Синдром Тотальной Аллергии

ГЛАВА 14

Несколько слов о древнейшей земле, где ни от кого не спрятаться и где со всех сторон ты виден и тебе всё видно как на ладони, но по которой я блуждал три дня, пока окончательно не заблудился.

Никто никогда за всю историю не зарился на эти земли. Потому что никто не смог бы выжить в этих суровейших природно-климатических условиях пустыни и только местами — полупустыни. Летом выжженная беспощадным солнцем, зимой убитая вьюжными ветрами безводная беспредельность с белыми лишаями солончаков. С самолёта она видится как покоробившаяся на солнце просоленная серо-коричневая кожа, которая кое-где уже начинает подгнивать.

Весной редкими цветными пятнами пустыню оживляют красные, жёлтые и белые тюльпаны, а также редкие, но сочные, прижатые к земле лепёшки листьев ревеня, стебель которого редко вытягивается выше двадцати сантиметров. И колышутся миниатюрные веточки полыни, прижатые к земле. Гумуса, чёрного плодородного слоя, на каменистой почве нет совсем. Впрочем, на глинистой и песчаной тоже. Очень редко в сухих распадках на руслах недолго живущих по весне ручьёв скапливается намытая с камней глина и сероватая грязь. До середины лета на этом месте может радовать глаз пыльная зелень плотных зарослей дикого лука. Дикий чеснок густых зарослей не образует. Редкие тоненькие стрелки тянутся вверх, но не пробуйте вырвать их с корнем из каменистой земли — оливкового цвета стрелка обязательно оборвётся. Если вам нужно достать крошечную головку дикого чеснока, потрудитесь выкопать её из каменистого грунта с глубины как минимум сантиметров десять.

Там, где под ногами нет сплошного каменного массива и песка, а тянется на километры суглинок, там уже можно наткнуться на "заросли" дикой конопли высотой чуть повыше колена. Трудно назвать густыми зарослями пространство, где кустик отстоит от кустика на метр.

В июле уже нет ни тюльпанов, ни ревеня, ни карликовой полыни. Сплошная, бескрайняя, устрашающая каменистая пустыня, звенящая под ногами. Выжженная. Серая, иногда белая от проплешин солончаков. На таких землях, не то что деревьям, но и даже клочкам колючей травы не вырасти. Где есть вода, пусть даже солёная, там ещё качаются под ветром невысокий тамариск, саксаул и дикие фисташки. Где больше песка, чем камней, там приметишь купки песчаной акации, джузгуна, борджока, черкеза и прочих издалека с виду похожих друг на друга жёстких кустиков.

Шарообразные однолетники на некоторых местах могут иногда образовывать целые заросли, но к июлю они похожи на скопище соломенной трухи. Летом в каменистой пустыне не найти не только ни одного цветущего или даже зелёного растения. Все цветёт по жёсткому расписанию — месяц весной, полтора месяца осенью.

Ни людей, ни крупных зверей, ни рек, ни речушек. Редкие солёные болотца, а на месте высохших — растрескавшиеся плитки такыра, будто бы кто вымостил ими парадный плац.

Остроголовые ящерицы, круглоголовки-агамы, змеи, насекомые, пресмыкающиеся, мелкие грызуны — попрыгунчики, тушканчики с длинным хвостиком, за которыми охотится очень редкий гость — корсак, миниатюрная пустынная лисичка. Сдуру сюда может забежать и пустынный заяц, чтобы посолонцевать, но никогда здесь не задержится, а вернётся поближе к осоке. Сродни зайцу, все здесь, кроме змей, шустро бегают и высоко прыгают, даже ушастый ёжик на длинных лапках. На раскалённой, как сковородка, почве долго не устоишь, приходится бежать, чтобы укрыться в прохладе норы. А из птиц сюда залетает за насекомыми только одна пустынная трясогузка, да и та на ночь улетает поближе к воде. Орлам и прочим пернатым хищникам тут нечем поживиться, разве что за мигрирующими сайгаками.

* * *

Вот по такой местности я вознамерился сделать дневной марш-бросок под палящим солнцем до железнодорожного разъезда. Одно отрадно — почва под ногами ровная и твёрдая, идёшь, как по шоссе. И нет зарослей травы, которая бы прятала в себе ядовитых гадов и пауков. Кстати о змеях. Их тут тоже очень мало, и все они маленькие. Змея-стрелка, пустынная гадюка и песчаная эфа. Их укус человека не убьёт и не покалечит, если не придётся в шею — яремную вену или сонную артерию. Смертельно опасные гюрза и кобра не любят безводных и бескормных мест. Говорят, тут встречается и песчаный удавчик, но я ни разу не видел тут этих полозов.

Можно ли безумно и страстно полюбить эту землю? Ещё как! Там, где погода меняется всего за полчаса, а адская жара ежегодно чередуется с обжигающими дыхание холодами, характер человека закаляется крепче клинка восточной сабли. Воин Чингисхана — "идеальный солдат", о котором тоскуют западные кинофантасты и теоретики от политики, возрос именно в таком экстриме. Под стать ему были только кровные предшественники русских в конце последнего Ледникового периода. И вот когда глобальный мир, эдакий Вавилон-Рим-Византия-Халифат в одном флаконе, наконец-то выродится от кровосмешения рас, безбрачия и однополой любви, а главное — от безделия и пресыщенности ширпотребной роскошью, тогда на холмы, оставшиеся от мегаполисов снова взойдут белый охотник-земледелец и смуглый степняк-кочевник, способные создавать огромные империи и возрождать цивилизации.

* * *

Солнце ещё не показалось, а я уже видел за собой озеро Кангыбас всего лишь только плотной стеной жёлто-зелёного тростника без проблеска водной глади. Впереди простиралась пустыня, которая встретила меня не слишком дружелюбно.

Если я скажу, что дорогу мне перешла матёрая волчица с четырьмя уже повзрослевшими мосластыми, поджарыми волчатами, это будет звучать неправдоподобно. Невысокая и плоская, словно вырезанная из картона пустынная волчица-каскырка даже благодатной осенью была тоща до того, что ребра видны. Не иначе, волчье логово располагалось где-то близко у озера в тростниках. Подъедалась она наверняка со скота тенгрийцев. Но с такой сворой тайганов особо не разлакомишься, приходилось охотиться и на прыгучих тушканчиков.

Я схватил свой охотничий полуавтомат и нацелил ствол в голову волчице, осталось нажать на спуск, но у меня уже был позорный опыт с кабанчиком, которого я уложил из карабина. На этот раз мне удалось совладать с собой. Волчица, как будто угадав моё решение, не испугалась, не побежала, нет, а наоборот, замедлила прыть и то оглядываясь на меня, то на своё потомство, широко разинула пасть, оскалила зубы. Ощетинилась в холке, вся напружинилась как бы для броска. Глаза её горели в лучах рассвета прямо-таки багрово-оранжевым огнём. Мать показала, что готова сражаться со мной за своё потомство насмерть, даже если мой первый же выстрел её смертельно ранит.

Выглядела она исхудалой облезлой дворняжкой, с такой можно справиться и голыми руками. Я опустил ружьё дулом в землю. Волчица окончательно убедилась, что я не угрожаю смертью её детям. Повернулась ко мне как-то не по-волчьи, левым боком, словно добровольно подставляла себя под выстрел, и тем самым подтверждала наш с ней негласный мирный договор. Потом то ли тявкнула, то ли громко зевнула с подвывом и затрусила спокойно куда-то вдаль, к торчавшим впереди из лощинки разлапистым кустам джузгуна, где её с потомством никто не заметит.

Ещё не было жарко, но я весь пропотел, и в глотке пересохло. Я жадно выхлестал полфляги воды, которую заготовил себе на день, и дал зарок, не прикасаться к ней раньше полудня.

Показавшееся из-за горизонта солнце точно указало мне стороны света, и я твёрдым шагом пошёл в направлении железнодорожного разъезда, куда намеревался дойти до заката. Но вдруг какая-то необъяснимая сила потянула меня в сторону.

Я шёл, пока не остановился перед норой, из которой петлёй торчало неподвижное тело змеи. Хвост и голова покоились в норе. Змеиная норка в пустыне — не просто дырка в земле. С одной стороны у неё образуется трапециевидное возвышение. Змея сама не роет землю, а использует норы грызунов, которые регулярно чистят их, выбрасывая мусор на поверхность, отчего образуется небольшой бугорок.

Когда змея завладеет норой, она вползает в неё, волнисто изгибаясь, а сам бугорок становится похожим на трапецию, узким концом уходящую к отверстию в земле. Я снял ружье и ударил змею прикладом. Песок и супесь, образовавшие этот бугорок, смягчили удар. Вряд ли я перебил ей позвоночник. Змея проснулась, выгнулась и подняла в мою сторону изящную головку с открытой крохотной пастью.

По утреннему холодку у неё ещё не было сил уползти в нору. Не понимаю, что заставило змею спать столь беспечно. Ведь она могла стать лёгкой добычей хотя бы того же длинноухого ежа или корсачка. Я молотил прикладом по её маленькой головке, а она опять поднималась и занимала всё ту же угрожающую позицию.

Змея была совершенно беспомощна из-за утренней прохлады, полусонная, а я вёл себя как бессмысленный, беспощадный и всесильный убийца, которому она не могла противостоять.

Когда её некогда изящная головка превратилась в плоский блин, шея змеи больше не поднималась. Змея извивалась в предсмертной агонии, но её голова всегда поворачивалась в мою сторону — змеиный тепловизор всё ещё действовал. Когда я нарочно отходил на шаг в сторону, расплющенная змеиная головка опять обращалась ко мне. Она вела оборону уже будучи наполовину мёртвой.

Сам я весь дрожал от азарта "охоты" и подспудного рудиментарного страха. Не скажу, что тогда мне стало стыдно за мою бессознательную агрессию, но это запретное бессознательное слишком часто прорывается в молодости, когда человек ещё мало чем отличается от зверя. Хотя всё же отличается — в худшую сторону. Зверь не убьёт за просто так безо всякой причины.

Придурок! Иного слова не сыскать. Я потерял почти час на забаву с беспомощной змеёй, которой до меня никакого дела не было. Кстати, это была песчаная эфа, змея удивительно несимпатичная из-за того, что её чешуйки не плотно прилегают к коже, а торчат, как чешуйки на прошлогодней еловой шишке. Из-за этого эфа лишена элегантной змеиной кожи, а вся из себя какая-то мохнатая и противная.

Поговаривают, она может атаковать зазевавшегося человека без предупреждения и очень агрессивна. Но в моём случае безрассудным агрессором был я. И всё лишь потому, что не сумел совладать с древним инстинктом, который предписывает любой обезьяне панически бояться змей из-за того, что те ловко лазают по деревьям ночью, когда обезьяна спит на ветках.

Инстинкты никого не оправдывают. Так маньяк может опустить автомат с раскалённым стволом посреди горы трупов и с невинным видом заявить, что ничего не помнит, как это случилось, а за свои дела не отвечает, потому что его рукой водил шайтан. Всё верно, чёрт попутал, но ведь убивал именно он. И ему отвечать за это, пусть он даже трижды не верит в загробную жизнь только потому, что космонавты в космосе ангелов не видели.

* * *

Из-за моей глупой возни со змеёй, я сбился с пути. Стрелка компаса как бы сошла с ума — вертелась по-дикому. Наверное, подо мной были рудные тела какого-то месторождения. Спутниковый навигатор сообщал мои координаты на местности, но в нём не было данных о расположении забытого богом и людьми разъезда, куда я направлялся. А плоская беспредельность пустыни не даёт ориентиров.

Но едва поднявшееся солнце всё еще указывало мне возможное направление движения. Вместе с солнцем поднялся и ветерок. Ещё не припекало, но прохлада испарялась вслед за почти невидимой тут росой. Я на ходу перекусил украденным ещё вчера с общего стола катышком сушёного сыра-курта, отхлебнул экономный глоток воды из фляги и теперь бодро шагал по гладкой твёрдой земле в сторону железнодорожного разъезда. Километров через десять я обязательно услышу гул поездов, ведь в пустыне источник звука можно определить куда точнее, чем в лесу или горах, потому что тут не бывает эха. А там уже на рельсах сориентируюсь поточнее.

Всё бы хорошо, если бы не ветер. Он уже свистел в ушах вовсю и крепчал от минуты к минуте. Горизонт скрылся за серой пеленой.

Ветер нёс в мою сторону прыгающие шары перекати-поля и верблюжьей колючки. Перекати-поле образуется из разных видов растений, таких как кермек, качим, биюргун, рогач, резак, колючник, котовник и прочая сухая, почти безлистная растительность. Все эти растения объединяет то, что они для рассеивания семян образуют шары из веток и стебля, так называемое перекати-поле. У таких растений, как правило, тонкий стебель с растопыренными ветвями. В конце вегетационного периода стебель у основания пересыхает и отрывается или вырывается ветром прямо с корнем и уносится на большие расстояния. По пути к шару из сухих веток цепляется труха других растений. В конечном счёте образуется довольно большой ком, который рассеивает семена входящих в него растений. Ветер поднимает их высоко и крутит в пылевом вихре.

В воздухе также летали не обрывки бумаги, как мне показалось, а высохшие "лопухи" пустынного ревеня. Если бы я хоть на миг поверил словам Карлыгаш о магии Тенгри, то представил бы, как подвластные ему духи пустыни хотят вернуть меня назад в поселище тенгрийцев у блуждающего озера Кангыбас, где меня ждёт пожизненное рабство в затерянном оазисе. Но я наблюдал перед собой лишь привычные для этих мест метеорологические явления.

Если судить по моим часам, я прошёл быстрым шагом более десяти километров, но мятущийся по сторонам ветер не давал мне услышать шум поездов на железной дороге. Наверняка и встречный ветер не позволил мне пройти заветных десяти километров или вообще незаметно повернул меня в обратную сторону.

* * *

И тут я заметил предвестников надвигающегося бурана — серую пелену, закрывающую горизонт. О песчаной буре в каменистой пустыне говорить как-то неуместно, потому что песок встречается тут только редкими островками с жёсткой растительностью, покрытой крохотными узкими листочками. Пылевой вихрь образуется из суглинков.

В полдень уже стало темно, как в ранних сумерках. Ветер дул резкими порывами, причём всякий раз с разных сторон. Если в иной местности ветер несёт вам в лицо пыль и песок, то здесь он в ураганных порывах швыряет острый щебень.

Кепку мою уже давно унесло, а догонять её не имело смысла, только время терять. Я заметил, что давно замедлил шаг и тяжело дышал, как солдат после марш-броска.

Порывистый ветер наваливался неодолимой стеной. Нагретый воздух тугим парусным полотнищем обжимал грудную клетку, словно приказывал остановиться и замереть на месте.

Но вот и долгожданная кульминация надвигающегося бурана — видимость стала практически нулевая, а взметнувшиеся пыль, песок и высохшая труха растений уже клубились в воздухе на одном месте, а не неслись по прямой. Так зарождаются вихри из общей круговерти.

По опыту я знал, что этот "пустынный дождик" продлится не более получаса, а самый натиск ветра придёт минут через десять.

Я снял ружьё, рюкзак и куртку, чтобы уменьшить парусность, и положил их на землю. В это время клубящееся пылевое облако осело, а по голой земле пошли гулять маленькие смерчики. Это явный признак того, что бестолковая гульба ветра по пустыне может затянуться.

Нос и глотка у меня были забиты пылью, слюны не было, язык превратился в наждачную бумагу. Я судорожно делал глотательные движения, пробовал прочистить горло. Ноги буквально плавали в луже пота в моих резиновых сапогах, которые я не умудрился сменить на кроссовки.