Затерявшийся

Рыть землянки было уже поздно, придётся ночевать под открытым небом, благо что костры жечь можно относительно безопасно, правда маленькие и неяркие. Пока суть да дело решил выяснить на что, в общевоенном смысле, можем рассчитывать с новым пополнением, для чего устроил блиц-опрос оного. Ну что можно сказать? Как и ожидалось больше половины составили подданные Царицы Полей, послушники Бога Войны, если зенитчика к ним тоже относить, присутствовали в количестве трёх штук — миномётчик и наводчик ПТО. Остальные по мелочи — два кавалериста, санитар и водитель бронеповозки с номером двадцать шесть, после соответствующей буквы, относящей ту к гордой породе танков. В империалистическую был бы грозный агрегат, да и узкоглазых сынов Аматерасу мог впечатлить, а вот немецкие панцеры как-то не очень его жаловали. С этим водителем и случилась главная закавыка вечера. Началось с того, что кроме специализации своих новый бойцов интересовался и их званиями. Кроме Матвеева нашлось ещё два сержанта, да один младший, вот тут бронеходчик и подошёл. Какова была степень моего опупения, когда этот пацан заявил что является лейтенантом, рассказывать не буду.

— И как вас угораздило.

— Выпуск в этом году был ускоренный, на место службы я прибыл девятнадцатого июня, представился в штабе двадцать второй танковой дивизии. Двадцатого принял взвод Т-26. Двадцать третьего от взвода не осталось ни одного танка. Дальше отступление. Уже под Полоцком немцы обнаружили нашу группу в лесу и взяли в плен.

— А форму когда сменил и документы уничтожил?

— Там в лесу и поменялся с убитым красноармейцем. Но форму, документы и личный ТТ я спрятал. Патронов всё равно не было.

Ну да, судя по заминке, патроны были, но светить пистолетом ему не хотелось, но я не судья — каждый выживает как умеет. Как бы то ни было, проблему надо решать.

— Значит так, товарищ красноармеец, лейтенанта я перед собой не вижу, а потому вопрос этот буду решать, когда увижу. Всё ясно?

— Так точно, товарищ командир отряда.

— Свободны.

На лице этого ещё не совсем лейтенанта заметил облегчение. Ага, он облегчился, а я должен теперь голову ломать, чего от него ждать. Ладно, это пока терпит.

— Командир, о чём думы тяжкие?

Жорка нарисовался, блин, не сотрёшь.

— Есть у нас, сержант, теперь каждой твари минимум по паре, ну почти. Моряков с лётчиками нет, но это к лучшему, но есть кое-кто кого мне не хватает.

— И кого?

— А самого завалящего сержанта НКВД.

— Свят-свят! Сплюнь, командир! Нельзя такое поминать всуе, особенно на закате. Ты его помянёшь, а он как заявится! Зачем тебе ужас этот?

— Видишь пополнение? Вот оно меня и беспокоит.

— Думаешь фашист кого к нам подослал?

— Думаю — пока нет. Сложно слишком для нас убогих, да и конвоиров я допросил. По крайней мере приказов кого-то конкретно не расстреливать у них не было. Но думаю эти не последние, а методики допросов у меня нет. Я бы и на опера какого из угозыска согласился. Нет на примете? Вот и у меня... Чего хотел-то?

— Мы со старшиной харч прикидывали. Если консервы все в ход пустить утром людей кое-как накормим, а дальше труба.

— Консервы не трогать, это НЗ. Придётся слегка поголодать. Новичкам хоть что-то надо будет дать, а сами прямо с утра за продовольствием и двинем. Есть у меня мысль, и я её думаю.

* * *

Формы немецкой у нас хоть и прибавилось, спасибо утопленникам, что сейчас, с лёгкой руки старшины, кормят всякую болотную живность под Худобками, но было не так уж и много, потому второй мотоцикл решил не брать. Полицаев изображали четверо парней из нового пополнения, не самые худые, остальных брать не решился, ну не полицайские у них рожи, да и куда мне столько — Залесье село большое, домов восемьдесят, но всё равно не батальоном же туда идти, да и гражданки только на четверых. Повязки сделали из простой белой тряпки, даже писать ничего на них не стали. Ну кем может быть вооружённый мужик рядом с солдатом Вермахта? Правильно — сволочью! Стереотипы рулят.

В село вкатились со злыми мордами, ещё бы — жрать-то хочется. Здесь мы тоже не первые. Как догадался? Да, всё по тому же отсутствию заливистого лая. Чего ж немчура так собачек не любит? Сбор жителей на площади занял не менее часа. Не очень-то они здесь запуганы, кое-кого пришлось даже прикладами подгонять. Этот трудный момент я с бойцами специально обговорил, научил нескольким самым ходовым немецким ругательствам, но строго приказал — будут ерепениться пихать прикладом, только что не бить, если местные слабину почувствуют, весь план насмарку. Вроде бы всё получилось — вон пара мужиков спину потирают, да зубами скрепят. Эх, а всё же хорошо, что пулемёты у нас, а не у них. Можно сказать повезло. Пора речь толкать. Главное чтобы 'переводчик' мой не запутался, он хоть немецкий и знает, но до настоящего толмача ему как до Москвы задним ходом. Ничего, общую канву он выучил наизусть, а если что и напутает, даже при наличии местного знатока языков, сойдёт для сельской местности.

-...и, наконец, господин унтер-офицер требует выдать бандитов напавших на немецких солдат около хутора Худобки, а так же выдать всех им сочувствующих. Если этого не произойдёт, то господин унтер-офицер прикажет расстрелять каждого пятого мужчину!

Какой бабы вой подняли, только бы парни мои выдержали. Нормально стоят, морды злые, желваками играют, держитесь ребята, должна быть гнида, не может не быть, на столько народа, да чтобы не одной сволочи... Есть! Я этого хорька сразу приметил по взгляду бегающему. Мелкий, мордочка острая, глазки так и шмыгают, ну чистый хорёк.

— Господин, офицер, — как он из толпы быстро шмыгнул, будто боялся что там, на месте, и убьют. — Господин, офицер! Есть, есть сочувствующие! И бандиты они. В лес ходят, к бандитам. Вот этот, этот и этот.

Толмач мой что-то стал пытаться переводить, но я только отмахнулся — господин унтер-офицер не тупой, он и так всё понял.

— Взять!

Трёх мужиков быстро вытащили из толпы. Двое в летах, за сорок, один молодой, навскидку четвертак, не больше.

— Вот тот, Степан Глухов, господин офицер, бригадир колхозный, вот тот, Гришка Боровой, он в заготконторе главный, а этот, Герка, вообще комсомолец, подбивал в партизаны идти.

Я похлопал хорька по плечу и подтолкнул в сторону машины, где Жорка ненавязчиво взял его под наблюдение, махнул в сторону околицы, куда двое бойцов в немецкой форме погнали мужиков, а сам двинулся за ними.

— Разойдись!

Переводчик старается, командует, но половина народа остаётся на площади. Вот ведь блин, ничего не боятся. Ну, народ! Ладно, я с ними ещё проведу политбеседу.

Дошли. Теперь надо в сторонку отойти, вот как раз тополь упавший, из деревни не видимый. Подошли, присел на ствол, достал пачку сигарет из кармана.

— Закуривайте, мужики. Разговор есть.

Крепкие селяне однако. Или челюсти у них на скрытых подвязочках. Хорошо так отреагировали — сигареты взяли и ждут огонька. Хозяйственные, вот не поверю что ни одного спичек нет, ну ладно мне бензина не жалко, да и кремень чай не сточится. Закурили. Молодой сразу закашлялся, гляди-ка — борец за здоровый образ жизни, молодец.

— Не буду ходить вокруг да около — мне нужны продукты, причём нужны вчера. Видите эти две фрицевские морды, знаете почему такие злые? Потому что они с утра ещё не жрамши и не знают пожрут ли сегодня вообще. Короче, хотите чтобы они были добрыми — будьте добры. Да, еды мне нужно много и хорошей. Мы вчера тридцать душ из лагеря освободили, так их практически ветром качает. Им мясо нужно, ну и другие мои бойцы от него не откажутся.

Мужики переглянулись и задумались, а может сделали вид, но я их не торопил. Через пару минут слово взял Боровой.

— Тут такое дело, нет ничего, склад заготконторы пустой, на совхозных тоже шаром покати — середина ж лета, только овощи какие поспели. Я прав, Степан?

— Прав. Огурцы там, да так чего ещё по мелочи.

— Мужики, вы чего меня лечите? У вас здесь ведь центральная усадьба совхоза, там что свинарник с коровником? Ну и где живность, по дворам растащили? Корма где, там же? Слушайте, хозяйственные вы мои, не злите. Я у вас лично вашего ничего не прошу, хотя другие отряду своё отдают. И бабы плачут — может добро своё жалеют, а может нас. Я им в душу не лезу, в карман причём тоже, всё сами. Так что давайте мозги напрягите. И учтите — немцы с вами разговаривать не будут, выметут всё под метёлку. Хотите помочь доблестной германской армии?

— Ну нет, мы разве отказываемся, — опять вступил в разговор Степан. — Конечно поможем. Нам бы только справку какую, отчитываться ж придётся.

— Ох и ушлые вы. Перед кем отчитываться то?

— Да хоть перед кем. Вот напишешь нам справку, что изъял совхозное стадо, мы если что её хоть германцу, хоть советской власти покажем, с нас и спросу нет. А лучше две, одну германец отнимет, а мы вторую уже власти покажем, когда вернётся.

— Видите, — обратился я к своим бойцам. — Он тоже считает, что наши вернутся, но на всякий случай готов их объегорить.

— С чего это ты решил, что обмануть хочу? — взъерепенился Степан.

— А что, ты мне под эту справку всё стадо отдашь?

— А тебе то зачем, сразу его порежешь, или пасти будешь? Тебе ж мясо нужно, и не один раз за ним придёшь, иль ты залётный — отнимешь что и дальше побежишь?

— Не побегу. Пока. Там видно будет, но и на месте мне сидеть, сам понимаешь, нельзя — схомутают. У фашистов на нас уже зуб большой.

— Вот и я говорю — семь бед один ответ. Справку пиши.

— Немцам на справку плевать, отберут что увидят.

— Чай не дурней паровоза, твои архаровцы много чего увидели? Может стадо молочное где заприметили, или хрюшек во дворе больше одной? Вот и оно. Ну заберут хавроний да курей, без этого никуда, если совсем ничего не дать, могут и пострелять, как собачек наших. Может и с германца удастся справочку какую получить. Вот и окажемся мы со всех сторон ограблены и взять с нас нечего.

— Ага, а потом найдётся вот такая гнида, что сдала вас с потрохами и болтаться вам на въёзде в деревню, как особо хитрым.

— Так не без того — риск всегда есть. Вы с Петькой то, что делать будете.

— Это с хорьком этим? Да повесим, не пулю же на него тратить.

— Как-то это... -вступил в разговор молодой. — Не хорошо вроде... Вы его как-то вроде вынудили...

— Вынудили чего? Подлость совершить? Ну, ты даёшь! Повеселил. Нехрен таким гадам землю топтать. Ты потом с бойцами, которых мы из плена вытянули, поговори. Они много тебе расскажут. Например, как такие же, вроде как свои, за пайку людей насмерть палками забивают. Не будет здесь пощады ни фашистам, ни такой сволочи! Как думаешь знал он что с тобой будет, когда пальцем тыкал? То-то же.

— Да, Герман, тут ты не прав, — это уже Степан вступил в разговор. — На смерть он нас отправил. Вот пусть сам и попробует, да и прочие поймут, что к чему.

— Герман, немец что ли? — А это проявил рвение мой боец, и глаза его опасно сузились.

— Егоршин, отставить! Если даже и немец, национальность тут не причём. Вон мужики вопросом на вопрос отвечают — я же у них пейсы не ищу.

Шутка тут же разрядила атмосферу. Жорка аж фыркнул, ну одесситу не быть знакомым с такой манерой разговора невозможно.

— Нет, ты чего, — вступился за парня Глухов. — Наш он, только происхождение подкачало.

Оба мужика заржали как лошади, а Герман густо покраснел.

— Да пошли вы, жеребцы, сколько лет уже, а всё не надоест.

— Из буржуев что ли? — это уже влез Георгий.

— Да из каких буржуев, — вытирая слёзы с глаз, ответил Степан. — Хотя, в общем-то как посмотреть. Мать его перед революцией в услужении у местного помещика была. Красивая молодая девка, вот она ему и глянулась. Короче понесла она. Помещик был уже вдовый, пилить его было некому. Вот и дал он младенцу свою фамилию, а заодно имечко придумал. И стал у Пелагеи Скибы сын Герман Фефер.

Мужики опять заржали, да и у меня с бойцами проступили улыбки на лицах. У мужиков явно отходняк идёт, считай костлявая мимо прошла.

— Никак помещик оперу любил? — спросил я и, похоже, попал в точку.

— Угу, — Герман тоже слегка улыбнулся, видно к шуткам таким уже притерпелся. — 'Пиковую даму', мать говорит, наизусть знал и её заставлял арии разучивать, а потом вместе петь. Вообще все говорят, что не плохой человек был.

— Но не заладилась у Пелагеи жизнь буржуйская, — продолжил Степан. — В восемнадцатом барин пропал, и пришлось ей сына растить одной. Замуж так и не вышла, а баба до сих пор красивая. Эх!

Было что-то у Степана с Германовой матерью, или не было, но тому хотелось бы, тоска какая-то застарелая. Но не моё это дело.

— Разговоры разговаривать конечно хорошо, но у меня люди не кормлены. Придумали чего?

— Да придумали, — махнул рукой Боровой. — Чего там думать, пошли.

— Погоди, ещё один момент, — тормознул я селян. — А этот ваш хорёк, он один жил?

— Да нет, с женой, — насторожился Глухов. — Её тоже вешать будешь?

Посмотрев на разом потемневшие лица собеседников, поспешил оправдаться.

— Что я вам зверь лютый. И в мыслях не было. Но вот выселить её из деревни придётся.

— Куда же её выселять?

— А вот это мне по аккордеону, но вблизи моего отряда чтобы её не было. Что у неё совсем родственников нет.

— Да как сказать, сирота она. Сына в прошлом году посадили за воровство, а дочь давно уехала, да не разу не приезжала и писем не писала. Шалава. В общем некуда ей идти.

— А вот жалобить меня не надо. Ты готов поручиться, да не своей жизнью, а своих родных? Вижу не готов. Да не жмитесь вы, сам я ей скажу, чтобы вещи собирала, вы как бы и не причём. Герман, останься, а вы идите, конвой проводит, делайте пока вид, что за страх работаете.

Фефер озабоченным взглядом проводил ушедших и подозрительно глянул на меня, не нравилось ему наше уединение. Ну что ж, правильно не нравилось.

— Герман, у меня возник вопрос, а почему вы так безропотно пошли на расстрел?

— А что мы сделать могли?

— Вот смотрю, ты тоже вопросом на вопрос отвечаешь, но не еврей — тот такую глупость не спросил бы. Ты, ну если постараться правильно осветить вопрос, практически фольксдойче. Отчество у тебя какое?

— Ну, Генрихович.

— Ты не нукай, а головой подумай.

— А чего думать, не вижу что ли к чему клоните, но к немцам я работать не пойду, я белорус, а не немец, даже языка почти не знаю.

— Не проблема, главное по метрике всё нормально, расовый тест пройдёшь, как и я, лучше девяти чистокровных немцев из десятка. Рост, цвет волос, глаз, телосложение, форма черепа — родись ты с такими данными в Рейхе, уже в СС на офицерской должности был бы.

— Угу, они как только узнают, что я в комсомоле состою, да ещё секретарём организации, так сразу к стенке.

— Если будешь скрывать, то могут. Кстати, а печать где?

Мой собеседник сразу напрягся. Всё ещё не доверяет? Но ответил правду.

— Спрятал.

— Отлично. Устроим тебе отчисление, за пронемецкую пропаганду, а так же кляузу на тебя в НКВД. Да не дёргайся, своим приказом по партизанскому отряду всё оформлю. Вас сколько человек в ячейке было, и где они?