К черному трону

— Ну что за враги попались! Одни трусы! — рассмеялся разгоряченный боем Джамсаран, уже начавший сожалеть, что так быстро разделался с бывшим десятником, не завершив схватку на ближней дистанции.

"Надо поглядеть, что у него на сердце. Постой! Их, кажется, шестеро было. Я же пятерых убил".

Привстав в стременах, оглядел округу.

"Пять коней да мой мерин, два верблюда. Пятеро мертвых тел. Где еще один? Может, он нырнул в мутную воду, сидит у дна и сосет воздух через тростинку?"

Опершись на холку, не выпуская повода из рук, гонец вспрыгнул на седло ногами, выпрямился во весь рост. Его иноходец стоял в воде по брюхо, не проявляя никаких признаков беспокойства.

"В воде его нет". Джамсаран стал внимательно оглядывать степь вокруг.

— Ага! — раздался его радостный клич, когда всаднику удалось увидеть на западе, за небольшим бугорком, маленькую черную точку — верхушку малахая. Джамсаран вернулся в седло и принялся неторопливо разгонять коня. По мере его приближения из-за бугорка показывалась все более отчетливо коротконогая фигурка любителя чужих жен, так до последнего мгновения не отважившегося принять смерть стоя.

За десять шагов до него Джамсаран свесился на полном скаку вправо, почти горизонтально; за пять — поднял саблю; за полтора — рубанул от души на полный мах, без всякой ошибки. Сабля не только рассекла лежащего поперек, но и прорезала под ним землю, не остановив своего движения, вернулась в исходное положение, уже отертая от крови.

— Какой я молодец! — не удержался от похвалы гонец, улыбаясь во весь рот добродушной улыбкой.

У всех поверженных врагов красный воин вырвал сердца. Насадил на пику, воткнул ее в землю. То-то воронам черным будет пожива. У атамана он отрезал кусок печени и хотел было съесть, но печень оказалась на вкус горька. Видать у покойника разлилась желчь, от злобы. Во рту стало горько, Джамсаран вспомнил о воде.

Вернувшись к водоему за иноходцем, Джамсаран нещадно выбранил его — пройдоху. Пока хозяин сражался, тот нацедил полную утробу воды, выпив ее больше жаждущего верблюда, отчего бока мерина раздулись, подобно новому бурдюку.

— Разве можно так пить?! Я там дерусь, а ты тут и рад стараться. Ты посмотри, посмотри, как затупилась сабля, — бранился Джамсаран, показывая мерину глубокие зазубрины на клинке. Мерин опустил шею и виновато отвернул голову, хитро скосив глаз на хозяина.

— Теперь придется обождать.

Воспользовавшись передышкой, Джамсаран обтер и остро наточил саблю, навострил наконечники стрел. Медным браслетом обтянул рассеченный поруч, не забыв прошептать благодарность горным текам, отдавших на его доспехи свои рога, которыми раньше сшибались на своих турнирах. Пустив несколько солнечных зайчиков омытым от крови клинком, воин вдруг опустил его, отбросил наземь.

"Разве можно так рисковать! Убили бы, кто тогда доставил бы Хану весть о смерти сына?"

Черный — Морин.

Как и все гонцы, Кутх размышлял о содержимом своего свитка. Он прекрасно разбирался в цветах, знал что такое "черная весть". Но знание о том, когда и при каких обстоятельствах наступит его смерть, ничуть не мешало ему веселиться. Кутх чувствовал бешеный азарт гонки и не особенно верил словам Сабе. Очень ему хотелось перескакать белого и красного гонцов, довольно улыбнуться в их запыленные и усталые лица. А там и на плаху можно. Еще ему нравился умный Сабе, давший ему возможность поставить на кон свою жизнь и поиграть ей, как в "три камня".

"Белый воин, красный воин, черный... все отбрасывают черные тени".

Будущее поворачивалось к нему своими сверкающими гранями заснеженных горных пиков: то грезилась Кутху невероятная слава, щедрая на награды и пышные почести при ханской ставке, щедрая на степные песни, сложенные в его честь и распеваемые по всей Степи, щедрая на высокие должности. Будущая слава великого полководца.

То представлялась будущая жизнь простого батыра, состоящая из одних походов и сражений, с тяжелыми ранами, голодом и усталостью, с долгими суровыми разговорами воинов у костра. Грудами добычи, пышногрудыми пленницами с мягкими губами, стайкой прижитого от них потомства, когда он, уже седым старцем, будет рассказывать детям о Великом Хане и распевать собственные песни о тех славных временах.

И все же наиболее славным представлялся ему собственный скорый конец. Он, почти рядовой воин (ладно — младший начальник), сообщит Великому скорбную весть, сурово, по-военному, отрежет в глаза Хану ужасную правду, отлично зная, что за это полагается. Что за правда, за которую голову не рубят?! На лесть похожа такая правда. В этот миг станет он равным Великому, потому что в свите Хана такое любой побоится сказать. А это самые достойные люди Степи: храбрые воины, отважные полководцы, мудрые советники. Но только он, Кутх, сможет, не дрогнув, передать эту весть на глазах их всех. Это будет истинное величие воина. Его величие.

Хан подарок дает, Хан казнит, Хан милует.

Великий Хан голову Кутху срубит,

Великий Хан Кутха наградит,

Великий Хан Кутха накормить прикажет.

Кутх молодец! Кутх умрет! Кутх жить будет!

Как-то сама собой сложилась песня без начала и конца на мотив бесконечного степного напева.

Сухой ковыль сменился растрескавшейся землей, усыпанной бурыми ежиками колючих кочек. С юга табуном испуганных коней в дымке понеслись вереницы барханов. Небо посерело. Хочешь ехать по степи быстро — выбери правильный путь. Расстояние здесь мерят не шагами, но днями пути. Вся хитрость в том, чтобы скакать все время по кромке Песков, глубоко в них не заезжая — там копыта вязнут в песке, и не удаляясь в степь, где высокая трава путается в конских ногах. По твердой земле полупустыни можно скакать как по дороге, не утомляя лошадей и не сбивая копыта их, не уставая самому. Ехать и ехать, негромко напевая, не останавливаясь до самых пустынных болот Арканлык, в которые впадает река Хапгол. Там можно напоить коней.

Никого не видно вокруг. Если в Степи можно ехать много дней, не встречая людей, то в Песках можно и всю жизнь прожить, никого не увидев. Но сейчас угроза стояла в недвижном воздухе: когда по степи проходит смерч войска, поднимается много пыли, которая долго носится в воздухе и не может осесть. Это следы в воздухе — не на земле.

Ему вспомнился запев любимой им песни:

Мир без края-я,

посмотри на меня-я

Я пылинка твоя-я

сын номада я-я.

"Люди, что пыль не осевшая, — заключил Кутх, — Мечутся всюду, согнанные с мест, глазами волка следят за дальними всадниками. Кто прячется сейчас в Песках, когда в степи еще вдоволь трав? Только те, у кого есть причина скрываться. В степях, в пустынях сейчас бродит отрепье всякое. Куда не поедешь, все равно кого-нибудь встретишь".

— Гайда!

Стоило прокричать ему это слово, стегнув бурого иноходца, как взвились лежавшие на земле кони, спрятанные в озерцах густой травы и зарослях саксаула, на коней вскочили всадники, неистово вопя, понеслись во весь опор наперерез гонцу.

"Не воины. Выдержки не хватило ближе подпустить".

Кутх перескочил в седло боевого вороного, погнал коней в урез несущейся на него стае гикающих конников, пронесшихся мимо. Лишь один из них вовремя среагировал — сумел развернуть коня на полном скаку.

"Единственный из всех", — отметил его Кутх, настегивая своих коней. От погони надо было оторваться, заставить преследователей растянуться в линию, заманить опасного всадника вслед за собой и сразить его. Остальные — не воины, их просто перебить по одиночке, а то и вовсе разогнать.

Кутху удался маневр: он постоянно поглядывал на скачущего ему вслед, и не думавшего отставать, хоть его ватага скакала за пятьсот шагов и расстояние все увеличивалось. Черный воин направил коней ближе к Пескам, на невысокие холмы серой пыли, фонтанами вылетавшей из-под копыт, застлавшей глаза преследователю, забившей ноздри и глаза его аргамаку.

"Если опытный воин — сощурится и будет следить за мной через узкие щели меж век".

Преследователь отклонился влево, выйдя из шлейфа пыли и чуть поотстав. Кутх заметил отблеск клинка.

"У него даже копья нет. Может оторваться от него, уйти в пески, сделав небольшой крюк, не подвергая опасности послание Великому Хану".

И вдруг Кутх понял себя, понял о чем думал с самого начала: он будет биться. Оставалось только выбрать подходящее место. Вокруг были пыльные холмы, перемежавшиеся ребристыми песками, в которых увязал его вороной. Кутх стегал его плетью, конь сердился, начинал выносить круп вперед и взбрыкивать.

Скакавший за ним воин размахивал саблей. Свист ее обвинял Кутха в трусости, призывал остановиться и сразиться. Тот не поддался на столь простую хитрость. "Стрела его уложит," — так решил. У черного воина было два саадака*, по одному на каждом боку. "Правый он не разглядит". Слегка пригнувшись на правый бок, Кутх подоткнул под поджатое колено лопасть малого лука, сделанного из двух бараньих рогов, рывком согнул его и набросил тетиву. Выхватив длинную красную стрелу с лебяжьим оперением, с долотным наконечником в форме лебединого клюва (она так и звалась: "аккош" — лебедь), вложил ее пятку в тетиву. Слегка ослабив давление коленками на бока вороного, отчего тот немного замедлил бег, Кутх обернулся влево, успев натянуть лук в повороте. Целился мгновение, пальцы разжались, стрела пискнув мышью, с курлыканьем лебяжьим рванулась к цели. Ее гудению подпел трепет спущенной тетивы.

Враг готов был ко всему и упредил удар стрелы, неминуемо впившейся бы ему в глаз, не успей он двинуть круглым, выпуклым как курган, щитом. Аккош, ранее пронзавший воинов в доспехах насквозь, на этот раз лишь прочертил царапину на медном умбоне**, соскользнул вбок, пробив плетеный тальник, выскользнул около уха воина, чтобы бессильно упасть неподалеку.

"Силен! Придется сначала убить его коня".

Не успел черный воин вытянуть вторую стрелу, как его сильно тряхнуло, бросило вперед, ударило животом о седельную луку. Коварный солончак подстерег его. Конь погрузился в черную мутную грязь, скрывавшуюся под коркой соли, увяз в ней по брюхо, отчаянно мотал головой, то рыдая отчаянным ржанием, то хрипя. Сзади слышался топот подъезжавшего всадника. Времени на раздумье не было. Кутх оглянулся: пристяжная его дергала повод, бесясь, била копытами по соляному насту, брызгая в глаза мокрыми едкими комками. Воин развязал узел, двумя руками схватил повод. Бурая подняла голову и сделала шаг в бок. Грязь успела заползти в сапоги, сделав их тяжелыми. Выскочить из нее вместе с конем было невозможно. Топот копыт раздавался совсем близко. Кутх вывел стопы из стремян, растопырил ноги, повалился набок и крикнул: "Гар!". Услышав команду выхода из боя, пристяжная рванулась назад что было мочи, вырвала своего хозяина из трясины и поволокла по песку.

"Если не отпустить повод, она побьет меня о землю, а то башку прошибет копытом". Кутх разжал руки и сразу вскочил. Всадник был от него в двенадцати шагах и уже вынес вбок руку, сжимавшую черный волосяной аркан. Стоило Кутху разогнуться, как рука врага пошла вперед, спустив веревку с ладони. Черный воин сделал нырковое движение телом, увернувшись от петли, пробежал вперед три шага, расставил ноги так широко, будто хотел сесть сразу на две лошади, выставил руки вперед, растопырив пальцы.

Занятый подтягиванием аркана, враг не успел вывернуть своего коня, чтобы тот ударил Кутха конской грудью и затоптал копытами. Черный воин оказался чуть сбоку и принял всю мощь разогнавшегося коня на свои огромные ладони.

В спине Кутха что-то хрустнуло, отозвавшись глухой болью. Предплечья, сами плечи заныли от стального напряжения мышц, но черный воин прикусил зубами густые черные усы, и выдержал толчок, слегка отклонившись назад, вобрал в себя его мощь и возвратил назад, толкнув коня с такой невероятной силой, что тот завалился на бок.

А Кутх уже занес двумя руками свой широкий меч, намереваясь рассечь свою жертву вместе с конем на две половины.

Но врага не так-то просто было одолеть, хоть левая нога его была придавлена к земле конем, а сабля была в ножнах. Он, прикрывшись щитом, уперся ногой в седло, с силой оттолкнулся и отъехал спиной по пыльной земле назад. Толчковой ногой сковырнул с пока неподвижной левой стремя и свистнул коню. Пегий конь вскочил, закрыв хозяина крупом, толкнул Кутха боком, встал на дыбы. Кутх, любивший опасные проделки, хотел пробежать у него под брюхом — конь встал на все копыта. Хотел оббежать его спереди — конь ступил несколько шагов вперед. Кутх повернулся, намереваясь обскочить животное сзади.

"Опасно это, но недобитый противник вдвое опасней!"

Боевой конь, привыкший биться с врагами и без седока, так лягнул копытом, что не увернись Кутх, голова бы его разлетелась на черепки. Черный воин так и стоял перед преданным хозяину животным, выставив меч вперед.

Сообразив, что почти невидимый за пылью седок, наблюдает за ногами Кутха и дает еле слышные команды своему коню, черный воин слегка ткнул острием меча животное в ляжку. Конь завертел хвостом, вывернул голову с прижатыми ушами, подняв верхнюю губу, обнажил ряд белесых зубов, рассчитывая скусить, как ему представлялось, огромного слепня, облюбовавшего его зад, одновременно выгнул тело, скакнул задом вбок, очутившись мордой к Кутху.

Воспользовавшись столь удачным расположением, Кутх проскочил под шеей коня и столкнулся глаза в глаза с противником, успевшим встать на ноги, выхватить оружие и изготовиться к бою.

Черный воин ударил первым — его меч, издав подобный далекому раскату грома звук, рассек воздух, добрую треть щита и вновь воздух, не задев противника. Следуя инерции, Кутх пронес его дальше, повернувшись на одной ноге, совершив полный оборот. Ответный удар врага опустился на лезвие меча, заставив черную сталь загудеть, задрожать, просыпаться искрами. Кутх знал — сейчас последует еще один удар или укол, от которого он не в силах будет защититься, не имея против врага щита и надежных доспехов, только тяжелый меч. Не от этого, так от следующего падет под частыми и стремительными рубками и уколами прекрасной сабли в умелых руках. У него остался миг на один короткий, не очень сильный удар — тяжелый меч надо разгонять, тогда он сокрушает все на своем пути. Черный воин умел в бою ощущать и думать быстро-быстро, иногда ему казалось, что время во время схватки не несется как вихрь, не течет как вода, а тянется, как густой каймак.

И он нанес этот короткий удар, навалившись на меч всей тяжестью своего тела, вниз — вкось по прикрытому остатками щита врагу, чувствуя там самое уязвимое место врага — над выставленной вперед помятой ногой. Щит выдержал этот тяжелый удар, но враг просел на левый бок. Занесенная для рокового "бреющего" удара сабля дрогнула, прошла вскользь по железным пластинам, прикрывавшим грудь черного воина, не причинив никакого вреда.

На этот раз Кутх замахнулся от души и, в свою очередь, "сбрил" голову врага, подскочившую вверх, подставил лицо двум теплым фонтанчикам крови, бьющим из горла. Безглавое тело опустилось на колени, пало к ногам великоханского гонца, замерло в позе полного почтения.