не ходил ни с одной из них в кинотеатр. Прислушиваясь к ее тихо сопящему дыханию, он находил в том звуке странное, отвратительное очарование и признавал его тем, что может вернуть к реальности даже самого заядлого галлюцинатора.

— Я пришел, — тихо сказал он, но она даже не пошевелилась. Он сделал шаг, встал над ней, глядя на ее маленькие губы и она почувствовала его присутствие, ресницы ее задрожали.

— Пауки...-пробормотала она, — Уберите этих пауков...

В недоумении осмотревшись и не обнаружив в комнате даже тех крошечных черных паучков, которым иногда скармливал мух, он облизнул губы, понимая, что все это делает девушку только еще привлекательнее.

— Вставай, — чуть громче стал голос его, — Нам пора идти.

Она резко поднялась, села, едва приподняв веки и почти закрытыми глазами осматриваясь вокруг.

— Что? — она высвободила левую руку, отбросила упавшие на глаза волосы.

— Ты же хочешь увидеть своего принца?

Резко кивнув, она отбросила одеяло и села и он увидел в проеме расстегнутых джинсов белый шелк трусиков. Заметив его взгляд, она опустила голову и покраснела от смущения.

— Отвернись! — она резко вскочила, сама поворачиваясь к окну.

Ухмыляясь, он воззрился на тусклое дерево двери, слишком гладкое и ровное, чтобы быть приятным глазу. От того, что он приготовил ей, ее смущение исчезнет если не навсегда, то до того самого дня, когда она покинет это последнее прибежище девственниц.

— Идем, — ему показался удивительным и неподобающим взор ее, полный яростной решимости, ведь не было в ней силы, способной подтвердить притязания его.

Пожав плечами, сочтя его еще одной нелепой выходкой, он открыл дверь и вышел в коридор.

Медсестра, стоявшая возле передвижного металлического столика, на котором разложены были коробки с лекарствами, посмотрела на них с лукавым неодобрением. Другая, пожилая и улыбчивая, стиравшая пыль с яркой красной маски, явно сочла их любовниками и в ее понимающем взоре не было ничего, кроме вожделеющей памяти. Все это было неприятно Ирине, думавшей только о своем принце, но ради него она могла смириться с любым чужим подозрением, с каждым неумелым домыслом.

Они дошли до конца коридора, где юноша встал перед узкой коричневой дверью. Рассохшаяся, украшенная бледным ровным пятном там, где когда-то на ней была табличка, она была неприметна и скорее предполагала наличие за ней кладовки или помещения, в котором отдыхают уставшие от безумств своих подопечных медсестры.

Выудив из кармана маленький золотистый ключ, он вставил его в медный шар ручки и дважды с громким щелчком повернул.

— Откуда у тебя ключ? — требовательно и завистливо дрожал ее голос, она обнаружила в этом слабом существе туманные тайны и это было ей неприятно.

Он лишь коротко взглянул на нее, открывая перед ней дверь, снисходительно улыбаясь и не позволяя себе ответ. Сжав кулаки, она переступила порог, мечтая о том часе, когда совершит свою еще неопределенную, но уже неотвратимую месть.