Чужая Стая

— Вот пожуй, хоть заткнешься на пару минут.

Грубость ей шла. Я бы даже сказала спасибо, если б имела силы. Наконец девочка достала из моего кармана ключи от машины. Пискнуло и дверь открылась. Меня грубо закинули на заднее сиденье. Запахло приятно: кожей и моими духами. Голая девочка завела мотор и включила радио. Уши неприятно заволокло роком. Машина мчалась сквозь зимний лес. Рахиль вторила песне. Я провалилась в сон.

Я заставила себя проснуться. Нет, боль не была самым страшным. Меня выматывала жажда. Пить хотелось так, словно в рот насыпали земли. Я пыталась открыть глаза. Но я увидела лишь силуэты через белесую пелену. Я была обездвижена. Я горела. Голоса были слишком громкими и доносились словно отовсюду эхом. Подсознание молчало. На меня смотрел кто-то очень неприятный, сильный и властный. Здоровая правая рука тряслась, левая же распухла, была тяжелой и воспаленной. Кто-то "заботливый" мазал ее чем-то травянистым, холодным и туго бинтовал. Я открыла глаза и сфокусировалась на происходящем: мой дом, моя постель.. . Совсем раздетая и укутанная одеялами. Надо мной молча стоял Иов. Почему-то на нем были лишь штаны, торс был весь в татуировках и шрамах. Шрамы... больная рука заныла сильнее,

— Это невыносимо, — прошептала я ...что я имела ввиду было непонятно, то ли меня изводила жажда, то ли я боялась за свою руку, то ли пугали зажившие шрамы нелюдя напоминая о том видении, в котором волк впился мне в шею. То есть Иову в шею, но больно было мне. Реальной...фантомной болью.

Мужчина наклонился слишком близко, нависая над лицом, упершись руками с обоих сторон моего тела. Очевидно он не расслышал, что я сказала. Он был слишком близко и неожиданно приятно пах: смолой, елками, осенними листьями и озоном. У меня странно обострилось обоняние. Что бы он прекратил нависать, я достаточно громко произнесла:

— Бл..дь, Иов, не нависай, твои шрамы — напоминают мне о боли, а запах...— я закашлялась, — ты что елку на новый год уже купил?

Вместо ответа альфа молча стал щупать мою шею в области лимфоузлов. Мне не было неприятно — такое самоуправство злило, а жажда сводила с ума:

Я грозно посмотрела в черные глаза нелюдя:

— Перестань меня трогать!— я бы вскочила, даже несмотря на слабость, но я была запелетана во что-то под одеялом. Дернуться получилось, но беспомощно и глупо. я лишь разбередила свободную раненую руку. А здоровая настолько тряслась, что было стыдно и холодно доставать ее наружу. Еще засмеют. Несмотря на мое замечание Иов не перестал щупать мою щею, остро интересуясь моими лимфо узлами

— Перестать! — властно сказала я и посмотрела в глаза волку. Он остановился и холодно посмотрел на меня. — Ты что доктор? Тебя этому учили на зоне? Или у тебя хобби такое: основная работа — торговать оружием, а врачевание для души? А еще и по лесу побегать на четырех лапах. Интересно как ты управляешься?

Альфа ничего не сказал, но шею мою в покое оставил. Потом отвел взгляд от моего лица и посмотрел туда, где по моим ощущениям находилась раненная рука. Я тоже с интересом посмотрела на руку. Она не была распухшей, приятно пахла какой-то травяной мазью. Но это отошло на второй план. Потому что перебинтовывал ее сам аскет Горан. Он был одет в неизменную черно-серую рясу. Длинные волосы и борода отливали синевой, но были гладкими как шелковое полотно и словно воздушными. Массивный деревянный крест довершал картину. Аскет пах по-иному: костром, рекой и травами. Нос приятно обволакивало нотками ладана и каких-то масел.

— Ты приятно пахнешь, Старик, — невольно сказала я, и услышала как Иов приглушенно зло рыкнул. Горан посмотрел в его сторону укоряюще и строго. Я взглянула на волка. Глаза пылали. Мне было непонятно, а "считывать" вожака я больше не рисковала. Жажда напомнила о себе:

— Пить, — прошептала я. Старик и альфа встрепенулись на мое слово, буд-то я произнесла какое-то непотребство.

Иов снова приблизился ко мне и начал трогать горло. Я защипела.

— Я сказала не трогать меня! — получилось довольно грозно, я почти сорвала голос. Мне не ответили, но наконец я получила желанный стакан холодной вкусной воды. К сожаленью он кончился быстро. Пить хотелось так, словно меня иссушила стая голодных вампиров.

— Ты уверен, что можно? — голос Иова звучал так же как ночью. Он почему-то вибрировал и около его лица, на выдохе виднелись спирали, охватывая его тело. Так выглядели слова. Точнее энергия сказанного. Странно... раньше я не видела этого. Музыка — другое. Это симбиоз чувств и мыслеобазов. Но мои размышления прервал старик:

— Вполне можно, — голос старика также вибрировал, но по-другому: спокойными белыми волнами, приятно окутывая сознание.

— Ты приятно говоришь, — сказала я, — тут уже старик удивленно посмотрел на меня. Иов напрягся, но рычать больше не стал. Это нервировало и я опять зашипела и уставилась на него:

— Отойди от меня, ты меня бесишь, — я теряла контроль. Тело было в напряжении. Вожак не сдвинулся с места, тогда я обратилась к старику:

— Пусть он отойдет! — Горан легко управлялся с повязкой, странно, но ловко подгибая свои слишком длинные ногти. На мою просьбу старик отреагировал. Он пристально взглянул на Иова и вожак послушно отошел от меня на несколько шагов. Это мало помогло. Его эмоции ярости прожигали меня, делая больно и я заплакала:

— Перестань, ты делаешь мне больно. Просто прекрати. Меня жжет. Слезы были слишком горячими, а глаза ничего не видели под этим соленым потоком. И он действительно прекратил. На мой лоб легла мягкая прохладная ладонь. Иов вытирал мои слезы. Вокруг него сияла энергия: приятный красный и фиолетово-синий переплетались красивыми спиралями. Странно...я никогда не видела аур. Что со мной сделали эти нелюди? Красные нити тянулись к моей голове. Было ощущение словно я летаю, парю в горном воздухе. Меня накрыло неописуемое ощущение блаженства и счастья. Такого сильного, словно я под кайфом, под действием кокаина или марихуаны, я перестала контролировать свое тело застонала. Наваждение прошло:

— Господи, оставь меня в покое. У меня что-то непонятное с ощущениями, — я умоляюще посмотрела на него, — все слишком ярко.

— И хватит меня нюхать, — недовольно сказала я мужчине, который втягивал носом воздух прямо перед моим лицом.

Иов тяжело поднялся с моей кровати и медленно вышел из комнаты.

Собак слышно не было, но я чуяла их страх и растерянность, они вели себя словно бездомные, покинутые дети. Страх, а еще предательство я чувствовала в их сознании. Я рванулась встать...но Горан прижал мою грудь к постели.

— Алия, — серьезно сказал он, глядя в мои глаза, — сейчас не время.

-Ты не понимаешь старик, — обреченно сказала я, — мне нужно...

— Тогда позови, — странно сказал старик и принялся собирать лекарства.

Я мысленно потянулась к Герде. Она была ранена, но не спала. Где-то близко...Через минуту я услышала мягкое цоканье когтей по ламинату. Она почти не хромала, а должна была после ночной гонки.

— Герда, — успокаивающе сказала я, — не бойся все хорошо, со мной порядок. Как ты?

— Алия, — испуганно сказала самка, — нам страшно. Что-то не в порядке! Мы чуем!

— Герда, пожалуйста успокой остальных. Позови...все могут прийти.

Один за другим алабаи начали возникать перед моей кроватью: озабоченные, испуганные, нервные. Все молчали. Вопросов не было. Они просто сидели и смотрели в мои глаза: дети, которые хотят знать правду. Дети, чувствующие себя обманутыми. А разве это было не так? Я не знала. Но что-то произошло со мной ночью. Обострение обоняния было очень странным явлением. Когда мы остались с Гораном одни я рискнула спросить:

— Скажи мне правду..

Горан глянул на меня как-то дико и обреченно. В его взгляде не было сочувствия и приязни. Казалось, что он был почему-то просто обязан лечить мои раны, но не хотел встревать между мной и Иовом, а еще тем, что произошло ночью. Но все же он начал странный рассказ:

— Мне шел 21 год, когда ЭТО произошло. Я был молодым послушником при небольшом приходе...сейчас это Рязанская область. Шел 1654 год. Нелегкое время для православия и для Русской земли. Но я верил. И это было смыслом моего мира. Иногда выбираешь одну единственную цель, постулат, который становиться для тебя аксиомой, абсолютной неделимой правдой, личным Евангелие. Таким был я. И это спасало меня в то темное время. Не знаю было ли оно темнее нынешнего. Люди стремились к прощению. Да грешили, но каждое воскресенье исчезали границы возведенные обществом — все собирались в церкви. И молились. Не так как сейчас — поставить свечку и уйти. Люди верили в прощение. Я был наверно в чем-то фанатиком, а в чем-то просто таким же темным и невежественным как обычные деревенксие мужики. Я готовился принять сан, мне оставалось совсем немного. Но однажды...была зима, чем-то похожая на эту: солнечная и снежная. Близилось Рождество и весь город готовился к празднику, великий пост подходил к концу...Я помню тот день очень ярко: залитая солнцем воскресная ярмарка была окутана смехом девок и детей. Приезжие продавали мед и масло, а дубильщик кожи — неплохие кафтаны...Тот день был особенным: приехал племянник князя. Это был Витязь: широкоплечий, голубоглазый, грозный. Звали его Вей. Языческие имена в то время не пользовались славой, больше выбирали греческие прозвища, но казалось, словно молодой витязь горд своим именем. Более того, оно очень шло ему: такой же холодный и отстраненный как веющий ветер степи.

— Тот самый Вей...который с Иовом?...— прошептала я, — но он выглядит таким молодым, я не понимаю....

Старик глянул в мои глаза с тоской и продолжил:

— Было воскресенье и в мою избу зашел молодой Витязь...такая честь для обычного молодого служки... Он сказал что хочет исповедаться и испопросить благословения. Но я отказал, говоря что у меня нет еще сана и ему лучше пойти к Отцу Аксинию, но витязь был непреклонен. А мне было страшно: что-то такое в глазах молодого воина парализовало волю. Он начал рассказывать и я не смел его остановить, я лишь слушал как он говорит о себе, о том, кем является. Он говорил что убивал, но не на поле боя, а ночью, когда луна нестерпимо звала его вдаль степи. И ему нравилось это — загонять заплутавшего крестьянина или молодую девку. Он чувствовал себя владыкой, когда теплая кровь попадала ему в пасть, а позвоночник с хрустом ломался. Он говорил глядя мне в глаза и я не смел оторвать взгляд от этого зверя — страшного могучего и такого опасного. Когда пришла ночь, — старик замер, словно переживал это вновь, но глядел в мои глаза не отрываясь, — когда пришла ночь, он перекинулся в зверя и укусил меня. Почему он выбрал именно меня я так и не узнал.

Мое сознание заволокло истерикой, но я не смела пошевелиться. В мозгу набатом звучал лишь один вопрос:

— Неужели...со мной...неужели я стану такой же? — Перед глазами было темно и тошнило.

Старик положил свою сухую ладонь на мой лоб и сказал:

— Это уже случилось, назад дороги нет....

Подсознание молчало, а страх гнал куда-то прочь. Стало невыносимо больно и я почему-то завыла (?). Кай спящий в ногах встрепенулся и удивленно глянул в мою сторону.

— Тише, — зло сказал старик и влил мне в рот мятные травы...валериана и что-то еще...сердце стало биться реже и мне стало почти не страшно.

— С этим можно жить, девочка, — сказал аскет и продолжил, — когда я пришел в себя после укуса, то рядом были незнакомые люди, с такими же глазами как у Вея — жестокими, свирепыми, холодными. А кругом — богатое убранство чужой избы. Рядом были такие же домовины — добротные с толстыми стенами. Стая...— Горан сложил руки на коленях, и уже не смотрел на меня, — стая жила глубоко в лесах. Мне было страшно. Я не знал — какая тяжесть у несовершенного мной греха, — стать зверем. И я наивно посчитал что самоубийство — избавление от этого наваждения. Но мне не удалось — повешение, утопление, самосожжение — я перепробовал все, но это привело лишь к боли регенерации и укоризненному взгляду моего создателя. А Вей после моей третьей попытки разозлился. Он сказал тогда, что ошибся во мне. И зря "одарил" такой честью. Он уехал еще до полнолуния. Первое превращение я не забуду никогда: луна звала, манила, она словно жаждала подношения крови. И я дал ей это сполна. Когда я стал частью стаи, вожак повел нас в деревню, вершить кровавый пир. Я помню все что случилось: волки начали убивать людей, а я просто смотрел в ужасе на растерзанные тела. Было темно, но я видел как вожак впивался зубами в горло молодого священника местной церквушки. И что-то щелкнула внутри. Я убил их — мою стаю. Я оказался очень сильным и крупным волком. Я убивал сородичей, но когда они вовсе перестали дышать — я увидел лишь голые бледные человеческие тела. Они все-же были наполовину людьми. Тогда я понял правду — лишь волк может убить волка. Ничто более — ни оружие, на падение с высоты, ни огонь. Последние несколько лет — как в тумане: я бродяжничал, просил милостыню, воровал, не слишком отдаляясь от леса. Я также обнаружил, что могу оборачиваться в любую луну, не обязательно полную, хотя и был слабее, чем обычно. Иногда я месяцами не вылазил из волчьей шкуры. Инстинкты вели меня, но ни на минуту я не забывал прошлого. Я знал, что Вей ищет меня. Он имел тогда непонятную власть надо мной. Я очень скучал по нему. И с каждым годом я желал увидеть его все более. Я стал все чаще оборачиваться человеком и жить среди людей. Я больше не убивал. Лет через пятнадцать я все же стал священником. У меня был приход в одном небольшом городке близь Новгорода. Я словно забыл ту часть своей жизни в которой был волком. Я истово молился и снова верил в спасение своей нечеловеческой души. Только полная луна иногда напоминала о том, что хочет новых подношений. В такие моменты мне казалось — еще один удар сердца и я стану служить двум Богам: истинному и тому — который внутри меня. Я понял тогда слова Вея об упоительном ощущении власти...но я был силен, очень силен. И мне долго удавалось сохранять покой в душе, пока меня не нашли...они кочевали...стая Вея. Тогда еще он был "принцем" волков. Его отец — Цеп, остался в Ярославле, а витязь решил обосноваться в Новгороде. Он нашел меня в один зимний вечер. Мне казалось — он был рад, почувствовав каким сильным я стал. Но мести за убитую мной стаю не последовало. Наоборот — он похвалил меня. Мне было стыдно признаться даже себе, но я чувствовал ликование, увидев восхищение в глазах княжича. Стая не верила в Христа. В миру они слыли язычниками, но как выяснилось позже, они не признавали даже старых богов. Их богиней всегда была Луна, лишь на нее волки смотрели с замиранием и непонятным экстазом. Но...все не могло идти так гладко. Если ты вне стаи — ты должен или присоединиться либо умереть. Мне кажется до последнего мига Вей надеялся, что я покорюсь ему. Тема вступления в стаю никогда не обсуждалась нами вслух. Но мы оба знали, что такой день настанет.

Одной полнолунной зимней ночью — мне предстал этот выбор. И я выбрал свободу. Не потому что ненавидел волков — нет меня тянуло к собратьям, но я не желал больше убивать. Тогда Вей сказал, что я либо должен умереть, либо пойти с ними. Я выбрал первое. Против меня вышел брат княжича. Он был силен и полон ненависти. Но я победил. Я заработал свободу. С того момента я ушел в аскез и вот уже несколько веков живу один, то тут, то там. Как видишь я старею. И ты должна понять почему: когда человека обращают волком он получает кровную поддержку стаи — волки делятся с ним тем, что течет по жилам. Это — волчий закон. Но если ты — отшельник, то ты чужак для своего вида. Я старею, но медленно. Может я умру, а может и нет...