| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Продолжая рассеянно теребить за уши прикрывшую от удовольствия глаза Чапу, Лара ограничилась только тяжелым вздохом. Да, она не понимала, как можно постоянно существовать в этом уютном семейном аду. Но и её образ жизни тоже не каждый поймет. Это ей как-то высказала все та же Ирка. И Лариса на неё серьезно обиделась. Аж на три дня. Потом приехала мириться, и с тех пор в эту трясину ни одна, ни вторая не лезли, стараясь помочь, как получится, но больше не советовать. Потому что тут бы со своей жизнью разобраться, прежде чем лезть в чужую.
— Я даже как-то успокоилась, уже почти год тишина, а тут опять, — перестав гипнотизировать взглядом стол, Ира подняла глаза на подругу.
— А ты сама не замечала? — оттолкнув начавшую ронять слюни мохнатую морду, Лара потянулась к лежащей совсем рядом ладони. — Ты мне только не ври, уже сколько раз через такое проходила, не могла ты не замечать.
Ириска недовольно поджала губы, но кивнула:
— Замечала, конечно... Просто не хотелось думать, что снова начнется. Я только одного не понимаю — ну, почему он не уходит?!
— А зачем? Ты его полностью страиваешь в роли жены, дочка растет. С виду полная идиллия. Я так думаю, что у него и мысли такой не появляется.
— Ага, я, как старые домашние тапочки... — Ира поднялась и, ухватившись за нож, нацелила его на торт. — А ничего не такого яркого не было?
— Ешь, что принесли, — сполоснув руки, Лара вернулась на табуретку, только передвинулась, чтобы не мешать хозяйке кромсать кондитерское изделие. — Сама подумай, долго ли проходишь в модельной обуви. А так побегал, убедился, что орел ещё ого-го, и к тебе под бочок. На борщик и домашние котлетки.
— Лар, я не смогу уйти, — резким движением ножа Ира варварски обезглавила божью коровку. — Марта его любит. Да и он к ней тянется...
— А ты сама? — несмотря на слишком уж агрессивный цвет, глазурь на вкус оказалась вполне приятной.
— Кто его знает. Когда замуж шла, любила до одури, когда первый раз узнала... Ну, ты сама помнишь... — Лариса прекрасно помнила, поэтому старалась с Валерой лишний раз не пересекаться. Чтобы не пришлось смотреть в блудливую рожу, в которую так и хотелось плюнуть. И Иркиной истерики, такой, что боялась подругу одну оставить, чтобы та руки на себя не наложила, её мужу никогда не простит. Может, если бы хватило духу уйти тогда, все было бы по-другому, но ради полугодовалой дочки Ира проглотила обиду и боль и осталась... — А сейчас я уже просто устала. И не больно уже почти, только обидно очень. И за себя, и за Мартышку... Она же уже взрослая, понимает все, но и его любит. Как отец, Валерка хороший, а вот муж... — она снова почти обреченно пожала плечами. — Давай просто потреплемся о чем-нибудь, а? Маникюр друг другу сделаем, маски. Короче, красоту наведем.
— Наведем, конечно, — Лара отставила торт, напоследок ухватив пальцами небольшой кусочек. — Ты почему не на работе?
— Сказала, что отчеты повезла.
— Вечером поедешь? — тайком, пока Ира не видела, она опустила испачканную в креме руку, которую тут же с явным удовольствием облизал горячий шершавый язык.
— Я ещё вчера все сдала, сегодня гуляю. Хватит кормить Чапку сладостями, собакам их вообще нельзя. Она уже закабанела так, что скоро в дверь не пройдет. — Из-под стола донеслось недовольное ворчание. — Ага, ещё ты мне повыступай. Лар, больше ей ничего не давай, иначе в ветеринарку сама её потащишь!
— Ну, и потащу, первый раз, что ли.
Не дождавшись раскаяния ни одной, ни от другой, Ирина только отмахнулась, но лезть к питомице и подруге перестала.
— Давай я Мартышку хоть на недельку к родителям на дачу отвезу? — Лариса с удовольствием поставила обе ступни на теплый собачий бок. Зря она, что ли, тортом делилась? Чапа не возражала, наоборот, удобнее легла, предлагая не филонить и почесать её хотя бы пальцами ног.
— Да ну, они и так все в трудах, а ещё мою юлу к ним... — Ира разворошив кусок и съев все понравившееся, отставила тарелку. Все равно Лариска её блохоловку сладким уже покормила да и, если что, везти к врачу согласилась, поэтому оставшееся пойдет туда же. И ничего, что сладкое вредно, Чапа тоже женщина, у неё тоже стресс! А все её кавалеры так и вовсе натуральные кобели...
— Наоборот, и ей польза — на свежем воздухе побудет, и меня потом вопросом внуков доставать перестанут.
— Что, до сих пор не простили развод с Костиком? — говорить о чужих проблемах всегда проще, поэтому Иришка сразу ухватилась за эту тему.
Лариса вяло отмахнулась:
— Куда там. Зять-то был золотой, а я все ковыряюсь, доперебиралась, что навеки в девках останусь...
— Не, ну, это тебе не грозит. В смысле — в девках.
— И на том спасибо, утешила. Ир, а давай, пока Мартышка у моих родителей, ты ко мне на несколько дней переедешь, а? — поскольку уговорить Ирку уйти раз и навсегда не получится, это Лариса поняла уже давно, стоило попробовать подойти с другой стороны. Например, чтобы она оценила прелесть хоть и относительной, но свободы. Пожить хотя бы пару дней не женой и матерью, а просто женщиной. Без всяких борщей, котлет, неотутюженных рубашек и прочих прелестей быта.
— Да ну тебя!
Ира раздраженно дернула плечом, стараясь не показывать, что идея-то заманчивая... Да, она не представляла, как сможет жить только с дочкой. Настолько за эти годы уже привыкла к постоянному присутствию Валеры, что одна мысль остаться без него пугала. Хотя, казалось бы, чего там бояться — с голоду не помрут, все-таки она неплохой бухгалтер, без крыши над головой тоже не останутся, квартира родителей-то стоит себе целая и невредимая. Да ещё и пустая, квартиранты съехали почти месяц назад, а новых она ещё еще не нашла. И тут же стало неуютно и страшно, ведь никогда не была без мужчины рядом. Сначала папа, строгий и даже немного суровый, но такой любимый. А потом, когда его не стало, муж. Ну, какой есть, сама же выбирала...
— Заодно пусть и Валерка немного на землю спустится, поймет, что он все-таки когда-нибудь довыеживается, и ты уйдешь, — Лариса старалась не особо давить, но вид подруги её уже реально настораживал, поэтому тут все средства хороши. Да, если будет нужно, она даже с её братом готова связаться и попросить помощи! Слишком уж Ириска потерянная. Лучше пусть болтает без умолку и пересказывает сплетни, чем сидит вот так — сгорбившись и пристально рассматривая что-то на столе. Это настолько непохоже на неё нормальную, что становилось тревожно. И пусть ради этого приходится прибегать к моральному шантажу, нужно уметь быть нещепетильной, когда это надо.
— И что я ему скажу?
Ответ несколько неприличного содержания так и крутился на языке, но озвучивать его Лариса не стала. Пусть даже очень хотелось:
— Да ничего. Или скажи, что тебе надо отдохнуть от этого вашего семейного рая. В конце концов, сколько там осталось учиться Марте? Меньше недели? Так что собирайся хоть сейчас, в школу я её утром буду отвозить, а ты после работы заберешь...
— Нет, это точно не катит, — сама того не заметив, Ира уже согласилась, раз теперь оговаривала детали. — Я не хочу, чтобы Мартышка это видела.
— А то она и так не знает... Нашла младенца, ей уже десять, года три-четыре и начнет с мальчиками гулять, — Лариса пригнулась, чтобы пропустить над головой брошенную не особо меткой рукой прихватку.
— Типун тебе на язык, ворона! Все, закрыли тему, пошли лучше красоту наводить, — Ира убрала торт, чтобы притихшая собака, которая сейчас изо всех сил старалась быть, как можно незаметнее, не слизала его прямо с тарелки. — Я вместо мохнодральника новые липучки для депиляции купила, вот как раз и опробуем.
Лариса нервно вздрогнула, но поднялась. Если и есть цена, которую нужно заплатить, чтобы вырвать подругу из этого дурдома, так она вполне терпимая. Но кожу выше коленок уже заранее засаднило.
14 лет назад, где-то в горах южной части Чеченской республики
Как они добрались до блокпоста, Сашка уже не помнил. Вернее, помнил, но какими-то урывками, как будто из памяти стерлись целые отрезки времени. А может, оттого, что все было темным, мокрым и холодным, поэтому сознание фиксировало только что-то отличное от всего остального.
Как Макс, не заметив колдобину, ухнул у неё ногой и потом ещё долго сдержанно матерился сквозь зубы, придерживаясь то за колено, то за бока. Но упорно продолжал идти вперед, хотя и шатался с каждым шагом все сильнее.
Или то, как Тимофей все теснее старался прижаться к Сашкиному боку с каждой сотней метров, на которую увеличивалось расстояние между ними и аулом. Его ладонь, казавшаяся неприятно горячей, которая, в конце концов, вместо рукава вцепилась в запястье Чернышова.
Монотонный шум мелкого колючего дождя, даже не барабанящего, а едва шуршащего по листья и стволам деревьев.
Шумное дыхание ребят, сиплое и немного надрывное, когда онемевшее от усталости тело ещё пытается держать равновесие, не обращать внимания на боль и измотанность, но резервы организма же не бесконечны...
Поэтому, когда они все-таки умудрились дошататься до своих, не сразу поняли, что именно у них спрашивают ребята с автоматами.
И ор взводного, узнавшего в полудохлых замурзанных недобитках своих орлов, прозвучал почти музыкой. Даже её глубокая нецензурность радовала. Наверное. Потому что сил не осталась даже на то, чтобы порадоваться, как стоял, кулем и упал на жидкое ледяное месиво раскисшей грунтовки, чувствуя только как Тимофей тянут за руку, словно силясь поднять, и зовет...
Следующую неделю Сашка помнил намного лучше, да и как такое забудешь...
Оказывается, они сорвали какую-то особо секретную операцию по зачистке боевиков в том ауле, за что звиздюлей огребли все, в том числе и он, хоть и валялся на больничной койке. Прооравшись, начальство все-таки намекнуло, что понимает, почему ребята поперлись одни, но вот незадача — если бы все закончилось тихо и мирно, прикрыли бы, а тут получается, что ушли Сашка с Максом в самоволку, а это уже статья.
Одним их тех, кто остался лежать под кустом, оказался сын старейшины аула. Из-за этого их саперы загреблись разминировать дорогу и снимать растяжки. А дежурства по ночам и вовсе стали настолько веселыми, что просто писец.
Как ни странно, ребята не особо возникали, хотя четко знали, благодаря кому такие милости природы. И Сашка подозревал, что это из-за Тимофея.
Нет, пацан ни с кем не подружился, разве что такой же, как и он сам, старый рыжий кот с обмороженными кончиками ушей, которому доставались объедки с кухни, разрешал мальчишке гладить себя по спине. Котяра прибился ещё осенью, настолько драный и голодный, что ни у кого не хватило совести его прогнать. И даже сейчас, через полгода, не давался никому в руки. Он и на Тимофея-то посматривал с извечной подозрительностью, но не отпрыгивал, когда пацан медленно тянулся, чтобы почесать грязноватый мех на кошачьем загривке. Иногда даже подставлял лобастую голову, немного щекоча руки колкими обломками усов.
Поначалу Тимофей приходил к Чернышову один, стараясь затеряться где-нибудь в темном углу, чтобы его никто не заметил. Через несколько дней они заявились уже с котом, что никого не напрягло — ну, ходят два покалеченных вместе, и пусть ходят.
Естественно, мальчишку никто не трогал, только убедились, что он не врет. Но и отправить из лагеря не могли: погодные условия ухудшились, дороги окончательно развезло, а на "вертушке" слишком опасно — в паре десятков километров буквально накануне одну уже сбили. Понятно, что дело почти повседневное, но рисковать техникой отцам-командирам не хотелось.
Чернышова с Максимом развели по разным помещениям, наверное, чтобы никуда ещё на пару не вляпались, поэтому Сашка, когда более-менее пришел в себя, начал дохнуть от тоски. Глаза болели от света и мелькания, так что ни о каком телеке и чтении и речь не шла. А поломанные ребра и сотрясенные мозги временно поставили крест на любом активном движении. Да что там говорить, если он и сортир-то шел по стенке, мучаясь головной болью и временами накатывающей тошнотой.
Поэтому, когда пацан пришел первый раз, не то, чтобы обрадовался, но и не расстроился — какая-никакая, а компания. Правда, Тимофей был молчаливым, разве что внимательно осматривался, как будто зрительно все ощупывал, запоминал... И мгновенно отводил глаза, стоило только встретиться с кем-нибудь взглядами. Сашку это тоже устраивало, для того, чтобы вести беседы было слишком хреново, а тут все же живая душа рядом.
Но тоже иногда поглядывал на мальчишку, когда тот был слишком чем-то увлечен, чтобы это заметить.
Первое, на что Чернышов обратил внимание, была чистая повязка на руке. Вместо вонючих заскорузлых тряпок теперь кисть опоясывал плотный слой бинта. Хотя заметить это было непросто — Тимофей постоянно пытался спрятать руку за спину или в карман куртки, которая была ему велика на несколько размеров. Так оно и понятно, тут на детей камуфляж никто не запасал...
Сашка ни о чем пацана не расспрашивал — самому бы понять, что теперь делать. Не то пугают, не то, действительно, под статью подведут, и тогда — здравствуй, штрафбат, в котором тут долго не живут. Наверное, именно поэтому однажды, когда Чернышов делал вид, что дремлет, иногда морщась от боли во всем теле, Тимофей заговорил. Тихо и немного невнятно, да и рассказывал, наверное, больше для себя, чем для Сашки. Про то, как однажды, когда он катался на скейте, подошли три парня и запихнули его в машину. Как потом несколько дней держали в сыром и темном месте, правда, не били, но Тим и сам старался сдерживаться и не дергать никого по пустякам. Потому отец когда-то научил, что делать в таких ситуациях. И первое правило было "не провоцировать".
Как потом что-то пошло не так, это мальчик понял из разговора похитителей. И очнулся он в следующий раз уже в совсем другом месте, в каком-то затхлом сарае.
Здесь он замолчал, стараясь будто невзначай спрятать искалеченную руку.
Да и вообще в тот день Тимофей больше не говорил, разве что свернулся в углу на продавленном стуле и сидел, сгорбив спину. Сашка его не торопил и не прогонял. Хочется пацану, пусть сидит. Конечно, в психологи он никому не нанимался, но мальчишку было откровенно жалко. Вот только вслух Чернышов это никогда не говорил. И не путался развеселить, растормошить, ну её, такую затею, самому хреново так, что выть охота. Видимо, именно поэтому Тим к нему и жался. Всегда приятно знать, что есть кто-то, кому хреновее, чем тебе самому.
За две недели, после которых Сашке врач разрешил вставать, да и вообще намекнул, что харэ тут дурью маяться, когда твои собратья по оружию мировое зло побарывают, Тимофей успел рассказать о многом.
О зиме, полной лютого промозглого холода, когда ему кидали старую рваную одежду, чтобы мальчишка не замерз насмерть. О том, как он ночевал в хлеву рядом с овцами, и что они теплые и, как оказалось, совсем не противные.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
