Вьюга

— Это ты лично обо мне так печешься, или интересы капитула блюдешь?

— А вот это, Сергий, — она поднялась, не без грациозности, стоит сказать — совсем не твое дело. Считай, что люб ты мне, вот и думаю, как тебе лучше будет. Плохого же ты от меня не видел?

Помолчала, чай допивая, потом стукнула кружкой о стол, ткнула в меня пальцем:

— А хочешь — так оставайся, не неволю, сдавай подорожную и иди, досыпай. Меня только потом не вини.

Я только руками развел:

— Да уж лучше поеду, сестра. Спасибо тебе, как бы оно там ни было. С альвами могу увидеться?

— Нет, — она даже покачала головой, словно слова свои подтверждая, — да и спят они, наверное, но в любом случае нет. Непростые они оказались, альвы твои.

— Ирина, с ними же ничего не случится, так?

— Ох, да не делай такие страшные глаза, пан Сергий, не съем я их, честное слово. Полковнику альвы не интересны, их на дыбе растягивать не будут. Поговорю с ними, рыжую на ноги поставим — да и пусть идут. Увидишься с ними еще, ты за себя лучше думай. Сашко!

Вестовой, словно за дверью подслушивал, моментально в кабинете появился.

— Пан Гаврилов с Шибенцом поедет, Василь знает уже. Проводи его, пусть вещи заберет. Да, и лошадь ему дайте, какая там прогонная, подорожная у него есть.

Обернулась ко мне.

— Лошадь не забудь на Тунавский ям сдать, пан рыцарь, а то спросят потом. И… ладно, иди ты уже, иди, время выходит. Позволит Великая мать — увидимся еще.

— Увидимся, сестра, — эх, не договорили мы, точно, но время, время, снова бежать пора.

Повезло еще в том, что Хевдара будить не пришлось — цверг нас прямо на крыльце и встретил, дымя трубкой. Успели парой слов перекинуться, хоть вестовой Сашко и прыгал от нетерпения, всем видом показывая, что торопиться надо.

За альв ему сказал, про Перескуйчека не забыл, да еще поинтересовался, что за трактир в Тунаве он присоветует. Ага, так и запомним, «Кабанья голова», что на набережной Зыбки.

— Красного кирпича, и башка кабанья намалевана, а лучше — спроси просто трактир старого Кисловского — всякий покажет

— Там буду, а нет — так там знать будут, куда уехал, — я уже на бегу цвергу кивнул, — бывай, пан Торстенсон!

— Бывай, пан Сергий, счастливо добраться — это он уже мне в спину сказал.

На конюшне встретил того самого Василя Шибенца, гусарского поручика лет крепко за сорок, явно из небогатых, а может и вообще из простых. Тот спросил только, служил ли я по военной части, кивнул, выслушав ответ и дальше больше молчал, что и хорошо. Потому как проще сказать, что служил, чем общих знакомых искать — а откуда им взяться?

Выехали спустя, может, молитвы две — еще на чуть задержаться пришлось, когда Перескуйчека у ворот встретили. Пан ротмистр, правда, себя сдержал — глянул блеклыми бельмами на подорожную, ус подкрутил, крикнул, что бы ворота открывали и дверью в караулку бахнул так, что снег с крыши посыпался. Ничего страшного, я тоже на долгие прощания не настроен. Захотелось еще раз Ирине спасибо сказать, хоть и интерес у нее точно какой-то свой был. Ох, кажется мне, этот бы подробно выспросил, как я у амманов оказался и за каким, собственно, хреном в княжество явился. И ответы бы ему очень не понравились. А мне бы вряд ли понравились вопросы.

Василь на ротмистра, такое ощущение, вообще внимания не обратил — молча ждал, пока подорожную проверяли и только и сказал, как за ворота проехали, мол, держимся гуськом, пан рыцарь, из строя не выезжайте и по сторонам поглядывайте.

Так и шли молча — похоже, гусары этой пятерки друг с другом уже обо всем успели наговориться до отвращения или, может, от командира своего переняли привычку зря языками не трепать. Неспешно ехали, убаюкивающим шагом, даже пару раз задремать в седле умудрился. И дорога тут наезженная была — Шибенец сказал, что здесь самый лес, если строить что нужно. Как раз по зиме такой и валить, потому и народ ездит, и пан полковник разъезды пустил — мало ли, вылезет что из топей?

На край Прижбыховской пущи молитв через двадцать вышли, точно к рассвету, едва забрезжило. Там Василь буркнул, мол, бывайте, пан, и пятерку свою на какую-то тропку развернул. Ну, а я дальше по дороге поехал, вдоль лыжни и телеграфных столбов, а там она плавно так во вполне серьезный тракт влилась, поля по сторонам потянулись — совсем обжитые места пошли, то мельница из-за рощи торчит, то деревеньку какую видно. Даже пару крестьянских саней обогнал, из тех, что пораньше на рынок двинули — с битой птицей, промороженной до звона, и такими же хрюшками.

Потом саней больше стало — из деревень, что к Тунаву поближе, народ подтягивался. Проскакал мимо драгунский разъезд в посеребренных инеем касках и волчьих дохах поверх курток, а там впереди и сам Тунав показался. Сперва полное ощущение было, что в приснопамятный Луковец въехал — по сторонам потянулись добротные такие подворья, пахнуло дегтем, дымом, застучал где-то молоток по жестянке, да и народу прибавилось солидно, а уже потом и городскую стену увидел, и очередь саней у ворот — тоже. Слава богу, верховых без груза отдельно пропускали — усталый, явно еще с ночи не сменившийся, драгунский поручик бегло глянул на подорожную. Встряхнулся, зацепился взглядом за что-то:

— Пан с Клебицкой едет или со Щеславской? — и добавил, словно извиняясь, — Тут в подорожной неразборчиво, пан…?

Странно. По мне, так вполне ясно отметка проставлена. Хотя время неспокойное, может, проверяет чего.

— Пан Гаврилов. С Клебицкой засеки, по делам святого капитула.

— Да, теперь вижу. Где остановитесь, пан рыцарь? Могу на яме дать знать, что бы лошадку там и забрали.

А вот тут я уже всерьез напрягся. Они что, каждого проезжего до трактира провожают и конюхами работают после службы? А в зад не целуют, интересно?

— Не решил пока, пан поручик, — тот хмыкнул, протянул подорожную, — Лошадь сам отведу, спасибо на добром слове.

— Ну, как знаете, пан Гаврилов, — ощущение полное, что для себя проговаривает, чтобы, значит, не забыть, — Счастливо вам дела ваши решить.

Ну, вот и Тунав, наконец, тут уже с Луковцем никакого сравнения — улицы мощеные, да и дома сразу пошли в три этажа, сплошь каменные. Дымом и навозом конским гуще запахло, народу по улице прилично, все спешат, хоть и рано еще. И, что удивительно, не только люди — вон, и пара цвергов куда-то торопится, а там вроде как альвы прошли. Кстати, альвы — может, стоит тут найти кого из их старших, да о своих девчонках рассказать? Хоть и в целом поверил Ирине, что ничего с ними не сделается, а спокойнее будет на душе. Как там цверг говорил — альвы наособицу живут? Надо будет в их квартал заглянуть все же.

Первым делом лошадь на ям свел, благо он тут, у ворот, и был — снял мешок свой, проставил отметку в подорожной — одним делом меньше. Вышел, двинул вперед по улице, прошел с квартал — а откуда так сдобой пахнет? Ага, вон в том доме — и вывеска какая-то висит еще, вроде кренделя. Оказалось, там трактир небольшенький — чисто, видно не разливают тут, а сплошь завтракать люди ходят, не та публика. Столы простенькие, но почти все заняты — насилу отыскал свободный, уселся, а там и подавальщица подошла. Заказал пару пирожков с грибами и луком, тарелку жареных вареников с мясом — их отдельно присоветовали — да еще попросил чайник чаю — оно с мороза хорошо будет.

— А скажи еще, панна, где тут трактир старого Кисловского? — я буквально поймал уже собиравшуюся бежать девушку.

— Так на набережной, пан, отсюда как выйдете — прямо ступайте, у графского памятника влево, там Зыбку увидите — а справа и трактир будет, еще вывеска у них кабаньей головой, — тут подавальщица улыбнулась, явно смущаясь, — только дорого там пан, уж простите, хоть и нумера, говорят, хорошие.

Точно, я уж привык к тому, как одет — а выгляжу, поди, чисто чучело. Одни штаны от пана Подбийпяты на мне сидят как амманские шальвары, что уж про остальное говорить. Ладно, дело наживное. Доел, выдул чайник чаю, расплатился, да и зашагал, как сказали — прямо, у здоровенной бронзовой статуи — влево, а там и правда Зыбка, вся дровяными баржами заставленная. И дом кирпичный с вывеской в виде кабаньей головы имеется. Туда и зашел, и сразу увидел — место солидное. Все в полированном дереве и бронзе, богато, нечего сказать. Cлева стойка, где скучает этакий купчик в шелковом жилете и с постриженной бородкой, справа — трактир явно, по раннему времени пустой и темный, а прямо — лестница, видать — в нумера.

— Доброе утро вельможному пану, — пока я стоял да осматривался, купчик решил взять ситуацию в свои руки, — По рекомендации к нам? Боюсь, пан, что свободных комнат…

Ага, и этот решил, что пан рыцарь из каких-нибудь Мышиных выселок не туда зашел.

— Да, друг мой, Хевдар Торстенсон, этот трактир советовал, — я подошел к стойке, кинул мешок с плеч под ноги, нарочито так — гулять так гулять, — мне бы номер из приличных и ванну туда. Можно это?

— Как же, конечно, вельможный пан, — купчик нисколько не смутился, — надолго в Тунав пожаловали?

— Дней на пять, — сказал я, прикидывая сроки, — может, и дольше задержусь.

— Тогда изволь пан, триста крейцеров выходит, или, если на талеры — то пять талеров общим счетом.

И правда, совсем не дешево, но вроде как хватает у меня, отсчитал часть серебром, добавил золотом, что с муладжина снял. После получил здоровенный, с ладонь размером, ключ, указание о том, где номер находится и заверения, что ванну вот буквально за три молитвы обеспечат.

С ванной, кстати, соврал купчик, но все равно молитвы за четыре управились — как раз успел вещи из мешка разложить, а там и приволокли четверо здоровенных мужиков этакое бронзовое чудище с кипятком.

Потом уже весьма симпатичная девчушка туда ведро холодной воды опрокинула. Покрутилась еще, спросила — не надо ли пану какая помощь? Пан сказал, что помощи не надо, разве что вещи в стирку забрать да принести из погреба кувшин пива, чем, похоже, ее огорчил — ну что тут поделаешь. А потом, получив искомое, пан в ванну влез, вальяжно выставив голую ногу наружу, и, прихлебывая пиво, о делах своих задумался.

Сперва решил насущным озаботиться — у меня, вон, шашка так и лежит, да и кинжал тоже, надо бы оружейную лавку найти. Может и самому еще что понадобится. Потом одежду заказать — готовой тут не бывает, знаю откуда-то, только портного искать и шить, а значит — чем скорее, тем лучше, оно все время занимает. Потом к альвам наведаться нужно — тут хоть и есть вариант себя полным дурнем выставить, но лучше уж так, чем совсем от девчонок отмежеваться. Неправильно оно как-то будет, мне кажется.

Ну и напоследок — найти сестру Аристу. А напоследок потому, что может так оказаться, что свидание с канонессой затянется на неопределенный срок. Мало ли, какие у капитула планы, заранее тут не угадаешь. Но и не идти глупо — они всяко знают, что в Тунав я выехал, не зря там у сестры Ирины под боком телеграфист сидит.

Так и валялся, пиво попивая, в полной душевной гармонии, пока кувшин не прикончил. А там уже и вода остыла, и белье из стирки принесли, горячее от утюга и местами не вполне просохшее.

Оделся, натянул тулуп, номер закрыл. Внизу уточнил у того же самого купчика, где тут лавки расположены, сказал ему, что спрашивать меня могут — высокий такой пан или, например, цверг. Сам, конечно, не думал, что сегодня доберутся, им еще с полковником разговаривать, но все же.

А потом уже двинул на улицу, хоть не больно-то после горячей ванны хотелось.

Глава девятая, где герой обустраивает быт, знакомится с нравами и обычаями мест компактного проживания альвов и неожиданно встречает старую знакомую

— Ты уверен, Кар?

— Как в Великой матери, панна, это он.

— Хорошо. Хорошо, пусть так. У тебя есть хотя бы какое-то объяснение?

— Святое чудо?

С портным мне здорово повезло, еще и вид мой потрепанный свое сыграл, наверное. Старик долго цокал языком, сетовал на то, как цены взлетели и что господа вельможные паны из соборной рати все, как один, к старому Шимону пошли перешиваться, словно завтра им в строй, а в конце концов предложил выбрать из уже готового что-то:

— Пан такой ладный рыцарь, ой, да ему все будет к лицу, вот Мося тебе сейчас покажет, что там у нас есть. Эти паны офицеры знаешь что? Взяли моду заказывать, а потом не платить, а Шимону что делать? Шимон перекраивает, Шимон в поте лица зарабатывает на корку хлеба и может быть немножечко на то, что на этот хлеб можно намазать, вельможный пан. Мося, Мося, горе моих седин, неси пану те прекрасные вещи, что там у нас не забрали!

В общем, за весьма умеренные деньги обновил гардероб в этаком охотничьем стиле. Подозреваю, что старый пройдоха воспользовался случаем и какой-то неликвид отдал, но что за печаль? Зато вышло быстро и дешево, а на прием к князю мне, вроде как, и не нужно.

Оружейника, что присоветовали в трактире, пришлось поискать — в первый раз мимо вывески прошел, больно невзрачная была. Сама же лавка оказалась добротной — сразу кожей пахнуло, железом и ружейным маслом. Правильный такой запах, и устроено все солидно — не удивлюсь, если тот же мастер делал, что и «Кабанью голову» оформлял. Тоже потемневшее дерево, начищенная бронза, только по стене за прилавком не ключи и картины развешены, а рапиры и револьверы больше. Как колокольчик над дверью брякнул — за прилавок степенно так вышел цверг, широкий, как дубовая колода. Я даже удивился — как он с такими плечами в свой магазин заходит — боком, что ли? Глянул на меня так со значением из-под насупленных бровей, поздоровались — ощущение, что не руку пожал, а кузнечные клещи. Цверг отрекомендовался Иваром Хидльсоном, цеховым мастером Тунавской кузнечной гильдии — оно и понятно, и вид у него такой, словно только от горна отошел.

— Вот, пан Хильдсон, продать хочу, — выложил на прилавок тот комплект, что у муладжина взял — и шашку в ножнах, и кинжал. Цверг железо сграбастал, глянул и так, и этак, узоры на клинках осматривая. Постучал почерневшим ногтем по лезвию, послушал — разве что не облизал, да и то, кажется, просто потому что я рядом стоял. Потом с видимым сожалением обратно на прилавок положил.

— Если продать хочешь пан — воля твоя, но настоящей цены я не дам, — даже руками развел, — тут знаток редкостей нужен, да и торги устраивать надо, если по-хорошему. А я… Ну, сто гульдинеров дам, разве что, и то подождать тебе придется, таких денег тут не держу.

Я задумался. Оно, конечно, неплохо бы побольше выручить, да только я постоянно куда-то бегу последнее время. Тут вот, в Тунаве, надолго ли задержусь? А деньги — всегда деньги.

— Ну, может быть сто пятьдесят наберу, пан рыцарь, — неправильно истолковав мое молчание, выдавил цверг, — но это край уже, на торгах, дай Великая мать, сто восемьдесят дадут.