— Так точно, товарищ полковник! — Ответствовал я, прикладывая руку к пустой голове.
В нашей конторе, по штатному расписанию, должно быть семь психологов, причем у каждого своя направленность, дорога и скорость реагирования на получаемые приказы. А отдуваемся мы с Феклой Антоновной Мереженской. А до моего появления, весь отдел тянула она одна! Как мы нашли с ней общий язык — ума не приложу, ведь в ней все раздражает меня, а я, для нее, хуже красного дуста, для рогатого таракана. Тем не менее, дважды получив выговорец и трижды в торец, чтобы не зазнавался, я начал получать несказанное удовольствие от общения с этой ведьмой 67-ми лет от роду, худой, как щепка, острой на язык и подвижной, как росомаха. И такой же упрямой и злопамятливой.
Я даже не удивился, когда узнал, что ее позывной "Кракаджу". Та самая росомаха и есть...
Сбив мне студенческую корону и расставив точки над буквой Ё, за пару месяцев она превратила меня в дикое, но симпатичное, чудовище.
Именно от нее я набрался философско-житейского опыта и спокойствия, похоронив юношеский максимализм и распрощавшись с остатками инфантильности.
Настя ревновала к ней сильнее, чем ко всем своим подружкам, вместе взятым. А уж ревность у нее отсутствовала, словно при рождении ее обнесли сей чашей, а затем, подумав, забрали и ту, что досталась от родителей, по наследству.
Так что, телефоны мы друг от друга не прятали и пароли от почтовых ящиков и соцсетей лежали в общем вордовском файле, названном "Склерозником".
Пришлось зазывать "Росомаху" в гости и оставлять их тет-а-тет, под предлогом срочного вызова на работу.
За эту аферу я сперва получил от Феклы, а потом и от Насти.
Зато "поревнушечки" кончились и в моей, тогда молодой, семье, воцарился мир.
Благословив меня на "выездные", пенсионерка с удовольствием взялась за личный состав, вправляя им мозги налево и направо, а я купался в легкой безнаказанности, никогда не перегибая палку, но отчаянно сопротивляясь ношению формы.
Федоров меня уже и штрафовал и взыскание паял и Феклу натравливал — без толку.
Я всего дважды одел форму и одевать в третий раз не собирался даже под страхом десяти лет расстрела через анальное отверстие.
Первое одевание обрушило на меня трех психов-иностранцев, а второе — едва не сделало заиками все три семьи, когда наше с Настеной первое авто — старенькое "Вольво", влетело под "Маз"— бензовоз и скрылось в облаке дыма и веселых язычков пламени.
И пусть безовоз был пустым, а мы пролетели под ним, лишившись крыши, как в голливудских боевиках четвертого сорта, но знак был понят, осмыслен и таскать форму я больше не собирался.
— Угу. Азиат Генрихович снова спит... — Сдал меня с потрохами, водила.
Горловой рык, вырвавшийся у Федорова, дал понять, что шутки кончились и началась она, огроменная, волосатая, разделенная на две половинки...
— За дорогой следи, дорогой... — Меня всегда интересовало, со времен уроков ЕВП, ОБЖ и прочих спецпредметов — у военных это врожденное или этому можно научиться? Вот как выдаст отец-командир, так и не знаешь, бежать и прятаться или сразу прятаться?
И от кого, прятаться и куда бежать — совершенно точно — не понятно.
— Морской контейнер, отправленный нами для китайских друзей, выдал оповещение о вскрытии. — Федоров, святой человек, начал сначала, для особо тупых психологов. — Наша маленькая задача, скататься и проверить что случилось. Оружия не берем, спецоборудования — по минимуму. Чартер до Астаны через сорок минут, так что особого повода для спешки нет. Оттуда, коллеги обещали подкинуть, по старой памяти, прямо до места.
— Морской контейнер, в Астане? — Снова я прохлопал ушами часть вводной. — Подводная лодка в степях Казахстана?!
— Для психологов, контейнер морской. Движется речным транспортом в Китай. — Федоров начал чеканить фразы демонстрируя раздражение. — Что-то не понятно?
— Контейнер? — Начал я загибать пальцы, для наглядности.
— Контейнер. — Качнул головой старшой, начиная что-то подозревать.
— Для Китая?
— Для Китая.
— Через Казахстан?
— Через Казахстан.
— По Иртышу? — Уточнил я, отчаянно потея от того, что придется сказать старшему по званию то, что я думаю.
— По Иртышу.
— На барже?
— Убью! — Федоров себя контролировал лучше, чем я. Но и к его терпению приближался пушной зверек. — Разумеется на барже! Или, думаешь, на руках потащат, как египетские рабы?
— Последней баржей, что я видел плывущей по Иртышу, было летнее кафе "Арабелла", что сорвало в один ветреный вечерок... После этого, только рыбачьи лодки, резиновые, которые. Ну и пару катеров и отнюдь не на подводных крыльях... Не думаю, что за последние пару лет кто-то озаботился расчисткой фарватера. Сильно замелевшего, за годы независимости.
Армейский скупой мат.
Всеобъемлющий, всеобъясняющий и всем понятный, наверное, с пеленок.
Остальная группа переждала бурю молча, изредка то демонстрируя мне кулаки, то вертя пальцами у виска, а то и соболезнующе качая головами.
Федоров, связавшись с "Головой", изящно и легко объяснил смысл проблемы своему собеседнику, буркнул: "Не могу знать, но того кто знает — знаю!" и ткнул мне свой кнопочный выкидыш "Нокии" под нос.
— Говори. — Потребовал "Голова" — Головин Эхнатон Амарканович, вечно ходящий по нашему зданию в щегольском сером костюме-тройке и не переваривающий курильщиков на дух. — Что предполагаешь?
— А и предполагать не буду... Сняли с реки да и поставили на рельсы. Так что будет теперь ваш, простите, товарищ генерал-лейтенант, наш контейнер телепаться по железке со скоростью 40 кмч, пропуская все встречные и поперечные. И, скорее всего, кто-то уже полюбопытствовал, что едет...
— Вернешься — старшего получишь. — Пригрозил мне Головин самым ласковым тоном, на который был только способен. — А если по твоему окажется... Перепрыгнешь. Но и отработаешь, потом...
-... Генрих Мухаммадиевич Олегов ... — Капитан-пограничник в задумчивости вертел мой паспорт переводя взгляд с фотографии на мой светлый лик. — это каких же кровей будете, Генрих Мухаммадиевич? Нежто — русский?
— Поляк, блин! — Вырвалась из моих уст чистая правда — польская кровь в моих жилах тоже водилась, не мешая, однако, над пшеками от души стежить при каждом удобном случае.
Хрюкнув, капитан поставил печать и козырнул, пропуская через рамку.
Отключенную, по причине прохождения нашей группы.
Вот ведь обидно-то что, у всех, паспорта на "левые" данные, а мне снова досталась "вариация" на тему моих собственных, родных, законно полученных при рождении.
— Ну, особо опасный, счастливого полета! — Напутствовал нас капитан и ехидно мне подмигнул.
Только в самолете, старом, добром "полста четвертом", до меня донесли смысл этой шутки коллеги, ткнув носом в заглавные буквы и улыбаясь во все шесть пастей...
Понимая, что обижаться на всех — обижалка порвется, присоединился к всеобщему веселью, настраивая себя на самые изуверские методы мести. Главное — не попасться! Иначе меня сдадут "Росомахе" и буду я снова приводить в порядок картотеку психических заболеваний сотрудников нашей и соседней, структур. Один и во вне рабочее время.
Две молоденьких стюардессы, видя, что в салоне сидят спокойные и ненапряжные люди, подготовились к худшему.
Лететь нам пять часов; промелькнувшие часовые пояса подарят нам запас времени, а опыт поможет решить проблему на месте. Скорее всего, кому-то придется сопровождать груз до упора, сдавая с рук на руки китайцам, на их границе.
"Ой, как же я поезда-то ненавижу!" — Признался я самому себе, но недостаточно тихо.
Федоров услышал.
И сделал вид, что спит.
Отправить меня с грузом он может, только не станет.
Не моя специфика.
Психология, портреты поведения, этюды и цепочки — вот это мое, это я. А погони, драки и стрельба — не с моей реакцией, уходящей в минус бесконечность. Я и "догонялки" выигрываю только потому, что каждый поворот сперва прохожу ножками, потом на велосипеде и только после этого — на авто. И очень медленно, нарабатывая и отсчитывая варианты, заготавливая своим соперникам ловушки и отсечки.
Астана встретила нас мерзким, мелким дождиком, залитыми по щиколотку водой, улицами и известием, что контейнер вновь открывался. Только в этот раз, датчик добавил "от себя" код нарушения целостности упаковки, а затем подох оставляя нам на память координаты своего последнего срабатывания.
"Коллеги" приняли нас в теплые объятия, сдвинув погранцов в сторону, словно мешающую табуретку.
Пока нас поили крепким чаем с домашними баурсаками, казы и свежей зеленью, Федоров общался со старым знакомым, при закрытых дверях, в кабинете начальника аэропорта, бледного, возмущенного и оттого работающего челюстями, словно его год недокармливали.
Прислушиваясь к знакомой с детства речи, просто тащился от того, что глобальных изменений так и не наступило. Те же люди, те же чиновники, прижимающие к отвисшим брюшкам свои драгоценные портфели, те же авто и те же, родные, госномера.
Пластая казы и потягивая неторопливо обжигающий чай, устроил себе маленький праздник живота, сгоняв за "Рахат"-овской шоколадкой, в синенькой обертке.
Окна комнаты безопасности выходили на стоянку, утыканную разномастными авто. Вереница прибывающихубывающих спешила прибытьубыть, местные спешили по своим делам, прикрываясь разноцветными зонтами, колышущимися от порывов степного ветра.
Убитый кондиционером воздух, стерильный и безвкусный наполнял легкие и вызывал протест всех моих душевных струн. Уже потертая тяжелыми задницами обстановка, два сейфа и шкаф с зеркальными дверцами, в которые так приятно засадить кого-нибудь головой.
— Кенесхан Оразгазинович! — В дверь, без стука вошла молодая женщина и замерла изучая присутствующих. — Сказали, что только Вам решать, что делать с 205-м!
— Во имя Аллаха... — Начал мужчина, смутился и почесав нос, взял со стола салфетку. — Да и пусть на них...
Женщина сурово изогнула бровь и я не выдержал.
— Привет, соседка!
— Мать честная... — Ахнула Алия и в два шага оказалась рядом. — А болтали, что спился!
Судя по широким глазам всех за нами наблюдающих, мы что-то делали не так. Вот только для двоих, знающих друг-друга лет с пяти-шести, бегавших в одном дворе и учившихся в одном классе с первого и по одиннадцатый класс, сидевших на соседних партах, "вечных пионеров", чужое мнение далеко побоку.
Мы и расцеловались и по обнимались, забрасывая друг-друга вопросами и перескакивая с пятого на десятое, вспоминая одноклассников и соседей.
Хорошее у нас было детство. Чистое и незамутненное. Пропахшее запахом "застоя" и осенних листьев, которые мы каждый год сгребали в соседнем парке, всей школой, в порядке "уроков труда" и шефской помощи; вкусом булочек за три копейки и рогаликов за пять, с очумительно хрустящими на зубах, кончиками и газировкой с сиропом за три копейки, без сиропа — за копейку. С дисковыми телефонами и двухкопеечными монетами на нитках...
Юность у нас была не очень, выпав на лихие 90-е, но и в них мы жили, дышали полной грудью и рассказывали о стрельбе в "летнем саду" с замиранием сердца и причастности к тайне.
Решив для себя, что в отпуск выдерну Настену на Бухтарму, а заодно и проведу по местам "очень боевой славы", обменялся с Алиёй номерами телефонов и вернулся к своим, клятвенно пообещав отдать ее номер родителям и передать приветы. Ну и в гости заезжать — Алия протянула бумажку с адресом и исчезла за дверью, оставив после себя целую бурю воспоминаний, эмоций и запахов.
— Тебя куда не отправь — везде друзей найдешь! — Федоров не злился, так, констатировал факт. — Ну ладно, понимаю Томск, Барнаул, Новосиб — Казахстан рядом. Но в Москве, в Питере! Отправили в Краснодар — местные пищат: ваш уже полгорода знает и нос сует. Послали в Кенигсберг — так и там у него волосатая лапа оказалась! В крепость, без сопровождающих, с какими-то мутными личностями полез! А грохнули бы?
— Да, кто грохнул бы? — Шмыгнул носом, я. — Все ж свои, в конце-концов!
— Молчать. — Остановил меня "Старший", обжигая взглядом синих, как морская вода, глаз. — Может тебя украинцам подбросить?
— Испугали... У меня во Львиве родня... — Признался я, не чуя беду под ногами. — И дальше, в Кракове, тоже можно поискати...
— В Антарктиду... К белым медведям... Там, надеюсь, родни не будет?
— Это Вы, товарищ полковник, самого главного не знаете! — Поднял вверх указательный палец наш первый на деревне, боевик. — У него все знакомые — бабы!
— Женщины. — Сразу поправил я. — Среди моих знакомых, "баб" нет.
— Интересно, как твоя супруга тебя еще не кастрировала?! — Федоров смотрел на меня с таким чистым и наивным удивлением, что стая мурашков пробежала по спине. Сперва к голове, но когда до них дошло, что в нашей профессии чаще всего, сперва страдает именно голова, дружной колонной потопали в сторону задницы, надеясь если и не отсидеться, то эвакуироваться.
— Так я повода не даю, товарищ полковник! — Признался я и замер, пораженный тишиной.
Оперсостав переваривал услышанное.
Молча!
* * *
Месяц пролетел незаметно, спокойно и тихо. Если бы не отчаянно-порнографические сны, что снились ночь через ночь, выматывая физически до полного истощения, так и вообще можно было сказать, что жизнь наладилась и встала на привычные рельсы.
"Стекло" старательно крутил на турнике "солнце" и радовался теплу и свету.
Кто сказал, что жизнь после 60-ти катится стремительно к закату?
Нет, всегда есть выбор: или ты скулишь, или ты прешь. Некоторые умудряются совмещать, но держаться от таких надо как можно дальше — занудят до смерти, выпивая твои силы, поплачут на твоей могилке и пойдут дальше плакаться, что раньше и трава была зеленее, и деревья выше, и девки из реки выходили мокрыми, а не влажными...
Ругнувшись, Аркан разжал ладони, сделал кувырок и опустился на землю легкий, как перышко.
Глянув на свои оттопырившиеся спереди штаны, признал победу физиологии над силой воли и разумом — одновременно — и поплёлся купаться в небольшую бухточку, которую облюбовал еще при первом посещении родной базы.
И пусть теперь справа от песчаного пляжа крутилась витая корзина автоматической станции наблюдения, гордо оседлав каменистый холмик, ему это совершенно не мешало.
И далеко для вредных излучений, и блестит в лучах восходящего светила очень забавно, словно солнышко из корзинки выбирается.
Ничего не поделаешь, даже среди морских пехотинцев попадаются поэтичные натуры, видящие всюду символы и знаки, красоту атаки и покой с ложкой в руках или планшетом, после отбоя.
Писать писем Бену было некому — родители, счастливые тем фактом, что сыночек не полез в банды, а сразу в армию, тихо отошли в мир иной, оставив из наследства старый дом в штате Мичиган да малую кубышку денег, большей частью из тех, что он сам им и присылал.
Валяясь в госпитале с тремя пулями в животе и одной в руке, на похороны солдат не успел. Зато, с удивлением увидел среди домашней корреспонденции, похоронку на самого себя.
