Попаданецъ

Короче, ещё неделю мы провели, не трогаясь с места. Хорошо ещё, что с погодой повезло. Ночи стояли по-летнему тёплые, днём тем более припекало, а дождя не было и в помине. Мишка каждый день уходил за провиантом, пропадая часа на два-три, а я отлёживался. Хуже всего в таком времяпровождении было полное, абсолютное ничегонеделание. Я уж молчу про все гаджеты, интернет и прочие блага цивилизации, которые разом стали мне недоступны. Можно было бы удовлетвориться простыми книгами. Пусть с устаревшими буквами и словами. Но у нас и такого не было.

Зато появилось время подумать о том, что я буду делать дальше. Дальше — это когда, а главное — если доберёмся до Питера.

Первый вопрос, он же основной: а с чего я вдруг решил, что вот так просто пойду и буду принят Ломоносовым? Кто я, и кто он? Да к нему таких ходоков тоннами ходят. И что — он всех принимает? Был бы он ещё здоров, куда ни шло. А так... ну, пришёл, пусть даже одарённый вьюнош в столицу — так иди учиться. Чего сразу к Михало Василичу лезть? Было бы у меня что-то на руках, что-нибудь из моего времени, что могло бы послужить пропуском к учёному, ещё куда ни шло. Но ведь нет же ничего. Спортивная форма не в счёт. Мне бы девайсину какую. Хоть часы наручные. Эх! В общем, вырисовывается та ещё проблема. Зато, если мне всё же повезёт, и Ломоносов примет меня, выслушает и поверит... какие перспективы открываются!

В те моменты, когда мысли сворачивали в этом, более приятном направлении, у меня сразу поднималось настроение, и я принимался мечтать. Прогрессорская стезя манила так, что захватывало дух. И забывалось, что основной целью свидания с учёным всё же была надежда, что он поможет мне разобраться с моей проблемой, и подскажет путь домой. Дом отступал на второй план. В мыслях я рисовал себя спасителем России, человеком, который сумеет вывести её далеко вперёд по пути научного прогресса. Что я Стругацких не читал? Да и современных авторов, столько понаписавших про попаданцев-прогрессоров.

О подробностях старался не задумываться, а то опять грустно получалось. Ну, допустим, расскажу я о легировании стали. А чем легировать-то? Можно и кремнием, его наверняка открыли. Возможно ещё и марганец. А про никель вообще слыхом не слыхивали. И как никелевая руда выглядит, я понятия не имею. Все мои школьные познания становятся тогда бесполезными. Ну, разве что всплывает в голове "Норильск-Никель". Только что там сейчас на месте Норильска? И это так, к примеру. С остальными металлами и присадками примерно та же картина. Поэтому я старался заранее не расстраиваться. Вот пообщаюсь с Ломоносовым, а там обязательно что-нибудь придумаю! Меня же никто не заставляет с лопатой и молотком строить нефтеперегонный завод, или гидроэлектростанцию. Главное выложить всё, что мне известно, а там пускай сам разбирается — что применимо к этому времени, а что ещё пока подождёт. Лет двести.

В общем, в таком мечтательном безделье я проводил время в одиночестве. Потом появлялся Мишка, и мы начинали готовить ужин. Вернее готовил он, а я помогал в меру своих сил. Хорошо ещё, что язва на ладони затянулась, напоминая о себе раздражающим зудом и свежим шрамом. Но всё равно, Мишке я помогал советами, в основном, учитывая мою ограниченную трудоспособность. Однако именно на этой стезе мне представился случай попрогрессорствовать.

В какой-то день пацан приволок изрядный кусок свинины, купленный в деревне. Мяса было действительно много, килограмма два, а то и больше. Учитывая моё состояние, мы использовали его только для приготовления похлёбок. И то, по большей части Мишка приносил курятину, как более диетический продукт. А тут такой шмат. Ясно было, что употребить его до того момента, как он потеряет свежесть, мы не сможем. И вот тогда мне пришло в голову сделать шашлык. Благо винный уксус оставался в запасах — им мальчишка обтирал мою тушку, когда я валялся с жаром. Котелок тоже имелся, раздобытый в первые дни нашего лесного обитания. И лук, и соль. Даже несколько головок черемши удалось найти по подсохшим былкам. Вот только перца не хватало. Когда я посетовал Мишке на отсутствие столь необходимой приправы, случилось чудо. Малец осторожно выудил из своих запасов горсть чёрных сморщенных горошков.

— Да ты что! Это ж целое состояние должно быть! — изумлённо смотря на пряность, проговорил я.

— А, ерунда, — отмахнулся Мишка. — Раньше, говорят, да. А сейчас, дороговато, конечно, но не запредельно. А этот я вообще из дома несу.

— Ну, тогда ладно, давай! — я проинструктировал мальца о том, что мне понадобится перец в размолотом виде, а сам занялся разделкой мяса. С этим у меня проблем не возникло. Дома я часто помогал родителям в процессе приготовления этого популярного кушанья, и, в результате вполне освоил несколько рецептов жареного на углях "кое-что-на-палочке".

Мишка осторожно превратил некоторое количество горошин в требуемый порошок, после чего с сомнением стал наблюдать за моими действиями. Когда я дошёл до заливки содержимого котелка уксусом, он поморщился и спросил:

— Ты чего это? Мясо же свежайшее. Ещё утром хрюкало. А ты его как тухлятину какую уксусом поливаешь.

— Не дрейфь, Михайло! — ободрил я. — Всё путём будет.

— Ну-ну, — недоверчиво проговорил он, — жалко будет выкидывать.

Видимо всё же азарт и энтузиазм, с которым я занимался кулинарным творчеством, удержал мальчишку от того, чтобы немедленно проверить — не начался ли у меня снова жар. А дальше началось и вовсе необъяснимое, с его точки зрения. Оказалось, что мясо надо было не жарить немедленно, а дать выстояться несколько часов. Пробурчав что-то про безумных потомков, Мишка отломил кусок краюхи, и начал в одиночку уминать его, всем своим видом выражая скорбь по безвинно загубленной провизии. Ладно, подожди у меня, сам же потом пальчики оближешь. Я прикрыл котелок свежесломанными ветками и откинулся на подстилку. Битва со свининой отняла все силы.

И всё же я оказался прав. Мишка, который остаток дня изображал обиженного бурундука, а потом и вовсе отправившийся бродить по лесу, подтянулся к лагерю, едва разнёсся аромат жарящейся на прутиках свинины. За прошедшее время я восстановил силы настолько, что мне хватило их для того, чтобы самостоятельно нажечь углей из сушняка, выстругать шпажки и соорудить примитивный мангал из ореховых рогатин. Разместив палочки над углями, я принялся бдительно следить за шашлыком, часто поворачивая их, пока с мяса не закапал сок, шипящий на углях, и распространяющий вокруг божественный аромат.

В какой-то момент, подняв глаза, я обнаружил приятеля, который, как ни в чём ни бывало, устроился на поваленной берёзе прямо напротив меня.

— Ну что, будешь "тухлятину" пробовать? — я протянул мальцу прутик с в меру прожаренным мясом. Мишка осторожно взял, принюхался.

— Эвон как! — судя по довольной мордастине, запах шашлыка только что успешно прошёл модерацию.

Мальчишка осторожно откусил кусок, прожевал. Я, чуть не подавившись голодной слюной, наполнившей рот, выбрал прутик для себя и последовал его примеру. Мясо получилось. Причём получилось отменно! Я, обжигаясь, снял зубами ароматный кусок и стал жадно его пережёвывать. Да, счастье всё же есть! Когда я расправился со вторым кусочком, заметил, что Мишка жадными глазами уставился на оставшиеся шпажки, которые я предусмотрительно сдвинул в сторону от углей. Усмехнувшись, я выдал мальчишке добавку. Комментировать, правда, не стал. К чему портить роскошный ужин? Вот только для меня эта роскошность быстро закончилась. Не успев расправиться с третьим куском, я почувствовал неприятную тяжесть в желудке, которая постепенно переросла в тупую ноющую боль. Спасибо хоть, что не очень сильную.

Я с сожалением отложил и наполовину не опустевший шампур, решив не рисковать. Может это просто желудок отвык от тяжёлой пищи. А может, и нельзя при моей хвори вообще жареное мясо употреблять. В отличие от меня, Мишка жадно проглотил вторую порцию, и потянулся за третьей. Правда скорость работы челюстями и у него несколько упала. В итоге он осилил около трети приготовленного шашлыка. И куда только в него поместилось всё?

Мой живот постепенно перестал меня беспокоить, но рисковать я не стал, хоть аппетит и требовал продолжения банкета. Обманув его проверенным хлебом с отваром собранной здесь же душицы, я лениво шевелил угли длинной веточкой. Мишка дремал, устроившись прямо на земле, и прислонившись спиною к берёзовому бревну. Внезапно пацан встрепенулся:

— Слышишь? — еле различимым шёпотом спросил меня. Я прислушался, встревоженный его необычным поведением.

— Не-а.

— Тс-с! А сейчас?

Я вновь попытался различить то, что так насторожило приятеля, но в наползающей серости сумерек, казалось, даже листья перестали шелестеть. От этой таинственность и Мишкиной настороженности даже мороз пробежался от макушки до пяток. Отчего-то стало жутковато. Мишка застыл, напряжённо вслушиваясь и вглядываясь в глубину вечернего леса. Наконец и я начал различать в тишине мерное похрустывание. Как будто кто-то крупный не спеша пробирался меж деревьев, постепенно приближаясь к нашей стоянке. И от этой тишины, нарушаемой неумолимо приближающимися хрум-хр-р-рум шагами, от призрачных чёрно-белых стволов, протянувших в полумраке к костру корявые ручья-сучья, стало ещё страшнее.

— Медведь что ли? — еле слышно спросил я.

— Хуже. — Мишка отрицательно помотал головой. — Человек.

Я в панике нащупал заточку, с которой теперь не расставался, сжал её в кулаке, и замер, как и Мишка, вслушиваясь во всё более явственную поступь. Когда, казалось, что таинственный пришелец приблизился к нам уже совсем близко, шаги стихли. Но я, как не старался, так и не смог разглядеть в сгустившихся сумерках никакого силуэта. Я уже хотел было окликнуть визитёра, кто бы он ни был. Как вдруг крупный уголёк, уже подёрнутый пепельной порошью, затрещал, заискрил, рассыпаясь на части. И тут же занялась, вспыхнула нестерпимо ярким пламенем ветка пересушенной хвои, непонятно каким образом пощажённая прогоревшим костром.

Незнакомец как будто этого и ждал. Сделав несколько заключительных шагов, в мятущийся свет костра вступил крепкий на вид мужчина в лаптях, тёплых портках, и, не смотря на лето, в тулупе поверх подпоясанной рубахи. Для полного комплекта только мехового треуха не хватало.

— Вечор добрый, путники! — пробасил он, немного разряжая обстановку. — А я смотрю — кого енто в наши леса занесло?

— И вам не хворать, — постарался без дрожи в голосе ответить я. — Присаживайтесь с нами, обогрейтесь.

Нелепое предложение, учитывая экипировку пришельца. Но, тем не менее, он согласно кивнул, и присел на корточки, вытянув руки к кострищу. Я пригляделся к нему внимательнее. Да это ж дед! Лет семьдесят, не меньше. А массивной его фигура показалась из-за тулупа. Да и низкий голос добавил впечатлений. А так — седая шевелюра, множество мелких морщинок, покрывающих лицо, шею, руки. Хитрый прищур глаз.

— Напугал я вас, молодёжь? — спросил дед.

— Есть маленько, — согласился я, стыдливо пряча под одежду своё грозное оружие, а свободной рукой подкидывая в костёр мелкий сухой хворост. Огонь принял подношение, и полянка озарилась шустрыми отблесками. — Перекусить с дороги не желаете? — в надежде сгладить неловкость, я протянул старику прутик с ещё не остывшим мясом.

— Отчего ж не перекусить, раз угощают, — согласился он, и впился удивительно здоровыми, не смотря на возраст и уровень стоматологии в восемнадцатом веке, зубами в предложенное угощение. — Тока не пойму я, чевой-то ты меня "на вы" кличешь. Я, чай не царь-амператор. Да и один пришёл.

— Да так, от неожиданности.

— А... ну тогда ладно, кличь, — дед утёр рот рукавом. — А чёй-то вы в лесу хоронитесь, как тати какие? Не беглые часом?

— Не... у нас и бумаги есть, — я покосился на подозрительно молчаливого Мишку. — Предъявить?

— На кой ляд мне ваши бумаги? Я так спросил. А жаркое доброе, — резюмировал дед после третьего куска. — Под такое и хлебнуть не грех.

Он достал откуда-то флягу, судя по всему глиняную, и, вытянув зубами пробку, приложился к содержимому. Сделав несколько смачных глотков, гость оторвался от питья и удовлетворённо крякнул. После чего обтёр ладонью горлышко и протянул мне:

— На-ко и тебе в ответ, угостись! — я с сомнением принял сосуд. — Не боись, пей! Нет на мне заразы.

— Да я и не боюсь, — на самом деле мысль о том, что могу чем-то заразиться, даже не пришла мне в голову. — Дело в том, что я сам болею. Оспа. Коровья. Как бы вам потом не заразиться.

— Да ну-ть, — дед пренебрежительно поморщился. — В мои годы не того бояться надо. Ты хлебни, давай, не стесняйся.

Я всё же с подозрением понюхал содержимое. Пахло на удивление приятно. Ни спирта, ни сивухи не чувствовалось. Старик с интересом наблюдал за моими манипуляциями. Боясь обидеть нашего гостя, я осторожно отхлебнул маленький глоток. Приятный ягодный вкус, чуть разбавленный мятой. Кажется, совсем без алкоголя. По крайней мере, пиво я пару раз попробовал, так что знаю, что это такое. Осмелев, я сделал ещё несколько глотков. Наливка мягко провалилась в живот, вызвав по пути волну уютного тепла. Всё же не простой компот у деда во фляге. Угли запылали как-то ярче, зато тени сузились, обступив нас загадочным ночным хороводом. Захотелось спать. Я поблагодарил за угощение, протянув флягу хозяину.

— Не за что благодарить-то. Вы ж меня пригрели, да ужином угостили.

Дед убрал флягу, после чего его внимание переключилось на Мишку. Тот так и не вступил в беседу, да и вообще старался не отсвечивать.

— Ты-то чаво молчишь? Али девица красная на смотринах? — дед с хитринкой посмотрел на пацана.

— Не-нет, — коротко ответил обычно многословный малец.

— Ну, на нет, как говорят, и суда нет. — Дед не стал провоцировать Мишку на дальнейший разговор.

Помолчали, глядя на постепенно багровеющие, остывающие в кострище алые сгустки. Но уже буквально через пару минут старик широко потянулся, хрустнув костями.

— Ладно-ть. Засиделся я с вами. А мне ещё до дому топать, — он встал и поклонился нам в пояс. — Благодарствую за тепло, да за угощение. Ну, пойду, пожалуй.

— И вам спасибо, дедушка. Удачной дороги.

Мишка и здесь промолчал, отделавшись коротким, пусть и вежливым кивком. Наш гость повернулся, и, сделав пяток шагов, скрылся из виду в ночном лесу. Когда затихли его неспешные шаги, я обратился к Мишке:

— Ты чего как истукан просидел? Неудобно же перед человеком. Он к нам с добром, а ты смотришь букой.

— Не человек то был, — ответил мальчишка таким голосом, что мне опять пришлось душу из пяток вызволять.

— Брось! Как так — не человек? А кто ж тогда?

— Лесовой...

— Лесовой? Лесничий, что ли?

— Не лесничий. Лесовой. Его кой-где ещё лешием кличут.

— Леший?! — мне стало смешно. Да и лёгкий хмель дедовой наливки помог справиться с дрожью. — Брось, Миш! Какой леший? Их же не существует! И чего он, по-твоему, к нам припёрся? Тем более только сегодня, а не в первые дни?

— Это он нам намекает, что засиделись в его лесу. Пора бы и честь знать.