Технические аспекты бытовой магии

— Ну вот готово, — сообщил я Семенычу. — Пусто.

— Это мне еще Агриппа сказал, что здесь пусто, — усмехнулся Прибытков. — Подвинь-ка свою корму!

Я отступил чуть в сторону, и Аристарх Семеныч тщательно обнюхал все детали тайника.

— Чисто вынули. — Вынес он свой вердикт. — Только мои следы. Если бы не знал, что меня здесь не было, никогда бы не поверил, что это был кто-то другой.

— Что за следы?

— У каждого из нас свой индивидуальный почерк создания комплексов элементалей, — пояснил мне спутник. — И за каждым из нас, если специально не убирать, тянется свой энергетический ... хвост или шлейф, след. Когда-то, скрывая это место, Агриппа разместил здесь что-то вроде сканера, который этот шлейф копирует и по требованию воссоздает. И по всему выходит, а я это теперь ясно вижу, что след — мой. Или похожий настолько, что отличить невозможно. Но так не бывает, это как отпечатки пальцев или форма ушей, стало быть — мой.

— И что теперь? — Мне показалось, что мы прочно застряли в тупике. Во всех смыслах — в тупике под землей и в тупике в наших поисках.

— Теперь? Теперь поищем того, кто мог создать нечто подобное или воспользоваться чем-то из моего арсенала. Достаточно было здесь просто показать пару созданных мной элементалей, очистившись от своих — и вот уже все следы пойдут в мою сторону.

— Ничего не понял.

— Антон, пошли отсюда. — Прибытков направился к выходу, и мне пришлось последовать за ним. — Понимаешь, Антон, время от времени появляются в окружении каждого мага очень внимательные люди. Вроде Элифаса Леви или того же Папюса. Смотрят, запоминают, подбирают упавшее. Они оба прекрасно понимали, с чем имеют дело, и пытались на этом заработать. И старания их, нужно отметить, были в какой-то мере успешны. Я хоть и сказал, что Жерар был мошенником, но кое-что у него все-таки было. Аверроэс ведь старую школу представлял, а они без соответствующего сложного ритуала редко когда что-то конструируют. Это они вроде как концентрируются. Вот и случалось иногда, что Аверроэс создает свою волжбу, чертит всякие пентаграммы, закорючки, придумывает звуковые триггеры для запуска последовательности взаимодействия элементалей — труднопроизносимую тарабарщину на смеси арабского, латыни и греческого, а Папюс все старательно за ним документирует. И спустя какое-то время сам пытается воспроизвести действия "учителя". Итогом частенько случался запуск созданных Аверроэсом комплексов. Чего-нибудь несложного: Поискового Демона, например — так называется программа для быстрого нахождения утерянной вещи. Или еще чего-то подобного. Представь себе глаза обывателей, пред которыми наш Жерар произносит заклинание, рисует затейливые фигуры и знаки, и вдруг!.. Хрясь-шмяк! — из воздуха сваливается на стол утерянный год назад перстень!

— Н-дя, — я задумался: наверное, и в самом деле это должно было выглядеть очень убедительно.

— И вот наберет такой внимательный "ученичок", — продолжал Прибытков, выбираясь из провала во двор монастыря, — десяток-другой примеров подобного барахла, да и являет народу "чудеса". Публика дивится-дивится, шушукается по углам, а потом привыкает, начинает потихоньку верить в сверхъестественное. Масоны-магические-ордена-посвященные тридцать-пятой ступени, эзотерика. А ничего этого нет, одна только физика и философия. Ведь само слово "маг" — это всего лишь "мудрый" — на каком-то из ближневосточных древних языков. И ничего больше.

Свежий ночной воздух, хлынувший в мои легкие, оказался наполненным тысячью разных запахов, возбудивших во мне неожиданную эйфорию: стало вдруг весело.

— Тогда, Семеныч, самым известным волшебником должен был бы стать Ньютон.

— Наверное, — Прибытков задумался на секунду и покачал головой: — Нет, для этого он был слишком набожен и никогда бы не поверил, что может творить "чудеса". Счел бы это происками нечистого, да и вообще...

Он недолго постоял над спуском, следя за тем, как созданные его желанием элементали приводят эту часть монастырского двора в тот же вид, что был до нас.

Прежним путем — сквозь арку, через стриженный газон и закрытые ворота — мы выбрались на Крапивенскую. Снова испачкались в строительной пыли, попали под начавшийся дождь, но в машине Семеныч одним движением руки убрал с нас следы путешествия.

Он сидел, ухватив баранку обеими руками, и смотрел на стекающие по лобовому стеклу струи воды. Я не хотел ему мешать и тоже молчал.

Говорят, что Москва не спит никогда. Наверное, это не спит та Москва, что сверкает огнями Тверской, гремит Третьим транспортным кольцом или МКАДом. Петровка вокруг монастыря спала.

Не знаю, сколько времени он думал — я уснул.

Глава 7. Соглашение.

— Просыпайся, Антон, — сквозь сон донеслись слова Семеныча. — Достаточно уже выспался.

Я потянулся, и уставшее за ночь тело заныло — автомобильное сиденье не самая лучшая постель в любом возрасте. Морщась недовольно, я вылез из машины, помахал руками, поприседал, попрыгал на месте и побоксировал с тенью на стене дома, чем вызвал удивление пока еще редких прохожих. Вымыл лицо минеральной водой из бутылки и вернулся к Семенычу.

— Куда теперь? — Я полагал, что за ночь он отыскал решение, а мне теперь следует просто быть рядом.

— Теперь нужно звонить.

— Кому?

— Пока ты дрых, я поговорил с Агриппой.

— По телефону? — Мне показалась забавной мысль, что древний маг может носить какую-нибудь "Мотороллу" или "Нокию".

— Нет, наш друг не любит телефоны — боится однажды забыть, как пятьсот лет обходился без них.

— Телепатия?

— Шутишь? Антон, мы, конечно, не рядовые граждане, но пойми, что некоторые вещи нам неподвластны так же как и простым смертным. Мы не владеем телепортацией, телепатией, временем.

Странно, а мне как раз показалось, что они могут все. О чем я и сообщил Прибыткову.

— Ты заблуждаешься, — ответил Семеныч. — Мы можем догадываться, о чем думает человек: для любого, прожившего сотню-другую лет это не проблема. Выражение лица, мускульная моторика, взгляд и обстоятельства вокруг человека дают почти исчерпывающую информацию о его мыслях. Но это не телепатия. Даже не эмпатия. Я не читаю букв и слов в твоем мозгу, я просто знаю круг твоих интересов и тревог, чтобы с высокой вероятностью понимать ход твоих мыслей. Это как если долго играть в шахматы с одним человеком — постепенно будешь знать наперед все его ходы и уловки.

— Психология, значит...

— Не совсем, — опять поправил меня Прибытков. — Вернее, не только она.

— И про время я не понял...

— Мы не властны над временем. Мы не знаем, что случится через год, и не можем вернуться на двадцать лет назад кроме как в своей памяти. Нет подходящей теории о времени. Никто не знает, что такое время. Такая же загадка как Бог.

— Ясно. Тогда как вы с ним поговорили?

— Он был здесь. Вернее, один из его вторичных демонов. Специальная сборка полей, примерно выполняющая функцию радиоприемника и передатчика. — Прибытков усмехнулся. — Полудуплекс.

— Ну да, правда, чего это я? Все проще простого: "вторичный демон-полудуплекс". Делов-то! И что Агриппа?

— Ну, если опустить все междометия и ласковые слова в мой адрес, то он: во-первых, этого и ожидал, во-вторых — не доволен, в-третьих — помочь ничем не может. Или не хочет. Мне думается, он попросту перекладывает на меня ответственность за то, что может случиться из-за этой кражи. Но все-таки выудить у него кое-что о тетради удалось. Это пергаменты Адонирама.

— Кого? — Где-то я такое имя слышал, но как не напрягал свою память, вспомнить не получалось.

— Адонирам, старейший из познавших. Строитель храма Соломона. Хирам Абиф, сын вдовы Тирянина. Идол современного масонства.

О, Господи, час от часу не легче! Теперь еще какие-то масоны.

— И чем он знаменит, твой Адонирам?

— Проще сказать, чем он не знаменит. Слышал же о царе Соломоне? Самом мудром правителе из всех бывших и будущих? Говорят, с ним разговаривал Бог. Однажды он задумал построить храм, которому бы не было равных нигде и никогда. И статус мудрейшего позволял ему на это надеяться — ведь, возьмись за строительство он сам — любому другому было бы трудно его превзойти. Но Соломон был еще мудрее и поручил свой Храм Адонираму — главному фискалу древнего Израиля. За несколько лет до того ювелир, архитектор, кожевенник, торговец, кузнец, плотник Хирам подарил своему царю кольцо, известное нам как Соломоново. На котором были написаны слова, навсегда укротившие монарший гнев: "Все пройдет". Соломон оценил подарок и, когда пришла пора строить храм, именно сын Тирянина был назначен главным архитектором. Нужно ли говорить, что царь не ошибся?

— Замечательно! — Воистину, за три тысячи лет ничего не изменилось. — У нас тоже мебельщиков назначают министрами обороны, а переводчикам с португальского отдают под руку топливно-энергетические комплексы. И какое отношение это имеет к нам?

Прибытков рассмеялся над моим сравнением.

— Ну да, ну да. Только дело вот в чем: если с Соломоном Бог просто говорил, то Адонираму он якобы передал свои знания. Поэтому в тетради может быть все что угодно! Начиная от какой-нибудь бесконечно устаревшей ерунды вроде способов гадания на вареных бараньих внутренностях и заканчивая... Боюсь даже представить чем заканчивая.

Я вторые сутки пребывал в объятиях какого-то горячечного бреда — с колдунами, магами, подземными тайниками, а теперь еще и библейские святоши на мою голову свалились. Не хватало только фей и племен Дану, встающих из океана под руку с Ктулху. Я уже не сомневался, что когда история эта закончится, мне придется наведаться к психиатру.

Все это было так, и все равно я почему-то свято верил в слова Семеныча.

— Он жив? Адонирам ваш?

— Был жив, — Прибытков пошевелил губами, припоминая что-то, о чем давно успел забыть, — лет пятьдесят назад. Агриппа сейчас как раз его и ищет.

— Чего ж он понаписал всякого? Неосторожный какой-то дядька.

— Ты, верно, шутишь, Антон? — Семеныч завел двигатель, и мы неспешно покатились под горку. — Представляешь массив информации в мозгу человека возрастом в три тысячи лет? Конечно, самое важное он просто обязан где-то записать! Успокаивает одно: обычно такие вещи очень хорошо шифруются. Фестский диск, например, объясняющий для посвященного создание погодных аномалий: круглогодичное лето или наоборот — постоянный дождь. К нему даже ключ для дешифровки нашли — секиру из Арколахори, но вся беда в том, что и сам ключ — такой же шифр, запертый еще одним ключом. Впрочем, даже если собрать все шифры, то тот, кто не знает всего остального — хотя бы как сделать простейшую элементаль — тот ничего не поймет. Да и если бы понял, не сработает это знание — мир с тех пор много раз изменился. Причины дождя стали другими, причины лета... Вот и представь: так хранили знания за тысячу лет до Хирама. Представляю его способ шифрования. Так что, кто бы ни украл тетрадь, а воспользоваться информацией сразу ему вряд ли удастся.

— Это радует, — я сказал это просто ради того, чтобы что-то сказать. — Ты говорил, что Адонирам старейший? Тогда кто делал этот ... диск, который старше старешего на тысячу лет?

— Старейший из живущих. — Поправил меня Прибытков. — В этом есть разница. И до старейшего были мудрые. Их даже было много. Один греческий Олимп чего стоит — целый хутор чудотворцев. Я же тебе говорил: чем проще был мир, тем больше было понявших его.

— И куда же они все делись? — В каждом утверждении Семеныча мне открывались новые грани мироздания.

— Не знаю точно, а врать не хочу. Да и никто не знает. Но есть одна теория. Не моя, Парацельса.

— И этот из ваших?

— Из чьих же еще быть человеку, возрождающему сожженные цветы из пепла и делающего золото так же легко, как ты фигу?

— И в чем его теория?

— Представь себе, что ты отличный мастер, скажем, по железу. Даже выдающийся. Весь смысл твоей жизни — ковать, плавить, гнуть, клепать. И делать это отлично, лучше всех. Ты живешь сто лет, двести, пятьсот, а потом вдруг — раз! И однажды утром просыпаешься без рук, ног, наковальни, мехов. Нет ничего! И ты не можешь сделать больше ни паршивого гвоздя, ни ножа, ни подковы? Захочешь ли ты жить дальше и осваивать ремесло ткача?

— Вряд ли. Скорее повешусь.

— Ну вот и они ушли по этой причине. Потеряли силу, а компенсировать потерю оказалось нечем. Но это все лирика.

Он о чем-то задумался, когда остановился на светофоре. И тронулся только после того как сзади кто-то особо невоздержанный начал сигналить — нервно, продолжительно, словно от того, что ряд машин двинется на пару секунд раньше, зависит чья-то жизнь.

— И куда теперь мы направляемся?

Мне и в самом деле этот момент был непонятен. Следов чужака мы не нашли, пергаменты не обнаружили. Куда теперь ехал Семеныч?

— Если чего-то не знаешь или не можешь решить — спроси у Мо-Цзы. — Пробормотал Прибытков, не отводя глаз от оживленного перекрестка.

— Так затейливо меня послали в первый раз.

Он хмыкнул.

— Китаец ныне живет в Вароше. В Фамагусте. Это на Кипре. Придется навестить деда.

Вароша-мароша, Фамагуста-шмагуста..... Что-то знакомое почудилось мне в этих названиях. А потом вспомнилось!

— Вот же! — Я хлопнул себя по лбу. — Это закрытый квартал в городе Фамагуста! Я в какой-то книжке читал. Туда никого не пускают уже лет тридцать... или сорок. Говорят, даже журналистов иногда расстреливают, если вдруг там найдут!

— А по какой причине? — Невозмутимо поинтересовался Семеныч.

Я пожал плечами, потому что действительно ничего не знал о причинах. Да, насколько я помнил — никто о них не знал. А турки, закрывшие территорию квартала, огородившие его колючей проволокой и понавтыкавшие всюду постов, угрюмо молчали.

— Мне-то откуда знать? Не я же закрыл.

— Ну да, ну да, — Семеныч покивал головой, — зачем тебе это знание? Ты же не любопытный. А причина проста — это место нравится Мо-Цзы. И хоть старикан и провозгласил в свое время всеобщую любовь главным божеством, но сам почему-то предпочитает любить всех из уединенного места. И приплачивает туркам за охрану своего покоя.

Я задумался. Ни о каком Мо-Цзы я никогда не слышал. Все мои познания в китайской истории и философии ограничивались несколькими именами: Цинь Шихуанди, Конфуций, Лао Цзы, Сунь Цзы, Великий Кормчий Мао и почему-то Пу Сунлин. Все.

Однако, если Шестов говорит, что нужно навестить этого китайца — почему бы этого не сделать? Вот только как? Разумеется, никакого загранпаспорта у меня с собой не было — к чему он на Теплых озерах посреди родной страны? Об этом я и сказал Семенычу.

— Ерунда, — отмахнулся он. — У меня тоже нет. И не было никогда. В Варошу тебя все равно ни с каким паспортом не пустят.

— А тогда как?

— Как обычно. Нам ли привыкать плевать на цивилизационные условности вроде государственных границ и всяких прочих препон и рогаток? Завтра будем у старика. Кстати, нужно в магазин заехать — одежды прикупить соответствующей кипрскому лету. Ч-ч-черт!

Я не заметил (потому что глазел на идущих по тротуарам москвичек — очень хорошеньких в большинстве) гаишника, выскочившего едва ли не на середину проспекта. Но Прибытков был внимателен. Он припарковался по знаком "Остановка запрещена" и вывалился из салона на встречу подходящему инспектору.