Пастырь добрый (Главы 17-25)

Подопечный снова мельком бросил взгляд на пленного, и он кивнул, ничего больше не объясняя. Бруно ответил таким же молчаливым кивком, медленно поднявшись, и, прихрамывая, двинулся к лошадям, глядящим в его сторону настороженно и недоверчиво.

Первая ошибка, сосчитал Курт недовольно, на миг ощутив снова ту неуверенность и оторванность от всего прочего мира, что овладели им полтора долгих года назад, когда в ведении макарита-выпускника оказалось настоящее серьезное дело, и рядом не было тех, кто подсказал бы, направил и решил. Сейчас он снова поступил неверно, пусть и в малости: собирать напуганных лошадей надо было самому, подопечного же с раненой ногой оставить здесь; с другой стороны, он был убежден в том, что Бруно предпочел бы переловить целый табун, будучи изрезанным на части, нежели провести несколько минут на одном месте, обшаривая труп...

Немногочисленные мелочи, снятые с тела Ланца, он ссыпал в его же кошелек, ощущая и сам некоторую неловкость от того, как ворочает застывающие останки, точно грабитель — труп излишне несговорчивой жертвы, а когда мысль возвратилась на многие годы назад, напомнив переулок Кельна, короткий нож в руке и тело припозднившегося горожанина на залитых кровью камнях под ногами, Курт с усилием зажмурился, встряхнув головой, и непроизвольно обернулся назад, столкнувшись с взглядом связанного человека. Кляп не давал видеть губ, однако глаза чародея улыбались — неприкрыто и с вызовом.

— Развлекаешься, скотина... — вытолкнул Курт зло, рывком поднявшись, и прошагал к пленному, остановившись над ним и видя в глазах, кроме усмешки, тщательно укрываемое напряжение. — Ждешь — бить буду? — присев рядом на корточки, уточнил он, когда чародей невольно вздрогнул. — Не жди. С тобой мы говорить будем иначе и, судя по твоей плохо сыгранной самоуверенности, говорить долго. Но учти — каждая такая выходка будет стоить тебе лишнего куска мяса. Это — понятно?

— Кони целы, — тихо сообщил голос Бруно из-за спины, и ответить он сумел не сразу, глядя в насмешливые глаза перед собою и с дрожью припоминая, сколько, как ему показалось, длилось это наваждение — миг?.. — и сколько на самом деле он вот так сидел над телом Ланца, погружаясь во вновь оживающие воспоминания, если подопечный за это время успел отловить и привести двух испуганных жеребцов, наверняка не пожелавших даться в руки сразу...

— Хорошо, — с напускной бодростью откликнулся Курт, поднявшись. — На одного из них перевесь вещи Дитриха.

Бруно не двинулся с места, и он тоже замер, глядя на труп курьерского, убитого в самом начале сегодняшнего короткого боя — курьерского Ланца. В отличие от подопечного, он не задумался над промыслом или злой шуткой Создателя или Судьбы, или дьявольских сил, однако и совпадения — такие совпадения — приятных чувств и мыслей не вызывали...

— Я сам, — вздохнул Курт, наконец, отстранив его плечом, и кивнул на угасающий костер. — Удостоверься, не осталось ли от флейты какого-нибудь не в меру крепкого обломка в углях.

— Там в распадке их кони, — сообщил Бруно, обгорелой веткой шевеля еще дымящиеся угли. — С вещами у седел. Думаю, захочешь осмотреть, прежде чем... Флейты нет. Разве что среди мелкого пепла какие крошки, но отличить их от прочего...

— В силах привести коней?

— Я в порядке, — откликнулся тот твердо. — Ты сам сказал — мелочь. Но... а как быть с ним? Останешься один возле него? Если я верно понял, то, возвратившись, могу найти тебя не в своем уме, а его — развязанным и...

— С этим просто, — возразил Курт и почти без замаха, на сей раз прицельно, ударил носком сапога над виском; улыбка в глазах пленного чародея погасла, и Бруно поморщился. — А ты там шагай осторожней и смотри по сторонам. Не думаю, что есть еще кто-то, но — как знать... Это — понятно?

— Вполне.

— И еще: осмотри тела там, в лесу — обоих арбалетчиков и этого шута. Оружие, кошельки, сумки, любые мелочи вплоть до колец и распятий — все сюда. С этим — справишься?

— Да, — кивнул подопечныый не слишком решительно, однако наседать Курт не стал, лишь вздохнув.

Мгновение он стоял, глядя подопечному вслед и снова жалея о том, что не может быть сразу в двух местах и контролировать все; невзирая на свою маленькую победу сегодня, Бруно его мнения о себе сильно не поменял и впечатления человека, могущего в сложной ситуации достойно за себя постоять, не производил. Все сотворившееся подле могилы хамельнского углежога пусть и не надорвало и без того изрядно потрепавшиеся сегодня нервы совершенно, но то спокойствие, ту выдержанность, с которыми он пребывал в мире и согласии еще прошлым утром, развеяло, выбросив на поверхность все то, от чего отгораживался и что успешно изгонял из мыслей и чувств до сих пор — сегодняшний день вынудил сознаться перед самим собою в том, что, кроме исполнения службы как таковой и собственного благополучия, в системе его приоритетов все же наличествует и еще один пункт: благополучие ближнего круга, самого существования коего он столь упорно старался не допустить. В том, что подопечный не выйдет живым из этой истории, Курт был уверен, и теперь лишь оставалось пытаться оттянуть ту несомненную минуту, когда непоправимое, которое он будет изо всех сил стремиться предотвратить, все же случится.

Глава 20

Когда помощник возвратился, похожий на бродячего торговца крадеными лошадьми, все необходимое для продолжения дознания Курт уже совершил; на плоды его трудов Бруно посмотрел хмуро, остановясь в нескольких шагах от все еще беспамятного чародея, растянутого на земле меж четырех крепко вбитых кольев, и медленно, тяжело поднял взгляд.

— Ты всерьез? — произнес подопечный тихо; Курт вздохнул.

— А ты как полагаешь? Думаешь, на мои вопросы он станет отвечать с той же готовностью, что и полумертвый полоумный крысолов?.. Пока он отдыхает, помоги мне осмотреть вещи.

— Что искать? — уточнил Бруно понуро, и он передернул плечами:

— Понятия не имею. Но я думаю, что, как только увидим, сразу поймем. Снимай сумки с седел и приступай; через пару-тройку часов уже начнет темнеть, и мне бы не хотелось провести вечер здесь.

На чужаков, хозяйничающих подле себя, четыре жеребца смотрели с подозрением, на двух курьерских — словно бы высокомерно и враждебно; умению разобраться в тонкостях при выборе коня, разумеется, в академии уделяли некоторое время, хотя знатоком и экспертом в этой области Курт навряд ли мог себя назвать, однако и его познаний хватило на то, чтобы увидеть — эти четверо принадлежат к той же породе жилистых, сильных и крепких животных, какие обитают и в конюшнях Друденхауса. Каждый из них стоил сумму столь порядочную, что, к примеру, он сам мог лишь мечтать о приобретении подобного чуда на собственное жалованье — разве что поставив себе это целью и нарочно откладывая в течение долгого времени; и одно лишь это, даже если позабыть все прежние выкладки, все подозрения и явные данные, ясно говорило как о достатке его противников, так и о их весьма неплохой организованности...

Обыск дал мало — в седельных сумках обнаружились лишь всевозможные дорожные мелочи, в личных вещах, снятых подопечным с тел убитых — тоже; интереса заслуживал лишь набор метательных ножей, принадлежащих убитому Ланцем, да немалый объем наличности — сложенные вместе монеты различного достоинства образовали сумму в более чем двадцать талеров. Впрочем, внимание было уделено и еще одному предмету — пузатой фляжке, наполненной почти под горлышко; дождь закончился совершенно, мелкий град, столь привычно уже падающий за шиворот, тоже, и даже небо разгладилось, распустив темные тучи и снова став ровно-серым, однако мокрый холодный ветер по-прежнему пробирал даже не до костей, а, казалось, до самых внутренностей, посему этой находкой Курт был доволен, пожалуй, всего более.

— А ну как отравлено? — предположил Бруно, когда он, вытащив пробку, сделал большой глоток. — Или зелье там какое...

— Productum purum[9], — возразил Курт убежденно, приложившись на сей раз как следует, и замер, пережидая взрыв в горле и наслаждаясь теплом в желудке. — А поскольку после всего сегодняшнего мы оба наверняка окочуримся от горячки — пей, Сократ, терять нам нечего.

— Оптимист, — буркнул подопечный, принимая флягу, и приник к горлышку.

— Отдай, — приказал Курт уже нешуточно, когда количество глотков перевалило за десяток, и выхватил сосуд из пальцев подопечного, вдавив пробку покрепче; Бруно зажмурился, на минуту застыв неподвижно, и, медленно открыв глаза, встряхнул головой, глядя в землю и дыша осторожно, точно на пыльной дороге. — Что — не цепляет? — уточнил он, когда помощник с усилием потер лоб ладонью, и, не дождавшись ответа, сочувственно вздохнул. — И не зацепит. Обидный, но непреложный факт. Если же будешь продолжать — в один прекрасный момент попросту упадешь, причем безнадежно трезвым, вот и все. Посему сейчас даже не пытайся заглушить что-то в себе вот этим; просто держи себя в руках. Присядь, — посоветовал он, вынимая из чехла один из метательных ножей, и, осмотрев острие, опустился подле распятого чародея на корточки. — Можешь дать передохнуть своей ноге; сейчас ты мне едва ли будешь полезен.

— Надеюсь, — буркнул подопечный, однако совету не последовал, лишь отступив на шаг назад. — Тебе ведь не приходилось еще... самому? Без exsecutor'а?

— Невелика премудрость причинить человеку боль, — отозвался Курт просто. — Премудрость в том, чтобы сделать это правильно; тут, ты прав, практику придется постигать по ходу дела.

— Тебе в самом деле весело, или просто хорохоришься? — вздохнул Бруно.

Невзирая на явные нотки прежнего застарелого осуждения в голосе подопечного, вдаваться в прения Курт не стал — сейчас не было на то ни времени, ни желания; молча отвернувшись от Бруно, он помедлил мгновение, собираясь, и, осторожно переведя дыхание, взрезал метательным ножом убитого шута рукав дорожной куртки чародея. Когда острие задело кожу на плече, тот дернулся, распахнув глаза и воззрившись мутным взором на сидящего подле себя человека.

— Ой, — с непритворной искренностью произнес Курт, одним движением распоров куртку по боковому шву. — Извини. Не хотел тебя будить.

Мгновение тот лежал неподвижно, растерянно хлопая веками, а потом рванулся и застонал, закрыв глаза; Курт вздохнул, приступив ко второму рукаву.

— Мутит, — кивнул он сострадающе. — Это при сотрясении бывает. Когда я получил как-то по черепу, как меня корежило... А дергаться не стоит. Шатры я ставить умею неплохо, и эти колышки исправно продержатся до конца нашего с тобою разговора.

Взгляд с вновь просыпающейся усмешкой обратился к нему, и Курт, отбросив в сторону ошметки его одежды, вопрошающе поднял брови:

— Что? Хочешь сказать что-то?.. Я слушаю, — кивнул он и вытащил кляп изо рта чародея.

— Это я слушаю, — возразил чародей, отплевавшись, и теперь уже с откровенной улыбкой проследил за тем, как короткий нож распарывает его явно недешевую рубашку. — Даже, я бы сказал, заслушиваюсь. И меня даже посещают разные мысли по этому поводу; к примеру такие — каждый из вашей братии, предваряя допросы подобными речами, полагает, что в его словах есть что-то особое, неповторимое, что способно задеть что-то в обвиняемом, вызвать страх или еще что-либо, что должно побудить его немедленно начать говорить. Ведь и ты сейчас уверен, что я тотчас расплачусь и, трясясь от ужаса, выложу тебе все.

— Не уверен, — пожал плечами Курт и, покончив с рубашкой, улыбнулся, когда по синеющему на глазах телу чародея прошла короткая дрожь. — Зябковато тут, верно?.. Не уверен, и не просто не уверен — надеюсь, что немедленно ты говорить не станешь; иначе на что я положил столько трудов? Знаешь, чего стоит найти правильное дерево и вырезать правильные колышки? И земля мокрая; вбить их как положено — та еще работенка. Ergo: я заслужил небольшое развлечение — пусть это будет моя compensatio; так что я буду весьма разочарован, если рот ты раскроешь раньше, чем через час.

— Вы все предсказуемы, — заметил чародей ровно. — Всего две линии поведения: запугивание и проникновенность либо же запугивание и равнодушие... с вариациями на тему злобности. Даже скучно.

— Это временно, — пообещал Курт дружелюбно. — Обожди чуть — скоро будет интересно. Знаешь, вы ведь тоже все одинаковы, — произнес он неспешно, пробуя острие ножа пальцем. — Вы тоже бываете исключительно двух типов: сопливые трусы, которые сознаются прямо на пороге допросной, и вот такие бравые ребята, которые, впрочем, также все рассказывают рано или поздно.

— Забываешь о тех, кто оказался вам не по зубам, — улыбнулся чародей чуть подрагивающими от холода губами. — О тех, над кем вы пеной изошли, но ничего не добились.

— Отчего же, помню, — возразил Курт серьезно. — Это species emoriens[10], разновидность бравых ребят, на которых попросту недостало времени; только ты-то здесь каким боком? Ты у меня будешь не просто говорить — петь, причем сам же спросишь, не следует ли переложить слова в стихи и сплясать; через пару часов ты мне сапоги лизать будешь, умоляя выслушать. Скажешь — снова типичное запугивание? Нет. Констатация факта.

— Красноречиво, — признал тот. — Ужасающе. В твоей академии этому нарочно учат — как толкать речи перед допросами?

— Знаешь, что интересно?.. — начал Курт и резко, но неглубоко ткнул острием ножа в бок, царапнув по ребру. Чародей тихо вскрикнул, тут же закусив губу, и он кивнул: — Вот именно. Это меня и забавляет: после таких речей все корчатся, кричат и шипят, и где остаются все эти плевки в морду и надменные словеса?.. Разумеется, главное — результат, а именно — расскажешь ты все или так и умрешь в криках, но в некотором смысле молча; вот только ты ведь понимаешь, что этого я допустить никак не могу. Сдохнуть я тебе не дам. Просижу здесь день или три, если потребуется, но то, чем надо дышать, думать и говорить, оставлю в целости; а любой младенец знает, сколько всяких способов это сделать в арсенале инквизитора... Начальства моего здесь нет, и именно потому я так люблю работу на выезде — я свободен в действиях, и мне не нужно писать никаких запросов, чтобы, если вздумается, коптить тебя на полутеплых углях дня два.

— Ну, это вряд ли, — возразил чародей, и на его губы снова вернулась улыбка — злорадная и глумливая. — Когда ты в последний раз брал в руки светильник или садился у очага ближе, чем на пять шагов?.. Для чего ты вечно в перчатках? Ведь ты не девица, чтобы стыдиться шрамов; ты прячешь руки не от окружающих, а от себя — чтобы не думать о том, что пугает тебя до дрожи, ведь верно?

— Вот, значит, как... — медленно проронил Курт. — Осведомленный... Сейчас ты сделал две ошибки, приятель. Primo. Ты подтвердил неоспоримо, что у той шайки, к которой ты принадлежишь и которая все это затеяла, есть свои люди в Конгрегации; и теперь мы с тобою будем выяснять, насколько высоко и кто именно. Посторонние об этом не знают. Secundo. Весь последний месяц — не лучший в моей жизни, а сегодня был крайне паршивый день; я устал и хочу спать, я замерз и весь в грязи, я голоден и — я только что убил своего сослуживца. Полагаешь, это была хорошая идея — ко всему в довесок напомнить мне о моей слабости, высмеять, дав понять, что о ней известно мои врагам? Лично я бы предпочел не раздражать вооруженного человека, если б был связан.