Картина будущего у российских фантастов

На первый взгляд может показаться, что авторы фэнтези описывают средневековые общества, подобные реально существовавшим — т.е. такие, в которых капиталистическая субкультура была однозначно 'нелегитимной'. Но так выглядят фэнтезийные миры только в плане антуража. Если они и напоминают средневековую или языческую архаику, то только внешне. С большим основанием можно говорить, что фэнтезийные миры — миры New Age, в которых все озабочены только приобретением новых и новых 'духовных' и материальных возможностей, и некоего еще только планируемого постпостиндустриального общества в чистом виде. Как и полагается такому обществу, экономический базис в нем скрыт и ему почти никогда не уделяется внимания. Речь разве что идет о контроле над добычей ценного сырья, торговле и производстве оружия — характерная, между прочим, черта для экономики глобализированного мира с точки зрения ее нынешних хозяев — США. Достойными внимания остаются лишь взаимоотношения сильных, регулируемые этикой равновесия. Самое интересное, что основатель жанра Толкиен рисовал умирающий мир такого типа, но невольно предсказал будущее. Впрочем, во времена Толкиена с людьми, пытавшимися создать такой мир, боролись с оружием в руках и действительно победили. (Сам Толкиен, правда, отрицал политическую ангажированность своих произведений и протестовал против проведения ассоциаций с современностью. Показательно, однако, что об ангажированности по-прежнему говорят, а ассоциации проводят).

Казалось бы, антибуржуазный характер фэнтезийным мирам придает рыцарская, аристократическая этика положительных героев. Вообще рыцарство или его аналоги — непременный атрибут фэнтези. Однако в действительности рыцарская, аристократическая этика ни в реальном, ни в фэнтезийном мире не может оказать действенного сопротивления фактору морального коллапса. Она, взятая сама по себе, без христианского наполнения, как это было в лучшие времена в Европе, является не более чем этикой 'сильных' и 'лучших', ограничивающих друг друга именно своей силой. По сути, это этика социал-дарвинистского толка, существовавшая уже в античности. Христианство в свое время пыталось облагородить ее своими ценностями — и аристократ оказался морально обязан поступать по справедливости и защищать слабых, что и составило идеал рыцарства. Но без этого этика взаимно ограничивающих друг друга сильных в принципе не противоречит, скажем, 'невидимой руке рынка', которая без возмущения наградит наиболее неразборчивых в средствах предпринимателей и без сострадания накажет неудачников. Сам по себе аристократ в моральном отношении никогда не мог противостоять буржуа, но вовсе не потому, что был благороднее его, а потому что преследовал ту же цель личного процветания. Только достигал ее преимущественно внеэкономическим принуждением. Разницы между рыцарем и буржуа в моральном плане нередко почти не было: одни наследники рэкетиров и бандитов становились баронами и графами, а другие — купцами и промышленниками. А часто — обоими в одном лице. К тому же, капиталисты никогда не брезговали насилием и даже возвели его на новую ступень в своих колониальных предприятиях, в которых, как выразился Шекспир, война, торговля и пиратство были тремя видами одной сущности. Поэтому праворадикальные идеологии с 20-30-х гг. отлично сочетают в себе элементы 'высокой' аристократической этики с банальными устремлениями капиталистов вроде передела рынков и захвата колоний, а заодно устранения мешающих и 'лишних' народов.

О других непременных персонажах фэнтезийных миров — магах — и говорить нечего. Уже давно подмечено, что именно из-за определяющей роли магии главным в вариациях Средиземья является сила. Это порой открыто подмечают и сами авторы, вкладывая в уста своих персонажей весьма прямолинейные и исчерпывающие речи. О чем классики прямо не говорили, того наши современники уже не скрывают. Вот, к примеру, финальный диалог Темного Лорда поневоле Кевина и светлого эльфа Эдвина из 'Темной стороны медали' С.Мусанифа:

'— В вашем мире все народы декларируют миролюбие и нежелание воевать, — сказал я, — В теории. Но как только дело доходит до практики, все сразу же берут в руки мечи, копья и топоры и идут убивать друг друга. Даже вы, мудрые, печальные и вечно нейтральные эльфы. Вы готовы воевать по поводу и без, вы рвете друг другу глотки уже тысячи лет. История вашего мира — это история из непрекращающейся резни. Почему так, Эдвин?

— Ты еще не понял? Тот мир, в котором ты вырос, отличается от того, которому ты принадлежишь.

— Я заметил.

— В этих мирах были выбраны разные пути развития. Наука и магия. Каждая из них налагает на мир свой отпечаток. Глупо проводить какие-то параллели между учеными и магами. У них нет ничего общего. Ученого более всего привлекает процесс познания. Мага — результат. Если ученый вполне может удовлетвориться новым знанием, полученным опытом, приобретенной мудростью и заставить свое открытие служить на пользу всем остальным, то мага в первую очередь привлекают сила и власть, которые он может получить. А сила и власть — это не те вещи, которыми можно с кем-то делиться. Маги уважают только силу и власть. И они терпеть не могут, когда сила и власть сосредоточены в руках у другого человека. Именно маги вершат политику нашего мира, и войны, которые ведутся на континенте, — лишь отголосок отношения магов друг к другу и к самим себе. Так что не стоит принимать все на свой счет, Кевин. Это чистый бизнес'34.

Яснее не скажешь.

Характерно, что во многих (если не в большинстве) фэнтезийных мирах, созданных уже современными авторами, магия предстает постепенно утрачиваемым наследием прошлого. В прошлом магии было в мире больше, тогда же жили и творили самые могучие маги, от тех же времен остались мощные артефакты, равные которым ныне создать невозможно. Такая установка идет от Толкиена и Льюиса, отчетливо осознававших, что магические миры, это по определению миры умирающие. И это очень хорошо, что великие маги прошлого в конечном счете друг друга поубивали, что поток магии иссякает и т.д., потому что миры меча и магии должны уйти, уступив место более совершенному, в понимании Льюиса и Толкиена — христианскому. Кошмаром для Толкиена и Льюиса был бы мир, в котором магия бы, не меняя своей природы, постоянно прогрессировала подобно науке, и не давала возможности укорениться иной, не построенной на ущербной этике равновесия сил, системе человеческих отношений.

Но фэнтезийные миры как раз и 'сконструированы' таким образом, что сами по себе не могут породить иной этики, кроме этики равновесия. Поэтому самая главная загадка этих миров заключается не в том, откуда в них берется Зло, а откуда берется Добро. Добро в фэнтези — что-то вроде Чеширского кота, от которого осталась одна улыбка. Потому что эта улыбка — нечто постороннее в фэнтезийных мирах. Она не принадлежит им, ей там неоткуда взяться. Она происходит из нашего мира и, собственно, придает гуманистически-христианский оттенок светлым силам миров, в которых неоткуда взяться ни гуманизму, ни христианству. Стоит напомнить, что аналоги христианства в фэнтези присутствуют редко, и вообще религия там почти никогда не играет важной роли. А, следовательно, и гуманизму взяться неоткуда. Можно только удивляться — откуда это у героев в лучшем случае языческих миров берутся такие завышенные моральные нормы, такая забота о судьбе мира, такой широкий взгляд на вещи, такие сверхгуманные идеи о братстве всех рас и т.д.

Иными словами, победа Добра над Злом вовсе не вытекает из 'архетипической' природы фэнтезийного мира. В определенном смысле, авторы жанра 'темной фэнтези' поступают гораздо более правдиво, когда изображают миры, в которых все происходит как раз наоборот.

Но и в традиционной фэнтези если добро побеждает, то, как можно убедиться на примере бесчисленных произведений, это происходит вопреки реальному соотношению сил. Сам факт победы — чудо, причем чудо, просто незаслуженное ни этим миром, ни его обитателями. (Фродо у Толкиена не случайно в итоге уступил злу, пожелав обладать кольцом всевластья! Что было бы, не откуси ему Горлум палец?) Такое чудо — самый главный из чужеродных в фэнтезийных мирах элементов и, тем не менее, оно в них обычно присутствует. Апелляция к чужеродному чуду, к религиозному чуду в нерелигиозном мире, заложена классиками жанра. Как замечает Я.Кротов, 'герои Толкина удерживаются от обращения к Богу, Удаче или своей мощи даже тогда, когда все их к этому подталкивает. Их мир начисто лишен тех религиозных субстанций, которые заполняли мировоззрение язычников или героических эпосов. Его герои переполнены надеждой — но надежда эта возложена на абсолютно не названное, не обозначенное пространство, на пустоту. И — держится! Вот эта огромная пустота, совершенно гениально не названная — и есть Бог...'35

Часто утверждают, что фэнтези — это чистой воды эскапизм, бегство от суровых реалий нашего мира в выдуманные миры. Следовало бы спросить: бегство в какие миры? В такие же как наш, если судить их по моральным критериям — и даже еще более последовательно жестокие, ибо в них нет моральных и религиозных оснований для сопротивления фактору морального коллапса. Это миры, в которых не обязательна приверженность именно тем ценностям, которые делают жизнь в нашем мире более или менее человеческой.

Конечно, в некотором смысле в таких мирах жить проще, потому что их природа не подразумевает постоянного конфликта между христианско-гуманистической этикой и этикой равновесия сил. Существует точка зрения, согласно которой фэнтезийные миры потому и привлекательны, что там правят не какие-то безличные силы, как в нашем, а конкретные сильные люди (или другие существа), что менее унижает человеческое достоинство.

Однако тут есть одна тонкость, которой обычно не замечают. Когда мы, отождествляя себя с очередным героем, спасаем мир от Темного властелина или кого-то подобному ему, мы морально и религиозно поднимаемся над этим миром. Ведь ничто в этом мире не заставляет ни нас, ни автора спасать его, поскольку, как мы выяснили выше, спасения он недостоин. Поэтому спасение вымышленного мира — это чудо, из милосердия творимое через героя какой-то трансцендентной силой. Герой фэнтези — это представитель Бога, спасающего не просто погрязший во грехе мир, но даже не понимающий того, что он погряз. И действительно — это трудно понять. В конце-концов, многочисленные локальные культуры фэнтезийных миров имеют в своих границах привлекательные ценности верности, чести, благородства, милосердия и т.д. Примерно как и национальные государства реального мира — что, впрочем, не мешает им сталкиваться в войнах за место под солнцем. Разница только в том, что надежды на прекращение этой вечной войны с самыми благородными побуждениями в фэнтезийных мирах нет вообще. И вот этого не понимают ни сами герои фэнтези, ни, в своем большинстве, создающие их авторы. Но механизм спасения, заложенный классиками жанра, продолжает работать даже тогда, когда смысл этой работы почти совершенно утрачен и когда само спасение превратилось в не более чем избитый сюжетный прием. Это непостижимо, это absurdum est, но это происходит постоянно. Хотелось бы верить, что именно бессознательное отождествление себя со Спасителем в фэнтези нас и привлекает.

Жанр фэнтези в своих лучших образцах задумывался как способ пропаганды христианства и борьбы с моральным коллапсом. Целью отцов-основателей было религиозное и моральное возрождение. Даже Конан-варвар Говарда борется со злом.

Цели определили архитектонику жанра. Рисуется мир меча и магии, не знающий Бога, руководствующийся только ущербной этикой равновесия. В этом мире нет и не может быть места для религии как этоса спасения и науки как этоса незаинтересованного поиска истины. В таком виде они враждебны магии, на которой все и держится. Поэтому наука и религия часто выступают как Зло, способное уничтожить фэнтезийный мир: религия (если это не буколический аналог язычества) принимает гротескное обличье кровавого и нетерпимого культа, наука непременно создает страшное оружие и т.д.

Это мир недостоин спасения, не созрел до него, но все равно спасается. Спасается посредством действий невозможных в этом мире высокоморальных героев. Но кто вложил в героев такую высокую мораль? Бог, которого в этом мире не знают. Знаем о Боге мы, читатели, ибо он появлялся в нашем мире и обещал вернуться. Мы единственные, кто может понять источник мотивов высокоморального героя фэнтези, поскольку этот герой — представитель нашего мира в фэнтезийном мире. Этот представитель нашего мира может присутствовать даже и непосредственно, как английские дети в мире Нарнии у Льюиса. Поэтому и популярный прием перенесения героя из будущего в прошлое для спасения мира — не просто дань нашему стремлению к приключениям. Это не более и не менее чем прямое указание на то, что герой, спасающий мир, ему радикально чужд, что требуется человек иного морального качества, нежели то, которое возможно в 'типовом' фэнтезийном мире.

Сегодня для большинства читателей этот 'спасительный' смысл фэнтези утрачен, осталась только сказочно-мифологическая форма. Произошло и другое: фэнтезийные миры, обреченные по замысла отцов основателей, вечно умирать, оказались живучими. Живучесть им обеспечило приобретение некоторых черт нашего мира. Миры фэнтези стали устойчивыми и привлекательными отражениями нашего мира, поскольку в них появилось нечто, симулирующее науку и религию. Это, если угодно, магическая наука и магическая религия. Они похожи на религию и науку нашего мира, но только внешне, с институциональной стороны (наличие церквей или академий). В действительности магическая наука и религия всецело подчинены магии с моральной точки зрения: они являются таким же поиском силы, а не истины. Они обезврежены и выступают в качестве сил, подчиняющихся этике равновесия, как и все прочие силы фэнтезийных миров.

Но это не главная причина живучести фэнтезийных миров. По мере того, как капитализм впадает в очередной моральный коллапс, реальный и вымышленные миры становятся похожими друг на друга, все более подчиняясь одной этике равновесия. На самом деле мы имеем моральное преимущество перед Средиземьем не в большей степени, чем во времена Толкиена и Льюиса.

МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИСТСКИЙ ПРОЕКТ ФЭНТЕЗИ

Проблема, которая вызывает авторский интерес, в общих чертах такова. В современном мире взаимодействие представителей разных национально-культурных сообществ, и даже целых рас и культур давно стало животрепещущей проблемой. Говорят о 'столкновении цивилизаций', поднимают вопрос о том 'кто мы'. Пишут об угасании одних рас и культур и экспансии других. Утверждают, что колесо истории вращается неумолимо и пытаются все остановить его. Ужасаются продолжающемуся расколу мира по национально-культурному и религиозному признаку и предрекают, что раскол этот будет только углубляться в дальнейшем. Не знают что делать с волной иммиграции, вызывающей эрозию национально-культурной идентичности светских государств и не могут остановить эту волну по ряду социальных и экономических причин. Видят, что западные общества все более становятся мультикультурными и воспринимают это как огромную проблему.