— Я лучше тебе помогу. Я же вижу, что тебе как раз это интересно.
— Что?
— Клуб... Успех.
— Успех... — без выражения повторил Змей. — Да уж. Успех...
— Ладно, я домой.
Двигаясь без мыслей, Змей вымыл чашки, убрал сахар. Прошелся по клубной базе — привычное занятие даже немного разогнало сон. На удивление, все сложили сравнительно аккуратно и закрыли на замки. Змей мог не переживать за оборудование.
На ночь оставался дежурный — один из артиллеристов Абдуллы, здоровенный загорелый хлопец, прозванный Сервелатом — да еще невзрачный паренек в спортивном костюме, в самых дешевых кроссовках-”тапочках”. Он уже спал на диване в общей комнате, закопавшись русой головой в подушку. Сервелат пояснил:
— Человеку надо переночевать. Он вроде бы нормальный. На разгрузке хорошо помогал. Проблем не делал. Спиртным не пахнет. Немытым телом тоже не пахнет. Сканер медицинский прошел нормально, причем его уговаривать не пришлось, явно для него процесс не в новинку. Сам руку подставил под анализатор и не пищал. Даже как-то с одобрением смотрел, типа — порядок есть порядок.
Змей вытащил коммуникатор, ткнул в один из красных значков. Дождался ответа:
— Оперативный? Клуб “Факел”, мы от Сергея Павловича. Да. У нас новичок на ночь остановился. Нет, мы его не знаем. Примите фотографию. Да мало ли, вдруг он в розыске. Лет пятнадцать на вид. Нет, спит уже, будить не хочу. Нет, жалоб никаких. Не знаю, не говорил еще... Да мало ли — поругался парень с родителями...
* * *
Родители оставили де Бриаку просторную квартиру в хорошем кондоминиуме; только наслаждался свободой молодой офицер недолго. Почти сразу в квартиру вписалась его родная сестра, феерически расставшаяся с мужем. В годы цветущей юности сестра нешуточно билась над покорением большой эстрады, поклонников считала десятками — разумеется, полагала, что окрутить любого труда не составит. Лет пятнадцать назад все так бы и случилось — но вот именно в ее звездные годы на Земле свирепствовали феминистки. Дня не проходило, чтобы какого-нибудь известного антрепнера или там режиссера не обвинили в домогательствах. Великую Катрин Денев, осмелившуюся что-то пискнуть против, едва не забросали помидорами... Видя такие ужасы, парламент Швеции подошел к делу со скандинавской основательностью, и вынес на обсуждение “закон о письменном согласии”. Дескать, без обоюдного желания любовью заниматься все равно нельзя — так почему не оформить сложившуюся практику? Пишите бумагу — и ныряйте в постель... Если, разумеется, за время написания бумаги кое-чего не обвиснет.
Поклонники, прикинув к носу то, что феминистки требовали отрезать, сообразили перспективы — и как-то незаметно расточились в свете софитов... Сестра вышла за кого пришлось; через некоторое время предсказуемо развелась. Денег ей хватило, а вот семейное гнездышко оттягали неожиданно хорошие адвокаты супруга. Брат в то время мотался по миру, как может мотаться самый младший офицер управления, крайний за все и за всех — так что ключи выдал без возражений. Хоть присмотрено будет... Ну, а что нет более постоянного решения, чем временное, де Бриак понял уже намного позже. Но комнат в квартире хватало, жить не мешала ни сама сестра, ни ее дочка. Де Бриак рос по службе, погружаясь все глубже в дела — и, вполне предсказуемо, никакие приличные девушки не собирались делить его с работой. А неприличные не устраивали папу с мамой. Родители от богемной жизни дочки толком не очухались, а тут сын в дом приведет или сербскую беженку, или вообще на всю голову отмороженную напарницу... Разве это невестка для рода де Бриак?
Потом, конечно, родители спохватились — но, тоже вполне предсказуемо, запоздали. Теперь уже все равно сделалось де Бриаку. Он получил комиссарское звание, престижный кабинет на “той самой набережной Орсе”, где обитали герои Сименона и Жапризо — только на женщин уже не заглядывался. Для разговоров по душам ему вполне хватало сестры. А для более приземленных надобностей взрослый мужчина без подсказок и разжевываний знает, откуда что брать. Тем более — блестящий офицер самой галантной страны в мире. Внешности своей комиссар не стеснялся, и в зеркало смотрел без поджимания губ. Галльский профиль, иссиня-черные волосы, яркие карие глаза, живая улыбка... Эй, а что это на лбу?
Де Бриак вытащил салфетку и тщательно стер зеленоватые буквы. Вот почему племянница так старательно будила его и так заботливо напоминала каждые полминуты, что нельзя опоздать! Конечно, это не прошлогодняя выходка, когда девчонка привязала поводок собаки к черенку, после чего всем отелем пришлось ловить по альпийским склонам борзую с лопатой. Но, не имей комиссар привычки бриться, мог бы поспешить, выскочить на улицу с лозунгом поперек лица.
Комиссар тихонько поулыбался, закончил бритье, умылся еще раз: как будто больше ничем не расписан?
Вышел в забитую пуфиками, шкафчиками, туфлями и зонтами переднюю большой сонной квартиры; из остекленных дверей спален проливались бело-золотистые коврики солнечного света, над ними кружились пылинки. Комиссар прокрался к двери в кухню, на приглушенный звон посуды. Виновница сидела на табуретке со стаканом свежего молока, болтала ногами. Сестра комиссара уже отчитывала девочку за что-то, поэтому ругать малявку еще и за расписанный лоб комиссар не стал. Придал себе строгий вид, насколько сумел, и буркнул:
— Лет через пять вы, мадемуазель, сделаете какого-то мужчину по-настоящему счастливым, сидя на кухне a naturel и проливая половину молока на себя. А сейчас не бесите маму и дядю!
Племянница на это фыркнула, сестра вскинула брови. Де Бриак, больше не говоря ни слова, попрощался кивком. Развернулся и отправился служить.
Надо же, написать зубной пастой: “папа встовай!” Еще, наверное, тюбик подогревала, чтобы не разбудить жертву. Не хватает ребенку отца...
* * *
Отец отодвинул тарелку:
— Не спеши, сегодня хоть поешь нормально.
— Ты каждый день это говоришь, — ответил Змей. — Но тут как-то само собой получается, что каждый день что-то срочное. И что мне делать?
— Билеты учить, — сказал папа, для пущего веса аккуратно положив обе ладони на стол: как бы хлопнул, только медленно. Дескать, я пока не злюсь, но!
— А вообще смотри сам. Ракетами не навозишься, из колодца грузы вытаскивать — надо что-то другое. Лифт один уже сделали, выйдет на проектную мощность — и куда потом твои ракетные буксиры?
— Ну папа, ты и сказал... Орбитальный лифт у нас пока единственный, в Аризоне...
— Кстати, а почему именно там?
— Ненаселенка, пустыня, если сложится, потери меньше. Близко к экватору. Хорошо бы совсем на экваторе, не зря Кларк про Мадагаскар писал. Так вот, лифт единственный, и построен в рамках Проекта. А на Проект, сам знаешь, вся планета вкалывает. Аризонский лифт — не лунные резинки от штанов. На Луне хоть из кевлара лепи: сила тяжести в шесть раз меньше. Ни тебе атмосферы с ураганами, ни кучи спутников и мусора на низких орбитах... Да и на самой Земле лифт не везде воткнуть можно. Я уж молчу про цену и про уязвимость от шахидов тех же. И потом: лифт поднимает в определенную точку на геостационаре — а дальше? Так что не переживай, долго еще нам на ракетах летать!
Отец побарабанил пальцами по пластику стола:
— Это как в мое время считалось: программистом быть круто. А потом я понял, что приятель мой оказался прав. Программист — чернорабочий информационной эры. Одно утешение: чернорабочих всегда много требуется, без куска хлеба не останешься. Вот и пилоты сейчас... Ну, тем более. Я в курсе, что практика у тебя в сентябре, когда открываются стартовые окна к Луне. И что сейчас июль, я тоже, представь себе, помню. А ты вот помнишь, как мы договаривались: один день — один вопрос?
Змей вздохнул:
— Вопрос номер девятнадцать. Какой самый лучший двигатель.
— Отлично. И какой же?
— Необходимо уточнить условия. Потому что лучший по тяге — одно, по удельному импульсу — другое, по видам топлива — третье. По доступности так и вообще четвертое.
Папа почесал затылок:
— Ну, а если для твоей задачи? Ты же на пилота оэрбэ хочешь поступать?
— Так... — Змей начал загибать пальцы:
— По мощности самое-самое — твердотопливный ускоритель “Шаттлов”. Их сегодня применяют Маск и “Евростарт”. Тысячу четыреста тонн тяги. А новые си-эл-эс вообще тысячу шестьсот, “Евангелион” можно на орбиту выпереть. Но — твердотопливный двигатель поджигается только раз, и отсечь тягу ровно в нужный момент не получится.
— Не подходит.
Парень кивнул.
— Следующий по тяге... Двигатель Эф-один, лунная программа НАСА, шестьсот семьдесят девять тонн. Всем хорош, но его давно забыли, как делать. И документацию то ли потеряли, то ли не расшифровали. Мы учили “Роскосмос двести семидесятый”. Девятьсот две тонны тяги. Правда, на экспорт идет его версия, урезанная ровно вдвое. Она сильно надежнее из-за намного меньшего давления в камере сгорания.
— Вывод?
— Вывод: самая большая тяга не главное.
Папа вытащил из-под стола планшет, поглядел на экран:
— Тогда, наверное, ты хочешь по эффективности зайти? Логично же: чем эффективнее утилизуется топливо, тем лучше двигатель, разве нет?
Змей пожал плечами:
— Я думаю, что важнее надежность. Тут лучше “сто седьмого” ничего нет. Статистика колоссальная, на нем еще Гагарин летал. Лучше пакет из надежных слабых движков, чем один сильный, но непредсказуемый.
— А вот советская лунная программа тебя опровергает. Там набрали стадо движков, и постоянно какой-то лопался. В конце концов, это и убило ракету эн-один.
— Так это уже к системе управления. Любая ракета — аэродинамически неустойчивая, у нее центр давления выше центра тяжести. Самоцентровки не получается, рулить постоянно надо. Так же и с двигателями. Делить на группы, компьютеры нормальные делать.
— Ну хорошо. С одним параметром ясно. А какой поставишь следующим?
— А вторым уже эффективность.
— А как определять будешь?
— Удельный импульс измеряется в секундах тяги.
— А по-простому? Я-то у вас в Хренвотсе не учился.
— Ну, сколько секунд наш движок удержит ньютон тяги с одного килограмма топлива. Тот же Эф-один там не сильно впечатляет. Лучше всего электрореактивные движки. Если брать буксир в зоне “Земля-Луна”, так дольше их вообще никто не работает. Четыре тысячи секунд, абсолютный рекорд. Рабочее тело расходуют граммами, нужно только электричество — а с этим на околоземной орбите проблем нет.
— Минусы?
— Ну тяга же микроскопическая, понятно. — Змей махнул рукой и составил тарелки стопкой на углу стола. — Разгон в открытом космосе еще туда-сюда, и то — долго, мучительно. А взлет-посадка совсем никак.
— И как быть со взлетом-посадкой?
— Ну есть линейка движков эр-десять, японско-штатовские, кислород-водород. Тяга всего десять тонн, зато импульс вполне пристойный. Конечно, хуже электрореактивных — но терпимо. Только их-то для вывода на орбиту приемлемой нагрузки придется уже не десятки ставить, а сразу сотню. Система управления и подачи топлива сожрет весь выигрыш.
Отец еще раз сверился с планшетом: очевидно, там он открыл учебник.
— Тут в дополнительных вопросах указано: “какой двигатель выбирать при проектировании корабля?” Пилоту зачем это знать? Как вас готовят?
Змей вернулся за стол, пожал плечами. Ответил:
— На орбите Юпитера станций техобслуживания нет. На следующих курсах, наверное, нас еще детальнее загрузят.
— Ну и какой двигатель ты выберешь?
— Если корабль строить на Земле или в системе Земля-Луна, то “Роскосмос-сто-восемьдесят”. Он чуть поменьше тягой, чем двести семидесятый, зато давление в нем ниже, а от этого надежность выше. Или взять аналог на базе штатовского “эф-один”. А если на Марсе клепать, на их оборудовании — без вариантов, “сто-семь”, он же “Гагарин”. Конструкция хорошо изучена, ничего “сверхсупер” не требуется. Потому и стоит, по теперешним технологиям, копейки.
— А идеальный двигатель, как полагаешь, существует? Чтобы тяга-импульс-надежность и так далее, но в одном флаконе.
— Только атомный. “Нерва” буржуйская, или “Орион”.
— Взрыволет, что ли? Да ладно!
— Пап, взрыволет, при всех его косяках, реально сделать на технологиях еще Карибского кризиса. И, что важнее, запас характеристической скорости у него такой, что хоть к Солнцу лети, хоть из плоскости эклиптики. Нет нужды выбирать долгие экономные траектории.
