Война Войной, А Деткам -- Кашу

— Готов, дядь Паш!

— Тогда поехали!

Артём вертел круглый помост, как детскую карусель. Проворачивалось и колесо на столбе вместе с распяленными бабами. Пётр с Павлом хлестали бичами их жирные спины. Бабёнки оказались идейно стойкими:

— Да здравствует женский батальон смерти имени Марии Бочкарёвой!

— Вечная слава великомученику генералу Власову!

— Славься император наш Иммануил Первый!

— Русскому скоту — плеть, кладь и комбикорм!

После десятого удара они обмякли и замолчали. Заговорили мужики.

— Вот тебе гендерное равноправенство.

— Это тебе за няшный салон автомобиля в велюре.

— А это за кресла в том же салоне в кожаном исполнении с сексуальной подсветкой.

— Вот тебе ночной клуб для голубых и розовых.

— Вот тебе кавказские мальчики по вызову.

— Это тебе кружевные трусики из ЛондОна и ПОрижу.

— А это за талоны на сексобслуживание натюг.

На третьем круге власовские героини скисли, обмякли и завизжали, как свиньи. Полосовали вопящих власовок вдоль и поперёк, пока те не потеряли сознание. Потом их на простынках отнесли в "больницу".

— Марьяновна, через неделю поставь их на ноги. Прополка как раз подойдёт.

— Это блядво удавить мало было, Петя. Моих деток чудь не уморили.

— Удивляюсь тебе. Ты же сама мать, Марьяновна, как ты можешь говорить такое! Мы их перевоспитаем.

— Это не матери, а сучки перебеглые. Не перевоспитаешь, Петя. Горбатого только могила исправит.

— Кто знает, может, эти самые распоследние из последних баб на русской земле остались? Их доля — народить будущий народ. Бабе только дай нормальную жизнь без потреблядства, она на подвиг материнства сподвигнется.

— Из говна, Петя, народ не слепишь. Говняный от них род пойдёт.

— Бог Саваоф из персти земной слепил Адама, попросту из того же говна. Другого материала у нас не будет. Эти убийцы, пьяницы, блудницы смогут родить нормальных детей, если Он благословит.

7

Через неделю мужики окончательно переоборудовали длинный склад из красного кирпича с контрфорсами вдоль стен в церковь. Водрузили деревянный крест над входом. Внутри стояли лавки, как у протестантов, хотя соорудили, как смогли, даже иконостас без икон, царские врата, солею с амвоном. Свечей, конечно, не было.

— Кирха какая-то получилась, а не православная церква, — сказал Павел.

— Или баптистский молельный дом, — добавил яду и Артёмка.

— Не придирайтесь. Настоящий храм — место нисхождения Святого Духа. Люди давно забыли, когда он в последний раз к ним нисходил. Наверное, при святых апостолах. А с тех пор любая церковь — просто молельный дом.

— И ламаистский дацан?

— К ним нисходят демоны, я о христианских церквах говорю.

* * *

Выпоротые бабы с зажившими шрамами на спинах не проявляли признаков былого лихачества и блатняцкой задиристости, а сидели смирно, как мышки под метлой, с затуманенным взором. Но это было смирение перед законом уголовника с ножом в кармане, готового в любой момент пырнуть просто так из дурного расположения своего гаденького духа. Глаза их ещё выдавали признаки психической травмы после унижения и боли. Одни смотрели, будто в пустоту, другие блуждали невидящим взором по сторонам, словно никого и нечего не узнавая вокруг.

— Братья и сестры, хотели мы того или нет, а создали-таки общину выживания. С Божьей помощью построили церковь. Отслужили первую заутреню и причастились даров Господних. К нам вернулись наши болезные духом заблудшие овцы, все четыре. Поздравим их с духовным выздоровлением. Да пребудет над ними Благодать Господня! Аминь.

Батюшка Пётр стоял на амвоне в крашеном чёрном подряснике из мешковины и чёрном же колпачке. Иконостас пока был безликими, но уже теплились лампадки по углам. А сосновая живица в кадиле наполняла воздух в церкви почти что духом ладана.

— Мы благополучно перезимовали, слава Богу! Все детки живы и здоровы. В этом году распахали в два раза больше целины под зернобобовые культуры и картофель. Не голодаем, хотя и не едим от пуза. Ходим пока в обносках. Плетём лапти, как научила бабушка Марьяновна. Как будет вдосталь овечек, всех оденем в полушубки, валенки и бурки. Замочили коноплю, учимся её трепать, чтобы из пакли вычесать кудель. Зимними вечерами вы, бабы, будете прясть нить на веретене, чтобы к весне ткать посконь на рубахи и юбки. А там до льна дойдём, если ленок отыщется на других островах.

— Если прежде того не придут немцы. Тогда я тебя саморучно повешу, — не сдавалась одна из всех только упрямая Манька.

— Насчёт войны сведений не имею, но на всякий случай предупреждаю, кто бы ни пришёл на нашу землю, отвечайте, что вы мирные полешуки и ничего о войне не знаете, а живёте в глуши на болотах. И навсегда забудьте про быдловато-хамоватых хохлов, поляковато-подляковатых бульбашей и пьяниц-бездельников русаков. Мы теперь единый народ.

— Какой?

— Наши потомки придумают название. У нас всего мало, во всём нехватка, но есть бесценное сокровище — наша бабушка Марьяновна. Она ещё помнит, как устроены кросны, как вымачивать и трепать коноплю. Конопли по островам — целые заросли.

— Курить дурь предлагаешь?

— За курение дури каждая из вас уже знает, что от меня получит, как получили за самогонку и бражку... Нам нужны рядно для мешков или посконь для одежды. До начала урожайной страды мы должны заготовить достаточно конопли. Артём с мальчишками изготовит прялки и кросны. Повторяю, зимой женщины будут прясть и ткать.

— При лучине по старинке?

— Мимо цели, Маня... Керосиновые лампы есть в каждом доме. Ветряк даёт электричество только для радиоаппаратуры, пока бесполезной. Но для школы на освещение классов его мощности хватит. Человек промыслом Божьим стал венцом творения Господа только потому, что люди непрерывно учились. Добывать огонь, делать пращи и луки, строили дома и плавили металл. И у нас учиться будут не только дети, но взрослые, чтобы мы не озверели и не оскотинились. Наши болезные пока духом сёстры вообще бесценное сокровище. У нас есть химичка, учительница русского языка и литературы, фельдшерица, акушерка Марьяновна и зоотехник Маня.

— Марыля!

— Неважно, пусть Марыля. И мужчины у нас хоть куда! Пацан Димон — слесарь и кузнец. Артём — инженер от бога. Павел — дипломированный агроном. Есть у нас и настоящий поп.

— Кто?

— Тот, кто стоит перед вами.

— Ты такой же поп, как и генерал! — не унималась Манька. — Самозванец.

— Я закончил перед войной православную семинарию и был до призыва на фронт рукоположен в сан.

— Холостых попов не бывает!

— Я был женат, у меня росли дети.

— И где они?

— Об этом я никогда уже не узнаю, время такое... Главная ценность — наши дети, а главное наше сокровище — матка русской женщины. Норма деторождения в далёком прошлом была высокая — 12-15 на одну мать. Создатель завещал: "Плодитесь и размножайтесь". По моей суровой воле, хотите вы того или нет, жить вы будете теперь не в блуде, а законными семьями в своих домах, собираясь по воскресеньям для общей молитвы в эту церковь.

— Силком замуж нас выдашь?

— Мог бы и так. Но в природе среди животных самца всегда выбирает самка. Мы не пойдём против природы, чтобы не выродиться, Маня.

— Марыля!

— Выбор за вами. Самый молодой жених у нас Артём, мастер — золотые руки. Ему двадцать шесть лет. Кто согласен связать с ним свою судьбу по гроб жизни?

Вышла, чуть прихрамывая, писклявая фельдшерица Алла.

— Артём лупцевал меня больнее всех, а бьёт больно — значит любит крепче всех.

Марьяновна связала их руки полотенцем.

— Второй завидный жених у нас Павел. Ему уже тридцать шесть, но он настоящий богатырь. Кто согласен связать с ним свою судьбу?

Тяжело поднялась необъятная химичка. Самая высокая, здоровенная в груди и плечах бабища, "химдым" в войсках, а в миру учительница химии Полина Ивановна.

— Из всех ваших задохликов только один мужик как раз под мою стать. У меня сапоги сорок пятого размера. Только он меня учить по заднице поленом сможет.

Марьяновна связала руки второй паре и поставила их рядом с первой. До призыва на войну Полина была замужем за подполковником-особистом, родила ему близнецов. Потом родила девочку голландцу-военспецу по боевым отравляющим веществам, когда перешла на сторону врага. Предстоящее замужество совсем заморочило её сознание почти до умопомрачения. Ей просто не хотелось думать ни о чём. Она устала от войны и мечтала о тишине и покое. В семейное счастье она уже не верила. Но, может, сживутся ещё ладно без драк и скандалов. На большее она уже не надеялась. Любовь не про неё.

— Третий жених у нас Димон. Ему только пятнадцатый год, но парень вполне взрослый.

— Я согласна за него! — подняла, как в школе, руку учительница Наталья.

— Учительница ученика выбрала! Ему четырнадцать, ей двадцать семь.

Тут же вскочила Светочка и вырвала Димона из рук бывшей учительницы литературы.

— Тётка Натаха, я тебе его не отдам. Навек он мой!

— Тебе ж самой только четырнадцать!

— Зато у меня уже ребёнок есть. Венчай нас, дядь Петь, а без мужа я отсюда не уйду!

Димка заулыбался до ушей.

— Чужого байстрюка берёшь? — сплюнула через щербину в зубах злющая на девчонку Манька.

— Он мне не чужой, потому что Светкин. А скоро мы с ней ещё больше вашего народим.

— Нет, ну а чо вы меня в матери одиночки записали? — взорвалась Наталья с грудником на руках.

— Потерпи, Наташа!

— Ага, "потерпи, Наташа,.. вот приедет барин, будет свадьба наша". Не хочу терпеть!

Батюшка Пётр задумался.

— Когда-то в Европе тоже была тридцатилетняя война. Земля оскудела на людей. Тогда папа римский разрешил в Германии многоженство. Спроси у баб, может, кто и согласится принять тебя второй женой к своему мужику.

— Ага, знаю я этих жлобих. Они не только своим добром не поделятся, а ещё чужого прихватят. Тогда я назло всем выйду замуж за пацана Сеньку!

— Ему ж только тринадцать!

— Вот-вот четырнадцать, — поправил их сам Сенька, и юношеские щёки залились краской.

— Зато у него болт уже ого-го какой! Всех тёток перепробовал, — бессовестно заявила Наталья. — До войны российские звездихи выходили замуж и за внуков себе по возрасту.

— Будем считать, что мы этого не слышали в храме... "В гресе рождены есьмы...", — покачал головой батюшка Пётр. — Ладно, Натаха, этот грех возьму на себя. Сенька, хочешь тётку Наталью в жены?

— Да ещё как!

— Тогда становитесь рядом.

— А я? — вскочила уже заметно грудастенькая девчонка Варька.

— Тебе ж только одиннадцать, кавалеру твоему двенадцать.

— Да мы с Тишкой уже год как трахаемся как взрослые, — выпалила Варька и спрятала покрасневшую рожицу на груди Тихона. — У меня уже сиськи есть. Волосы растут под мышками и везде, где надо.

— А! — махнул рукой батюшка Пётр. — Одним грехом на душе больше — всё равно мне отвечать за все сразу. Становитесь в ряд с брачующимися!

— Может, и дошколят переженим? — зло прошептал Павло.

— Апостол Павел видел в браке спасение от погибели души. Возраст вступления в брак не указал.

Марьяновна покачала головой:

— Плохой из тебя поп, Петя.

— По-твоему, лучше и дальше поощрять детский блуд?

— В наше время такого не было.

— В ваше время как раз-то и установилось царство свободной любви и педерастии, Марьяновна. А мы теперь пытаемся уничтожить промискуитет.

— Чаво?

— Свободную любовь, дворняжью случку. А теперь — торжественное молчание. Совершается Божье таинство.

Все поднялись со скамей. Поп Пётр, в чёрном колпачке и подряснике из чёрной же крашенины обошёл присутствующих с кропилом и кадилом, искусно выполненным Артёмом и Димоном. Для кадила целый месяц собирали сосновую живицу. Обряд венчания был сокращён до предела.

— Венчается раба божья Наталья рабу божьему Арсению и наоборот... Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится мужа своего... Аминь! Совет вам да любовь! Веди, Наталья, юного мужа в свой дом к вашим детям.

— У меня свой только один. Трое приемышей.

— У вас теперь все дети свои. Объявляю вас мужем и женой и благословляю латунным крестом, отлитым Димоном. Если чистить этот крест каждую неделю землёй, то не отличишь от золотого. Следующая пара у нас...

Поп наскоро всех окрутил, поздравил молодожёнов и отпустил с миром.

— А свадьбы когда? — охнула Марьяновна.

— Свадьбы справим после уборки урожая зимой на святках. Летом и осенью не до гульбы.

Было ли это настоящее церковное таинство? Жизнь покажет.

* * *

В церкви остались только Пётр с бывшей власовской унтер-офицершей Манькой и её детьми.

— Ты что, подлюка, меня на смех всем бабам за яловку оставляешь?

Пётр вынул из-за пояска и согнул в руках плётку так, что косточки на кулаке побелели.

— Запугать удумал? Уже пужатая.

— Учить тебя, Маня, я в церкви не стану. Но за сараем снова отделаю так, что чертей своих забудешь, а святых и праведных припомнишь по именам и праздникам.

— По какому праву?

— По праву мужа.

— Ты мне не муж!

— Сейчас окручу и нас с тобой вокруг аналоя, хоть и грех то велий, но на войне без греха и шагу не ступишь.

— Я тебя в свою хату и на порог не пущу.

— А мы с тобой, Маня, будем жить в поповке при церкви, как и положено попу с попадьёй. С твоим новорождённым теперь у нас четверо детей, а потому будет десять, если Бог даст.

— Хто это мы? Я с тобою парой не стану! Глянь на себя и глянь на меня, сопля москальская. Ты шпендрик недорослый, а я файна красуня, слична кобета.

— Горько прошибла ты, Маня. Я не москаль, а донской казак по отцу и матери. И очень благодарен Лейбе Давидовичу, что он моих предков-казаков свёл на нуль, а то бы ещё появилась и кровавая Казакия атамана Петра Николаевича Краснова, превосходного писателя, но гада из гадов в душе. И вместо "трёх братских республик", Белоруссии, Украины и Росфедерации, появилась четвёртая сеструшка-потаскушка Казакия, которая бы сразу легла под дядю Фрица.

— Так тож нимци булы, чоловикы в файной хворме, а ты зрадник свойго народу, москалям запродался.

— А что мы с ними сделали, помнишь, с фашистами?

— Кровью залили и трупами закидали, от шо!

— Тупая ты, Манька, как голое колено.

— Не тебе мои коленки лапать!

— Любила капитана Кабанюка?

— Тож чоловик був справный, голова, руки, ноги и всё, шо причиндалилося, у норме. Но и шо с того, шо хотив ризати москалив? Их и так потрибно знищить пид корень.

— Папа, — дёрнула его за штанину старшая из сироток, отданных Маньке на воспитание. Она держала на руках младенца. — Пусть мамка злая и нас бьёт, зато я тебя любить буду и защищать. Она и немовлёнка своего не любит, а я люблю его и нянчу.

— Наша мамка хоть и злая, — прильнул к нему мальчик, — зато умеет делать петушки на палочке из лакрицы.