— От чего?
— А оттого, что их росомахи так вот за проступки наказывают. Раньше они высокие были. Как волки. Но их так гоняли, что лапы от бега стерлись больше, чем наполовину. Оттого они теперь приземистые.
Дни шли, работы вились и переплетались, как тетива лука — пучки в одну сторону, потом все вместе — в другую. Сида как-то ухитрилась сделать так, чтобы никто не сидел без дела — и всяк непременно делал то, что лучше всего умел. При этом всем всего хватало. Чудеса!
Эгиль заметил — Немайн часто останавливается посмотреть, как он работает. И при этом молчит. Просто стоит и смотрит. Недолго. Потом убегает. Эгиль немного думал над этим. Решил — раз молчит, значит, он все делает правильно...
Отец Адриан, которого с подачи базилиссы уважительно-ласкательно называли "батюшкой", погрыз кончик стила — а перья грызть противно, может, потому к ним и не удалось приспособиться? Послание выходило почти бесконечным — а все оттого, что его занесло в дела мирские, хоть и интересные, но все же — не главные. Главной была душа той, что упорно называла себя Немайн, и то, как видят ее жители Диведа.
Как передать безумное счастье, разрывающее Немайн, он не знал — а сида была счастлива. Неосознанно — зато до упада, до свечения изнутри! Как человек, который строит свое будущее и будущее свего ребенка. Чтобы кто не говорил о политической целесообразности, видно — приемыша она любит, куда иным родным матерям.
Тетешкает с младенцем, суетится до упада, но не думает о прошлом. Кажется, решила, что прежняя жизнь быльем поросла. Тут, конечно, ошиблась — по весне откроется навигация, и вся Ойкумена узнает, кто строит новый город в устье реки Туи. Дионисий не удержится, отправит в Рим доклад о своих подозрениях — и пусть "сида" никогда не узнает, чего ему стоило отправить римскому понтифику полуправду! Какие уж тут подозрения, когда приехавший из Африки учитель узнал свою ученицу... Да и быть ей больше некем!
Так что пусть беглая базилисса Августина-Ираклия пока радуется. Тем более, что эта радость не бездельна — связи с Империей у нее есть, и мятежная провинция Африка, скорее всего, окажется на ее стороне. Впрочем, как бы ни развивались дела в Константинополе и Карфагене, жить Августина — или все-таки Немайн? — решительно предпочитает в Камбрии. И вот именно это в ней никак не переменится. Так что она и правда строит себе дом, город и страну — сама!
А в душе у нее есть один мало-мальский грешок — нравится ей быть сидой! Жить чужой жизнью и чужой судьбой — или, все-таки, своей?
Северные язычники, например, абсолютно уверены, что своей. Перемена имен их не пугает. В чужой земле разумно именоваться другим именем. А слава приходит по делам! Так что здесь они спокойны, не сомневаются, что служат достойной их мечей, и очень надеются совершить много подвигов.
У них другие вопросы — которые они и приходили задавать. Сначала, что характерно, долго беседовали с лекарем-язычником. Разумеется, вопросы, возникшие от общения с доброй христианкой, тот разрешить не смог. Тем более, что настроить воинов против хранительницы правды и не пытался. Только уверял, что она относится к числу языческих богов. А не просто к народу холмов. Его рассуждения были лестны — служить богине должно было показаться очень почетным. Но — норманнов такие объяснения не устроили, и они явились к священнику истинного Бога.
Викарий тогда даже струхнул немного. Не то, чтобы он боялся викингов. Знал — северяне люди хоть суровые, но вдумчивые. Не все. Эти двое. Такое у каждого ремесло. А потому спор ограничится словами, если не задеть их веру поношением. Другое дело, что эта парочка впервые проявила интерес к христианству. А ведь там, откуда они явились, лежала целая страна. Которая тоже могла проявить интерес — но пока, по слухам судя, интерес этот проявился только в сожжении дотла ирландских миссий на Оркнейских островах. Потому викарию было очень жаль, что в Кер-Сиди не было ни епископа Дионисия, ни патриарха Пирра. О чем и написал. После чего принялся припоминать беседу, которую вел с нежданными гостями. Сперва он предложил им сесть и отужинать. Не отказались. Но — говорили о стройке, да о местных обычаях, казавшихся странными. Советовались, как иноземцы с иноземцем. И только омыв руки, перешли к делу.
— Вот рассуди, — говорил тот, что стал первым поэтом Глентуи. — Немхэйн возится с землей и рекой, и выглядит, как жительницы холмов. Значит, она из ванов. Но мудрый старик уверяет, что она из тех богов, которые победили в давней войне с другими богами! Значит, должна быть из асов. Но ни на кого из асов она не похожа! И вся ее родня — тоже! Зато они похожи на ванов. И сильно. Манавидан, например, — это же явно другое имя Фрейра! Опять же, холмовым народом правят ваны, и не иначе. А этот сморчок уверяет, что Немхэйн сестра Одина. Да у того вообще нет сестер!
Он возмущенно фыркнул и треснул кулаком о ладонь. Кулак был большой. На ладони виднелись мозоли, и явно не от стила. Адриан спокойно кивнул. Он немного знал о Вотане и других германских богах. Изучил, пусть и наспех, когда понял, что отправляется в Британию вместе с другом и покровителем. И вот — пригодилось. Впрочем, понятно, что Августина-Ираклия никакой родней Вотану-Водану-Одину и как его еще там — не приходится. Викарий грустновато улыбнулся. Девочке хватит собственной родни. По весне. Зачем ей еще какие-то языческие боги, когда есть царь Констант. Который наверняка уже знает. И даже действует. Только бурное море ограничивает эти действия. До весны. Всего лишь до весны.
Между тем заговорил доселе молчавший строитель машины и зодчий валов:
— И вот еще что я подумал. Один же обманщик. Не как Локи, а только для дела, но все-таки. А тут все уверяют, что сиды не лгут! И за полгода, что сида здесь живет, не разочаровались. Значит, она не ас.
— Меня не волнуют названия, — ответил тогда викарий. — Меня волнуют души. Всякий, кто получил от Творца дары земного бытия и бессмертной души — человек. Немайн — тоже человек. И Один ваш, я подозреваю, тоже. Не держите за обиду: мой Бог человек точно. Не только человек, но в том числе. Что есть большая слава и почесть для всех людей.
— Один — ас, — уточнил Эгиль, — и какова его слава, мы знаем. А кто Немхэйн? Как это выразить одним словом? Так, чтобы всякий понял. Видишь ли, мы горды, что ей служим. Здесь ее знают, понимают, кто она — и видят в нашей службе славу и почесть. А что мы скажем, когда вернемся в родные фиорды? Что мы служили некоей женщине? Даже и не королеве?
— Объясните. Расскажите все, — брякнул тогда викарий, и сам понял, что сморозил глупость.
— Люди не будут слушать долго повесть тех, кто потерял вождя и корабль, а потом служил неизвестно кому. Какое-то время будут — из уважения к деньгам и оружию. Но — недолго. А потому нам нужно уметь сказать коротко.
Эгиль выдохся. Вытер рукавом лоб, на котором набухли капли. Как будто без продыху полчаса топором отмахал.
— И мы не хотим говорить ложь. Даже случайно, — дополнил Харальд. — Мы все-таки из ее дружины. Мы надеемся, что ты сможешь нам сказать, кто она, так, чтобы это стало ясно не только мудрецам. Что Немайн — не обычный человек, видно. Не только по ушам и зубам. Не только... Но мы хотим знать, как ее правильно называть. И как ее суть объяснить другим.
Отец Адриан только хмыкнул. Но — молчал, потому как говорить было пока нечего. Выдавать тайну — в мыслях не было. Но — следовало что-то рассказать. И не путать многообещающих варваров в сложных измышлениях. И — нет, не лгать! — но повернуть истину таким боком, за которым не было б видно ее нежелательной части.
— Я все-таки начну сложно, — сказал он наконец, — я грек, а греки — народ, любящий мудрствование. Так что — сначала сложно, а потом, быть может, мы достигнем и краткой ясности... Итак, вернемся к тому, что я уже сказал: Немайн, прежде всего, человек. Бессмертная душа, тварное тело. Это образ Бога, по которому мы сотворены. И только от самого человека зависит, сможет ли он подняться выше. Стать — не просто человеком. И даже — не только человеком. Обычно христиане не особенно обращают на это внимание. Уж больно гордыню воспаляет — и ведет к обратному результату. Но в вас все равно этой самой гордыни — на легион. И вы не христиане, вам только знать... Так вот и знайте — в каждом человеке, помимо тела и души, есть еще нечто. Немножко — но есть, как бы плох он ни был. Это нечто мы именуем Святым Духом, третьей ипостасью Бога, — он сделал резкий жест, Харальд, готовый задать вопрос, так и замер с приоткрытым ртом. — Не перебивай, прошу тебя! Мне и так тяжело вести мысль. Одной из частей Бога, всегда различных, и всегда единых. Эта часть Бога разлита во всем добром, что есть в мире, и, в первую очередь, в людях. И если человек будет творить добро и красоту, расти душой — часть эта в нем будет прирастать. Понемногу. Сначала — это будет выглядеть как... — Адриан замялся, подыскивая слово попроще, — как удача! Правильные дела начнут спориться, и выходить лучше, чем человек этот будет рассчитывать или даже надеяться. Потому, что действовать будет уже не только его сила. А вот потом... Потом человек может стать богом. То, что это возможно — правда. Таково слово. "Вы — боги". Те, кто стал его частью, но при этом остался собой. И становится богом велением и благодатью Создателя. Это и есть подобие Бога.
— Это она?
— Не знаю. Это заметно только по чудесам. Безусловным. И часто — отрицаемым самим чудотворцем. Не мне судить. Я только верю, что Немайн на этой дороге, а как далеко зашла... Это ее личное дело. Ее и Бога...
Викинги переглянулись.
— Не больно просто получилось, — развел руками Эгиль, — то она богиня, то нет. То еще часть бога внутри.
И с надеждой посмотрел на Харальда. Мол, может хоть скальд чего-то разобрал? Но поэт молчал, только бороду принялся поглаживать.
— Так он и у тебя внутри, Дух-то Святой, — хмыкнул викарий, — только не особо много пока, видимо. Но что-то же есть! Вот, например, корабли у тебя хорошие выходят? А бывает так, что ты и сам не понимаешь, как вот это у тебя такое ладное судно получилось?
— Судно, — буркнул Эгиль, — это не то, что плавает, а то, в чем плавает. Но бывало, да... Это что, он?
Викарий кивнул.
— Почти наверняка. Но, еще раз скажу — сколько в ком, судить не могу. Но путь никому не закрыт...
А Харальд вдруг заложил руки за спину. Склонил голову набок.
— А ты на нее похож, — сказал, — не лицом, словами. Все неопределенное, запутанное. Непонятное уму. Но — ясное сердцу. А потому благодарю тебя. Хотя все, чего ты достиг — так это того, что мы острее стали чувствовать суть Немхэйн. Но никак не приблизились к тому, чтобы описать ее словами...
Коротко поклонились, ушли. А викарий остался сидеть, и рассматривать огонек в лампе. Он ведь и сам желал знать окончательный, полный, короткий ответ на вопрос: кто такая Немайн? И только что сам себе доказал, что это, в главном и наиважнейшем, ему не дано. Как бы она ни обзавелась своим новым именем, оно не мешает ей оставаться доброй христианкой и коронованной базилиссой. Святые не стали бы помогать самозванке. Тем более, что церковь вполне допускает именоваться в миру прозвищем, отличным от крестильного имени. Остального Адриан знать уже и не хотел. Немайн — кем бы она ни являлась — нужна и Камбрии, и Империи, и Церкви.
Священник снова обмакнул стило в чернильницу. Кстати, придуманную все ею же. Такую перевернешь, а чернила и не разольются! Вот это новшество ему по вкусу! А перья... Что ж. Камбрийские гуси могут быть довольны — их станут реже резать.
"Что же касается души самой странной из моих духовных дочерей, то ее немного угнетает невозможность соблюдать все установленные посты", — выскрипел пергамент под острой раздвоенной палочкой, — "и вечное причисление к больным из-за того, что ей необходимо ежедневное потребление мяса, чтобы сохранять силы и здоровье. Я немного утешил ее, напомнив, что такое же послабление дозволяется путешествующим и находящимся в военном походе, а также напомнив слова Спасителя о том, что не человек для субботы, но суббота для человека. Немайн со мной согласилась — но я вижу, что сомнения ее не оставили, а потому прошу тебя, если представится такая возможность, подсказать мне еще какие-нибудь убедительные аргументы. Кроме того, на нее очень тяжелое впечатление производят неизбежные в предприятиях такого размаха несчастные случаи. Иногда я задаюсь вопросом — где же она ухитрилась провести последние четыре года, чтобы, приобретя навыки воина и изворотливость политика, сохранить детскую надежду на безопасность этого мира?" Или веру в его благость, достойную святой. Но вот этого викарий писать не стал. "А случаи, которые это открыли, на стройке весьма редки, что я отношу на распорядительность как самой Немайн, так и ее помощников, Эгиля и Анны."
Но — все таки происходили. Хотя и случились уже после того, как были отрыты рвы, и дело дошло до укреплений посолиднее. Которых по периметру города не планировалось вовсе. Только рвы и валы, всего в один-два ряда. Но — не просто линией, а углами, чтобы один вал мог простреливать другой, продольно. Когда-нибудь их оденут камнем — но это не к спеху...
Раньше, при первом случае, нужно вводить хорошее оружие, которое позволит защищать их не крепостью стен, а меткостью стрел. Теперешний лук из вяза оружием был очень слабым. И Немайн расчеты делала исходя из характеристик классического длинного лука. Про который она знала только то, что он изготовлялся из тиса, и был довольно прост.
И, конечно, она устроила закрытые землей почти со всех сторон площадки для баллист. А мастерам и воинам приходилось объяснять каждое слово: фланкирование куртины — вот как раз баллистами, прикрытый путь, который скоро будет, но пока не прокопали, анвелопа — которой не будет очень долго, теналь, равелин, орильон... Воины кэдмановского клана и немногие дружинники, успевшие наняться к Немайн на службу, вынужденно вникали в эту премудрость. Чтобы ненароком не натворить бед, коверкая магические слова сиды, быстро перекрестили орильоны в "сидовы ушки", равелины в "земляные рога", а прикрытый путь оставили как есть. Потому как звучал понятно и неволшебно. Еще шутили, что сида хоть ворота оставила как есть: хорошие, дубовые, двойные, с запасом камней для того, чтоб завалить их при необходимости. Дошутились. В один прекрасный день сида объявила, что временные меры отменяются, и пора все трое ворот оборудовать как надо! Все ждали нового волшебного слова. И было слово, и слово было страшное: "захаб". Прежние непонятки хоть звучали похоже на латынь. Снова взялись за лопаты. Насыпали внутренний вал, короткий, параллельно наружному. Но отныне всякий, желающий въехать в город должен был тащиться от передовых ворот до внутренних не меньше трехсот шагов меж двух валов, на которых стояла внимательная стража. Пока — немногочисленная и всего лишь с луками. И камнями, которых было вполне достаточно, чтобы завалить рукотворное ущелье едва не доверху...
И все-таки одной линии укреплений камбрийцам казалось мало. Здесь Немайн пришлось выдержать битву с Ивором, который заявил, что леди-хранительнице республики положено больше рвов и валов, чем какой-то захудалой королеве — а те, бывало, и по девять колец друг за другом насыпали. Но его удалось утешить тем, что ни одно валлийское королевство не строило крепостных башен — у кого были, обходились римскими. А башен пришлось заложить аж три. Хотя сначала Немайн хотела отделаться одним донжоном на вершине холма. Но — запас воды нужно было укрепить, а жить в водонапорной башне — врагу не пожелаешь. Сыровато!
