Пустая клетка

Монголы обычно северное называли Чёрным, а южное — Красным. Но, за северной пристанью закрепилось название Булгарская. Так уж повелось, что верховодили и заправляли там булгарские купцы. На эту пристань приходили корабли с верховьев великой реки. Русские, булгары, буртасы, мордва. Часто случалось видеть не только купцов, но и князей со свитою, послов с дарами. На эту пристань везли мёд, подобный янтарю и сам янтарь, драгоценные меха, слитки серебра. Зерно, лес, ловчих птиц. Сюда поступали самые сильные рабы и самые красивые рабыни — с волосами, цвета пшеницы и с глазами, как васильки. Корабли здесь были попроще — небольшие плоскодонные. Часть их и делались только на одно плавание, назад не возвращались. Разбирались здесь на дрова, которые в Сарае очень ценились.

Южная Красная пристань была совсем другое дело. Сюда шли морские корабли. Плоскодонные поменьше — из Сарайчика. Чем тащится караваном вокруг пустыни было удобнее спуститься по Яику и дойти вдоль берега до устья Итиля, а там уже и Сарай недалеко. За море, в Дербент, Баку и дальше, ходили уже большие корабли. Для таких и причал нужен особый, приличная глубина. Иной такой корабль привозил в своих трюмах больше чем целый караван верблюдов. Здесь заправляли персы, армяне, арабы, было много турок и черкесов. Трудно назвать товар, который нельзя было найти среди грузов Красной пристани. Изюм, сушёный урюк и свежие лимоны, сладкое вино из Шемахи и молодой чихирь из Дербента, расписная посуда, стекло, сахар. Учёные седобородые мужи в больших чалмах, везли бесценные рукописи и ларчики со снадобьями, быстроглазые евреи прятали от нескромных глаз шкатулки с самоцветами и рассыпным жемчугом, а важные арабы в белоснежных одеяниях предлагали благовония из Счастливой Аравии. А ещё перец и гвоздика, корица и имбирь, шафран, кардамон, ваниль от ароматов которых кружилась голова даже у видавших виды грузчиков. И, конечно, над всем этим царил драгоценный шёлк. Переливающиеся всеми цветами ткани и тюки с нитью, которой ещё предстояло превратиться в парчу и бархат.

Крепкие лодки с деревянными настилами переправят всё это на правый берег или на Булгарскую пристань. Молчаливые амбалы сгрузят в береговые склады, возчики развезут по базарам. Что-то уплывёт далеко на север, что-то уйдет с караваном к генуэзским портам. Взамен за море уйдут рабы, зерно, меха и многое другое.

Большой доход имеет от всего этого ханская казна. Ещё больше людей имеют свой кусок хлеба. Грузчики, возчики, сторожа, лодочники, посредники-миянчи, мелочные торговцы. Да что там грузччики. Кем бы, спрашивается был, сам грозный тамгачи, который собирает пошлину с привезённых товаров и ставит ханскую печать, дающую право продажи? Или весовщик, бдительно отмеряющий царскую долю с идущего на базары? Что бы делал всесильный побережник, определяющий кому куда швартоваться и взимающий плату с каждого корабля? Сейчас это большие люди, которых для доклада вызывают в диван к самому везирю.

Не будь Красной и Булгарской пристаней торговали бы они деревянными ложками, где-нибудь в Булгаре и их пищей было бы пустое просо.

Вот в таком благословенном месте и поставил свою меняльную лавку почтенный Касриэль бен Хаим. Как и многие сарайские евреи бежал он в улус Джучи много лет назад, когда в царстве персидских ильханов начались гонения за веру.

О том, как его занесло из сказочного Багдада на далёкий север Касриэль рассказывал часто. Ибо стопы свои он поначалу направил в сторону Сирии. Никогда не покидавший города юноша, к тому же унёсший ноги в одном халате и с горсткой дирхемов в кармане, он очень скоро обессилел от голода и уже решил, что его земной путь бесславно окончен. Голодный и измученный сидел Касриэль у реки и ждал переправы. Выбор был невелик, купить себе еды или заплатить за перевоз. В это время к берегу подъехал старик-монгол с несколькими сыновьями. Он был очень стар и едва держался в седле. Монголы тоже расположились на берегу и, в ожидании, решили перекусить. Неожиданно старик велел одному сыну угостить и сидевшего неподалёку Касриэля, да ещё посетовал, что никто уже не соблюдает Великую Ясу, которая запрещает есть, не угостив того, кто находится рядом. "Я прожил всю жизнь под властью монголов, а впервые слышу об этом законе", — с удивлением сказал Касриэль, поблагодарив. На что старик ответил, что теперь уже слишком многие забыли заветы отцов. Ханы клонят головы к христианам, мусульманам, среди их советников евреи и буддисты. Говорят, на севере среди вольных степей ещё живут по Великой Ясе. Эти слова запали в сердце юноши. Добравшись до родственников и немного отдохнув, он нанялся к купцу, который ехал в Трапезунд, а уже оттуда перебрался в улус Джучи.

Здесь Касриэлю очень пригодились науки, постигнутые за годы учения в Багдаде. Особенно, увлечение алхимией и математикой. Сначала работал на других, потом открыл своё дело и весьма преуспел. Теперь он уже не сидел со скамейкой на базаре в меняльном ряду. Его контора размещалась в самом водовороте денежных рек Богохранимого Сарая: у Красной пристани. Здесь, за надёжной дубовой дверью уже не столько звенели монеты, сколько шуршали бумаги. Даже сам тамгачи нередко покидал свою резиденцию и заходил сюда, чтобы вдали от посторонних глаз приложить печать к какому-нибудь договору на многие сотни сумов. Как и положено хорошему финансисту Касриэль много знал и мало болтал.

Со Златом они познакомились при обстоятельствах довольно драматичных. Один купец, обменявший крупную сумму денег, заявил в суд, что меняла всучил ему фальшивые монеты. Кади встал на сторону купца, и Касриэлю грозило наказание за подделку. В то же время, ему дали понять, что обвинение в подделке с него могут снять, и свести всё к простой ошибке неопытного менялы, не отличившего свинец и олово от серебра. В общем, возмещаешь ушерб, платишь штраф и дело прекращается. Тогда и вспомнил еврей слова старого монгола и пошёл в Диван-яргу, жаловаться на сговор кади и раввина. Встревать в спор, который они посчитали хозяйственным, яргучи не стали, а вот о появившихся фальшивых деньгах дали знать везирю. По следу был пущен битакчи из почтовой службы, в ведомстве которой были всякие секретные дела. Это и был Злат. Скоро фальшивомонетчик и его собщники предстали перед судом, где и указали через кого сбывали деньги. Был в этой шайке и купец, обвинявший Касриэля.

С тех пор меняла раздобрел, поседел, но не утратил философского отношения к жизни. Он усадил гостей за стол, застеленный сукном, на котором красовались изящные весы с набором гирек и абак — счётная доска с чёрными и белыми костями. Нагнулся под лавку — и на столе очутился кувшинчик и поднос с лепёшками и сыром.

— Сейчас пошлю человека за рыбой. Я ведь знаю, у вас православных сейчас пост (покосился на Илгизара). Юноша, как я понял из медресе? Но может, он сделает себе послабление в виде любимой пищи пророка Мухаммеда.

На столе, возле подноса появились финики.

— Я к тебе по делу, Касриэль. А, потому, ненадолго. Так что, выпьем мы с тобой в другой раз.

— Зачем ты хочешь обидеть старого еврея и лишить его сна? Если русский отказывается с тобой выпить значит....

— Значит его действительно припёрло. И ему нужна твоя помощь. Ты слышал об убийстве некого Санчо из Монпелье?

За время этого разговора Касриэль невозмутимо занимался своим делом. Разлил вино в стеклянные стаканы, ножом с рукоятью из кости порезал сыр и положил его на лепёшки. Взяв в одну руку стакан, а в другую лепёшку с сыром он протянул всё это наибу.

— Я знаю и то, что перед смертью он успел оскорбить чуства верующих мусульман, приставал к замужней женщине и кощунствовал со свиной ногой. Об этом весь Сарай гудит. Но, раз ты пришёл ко мне, в то самое время, когда тебе очень нужно быть во многих других местах, то, значит хочешь знать моё мнение по этому поводу? Поговаривают ведь ещё, что он унёс всю наличность торгового дома Гизольфи? Там были приметные монеты и теперь менялам предписывается следить не принесёт ли их кто на обмен? Хотя, вряд ли ты пришёл ко мне с таким пустяком?

— Дело в том, что Бонифаций утверждает, что послал его с письмом к тебе. После чего он и исчез.

— Вместе с письмом и вместе с деньгами. Он сказал, что было в письме?

— Просьба приготовить некую сумму денег, нужную ему для отъезда.

— Разумная мера. Чтобы приготовить нужное количество чужой монеты, нужно время.

Злат разочарованно вздохнул.

— Я так и думал.

— Только не разбивай моё сердце и не говори, что ты зря ко мне заехал! Не заставляй меня и дальше стоять с этим стаканом и сыром в руках! Выпей, мой друг, и знай, что, если я не смогу тебе помочь, значит я уже мёртв! Ты ведь даже не сказал мне какие монеты были украдены у этого хитрозадого Бонифация. Садись. И ты, юноша, тоже. Ты же знаешь старый Касриэль любит говорить долго, но старый Касриэль не любит говорить попусту.

Злат расмеялся и выпил. Протянув меняле листок бумаги, написанный Бонифацием, стал не спеша закусывать сыром. Сам еврей сунул за щеку финик и погрузился в чтение. Потом, сняв с головы шапочку, с удовлетворением откинулся назад.

— Деньги ведь тоже могут рассказывать. Например, из чьего кармана их достали. Это сундучок весьма не простой. Золото. То, что удобно везти далеко и помногу. Чьё это золото? Видишь, большая часть суммы во флоринах и магрибских динарах. Хорошее золото. Особенно магрибские динары. В каждом почти драхма чистейшего золота. Это золото везут из самого сердца Африки караванами. Говорят, там оно вообще ничего не стоит и его меняют на соль. А торговлю с магрибскими портами, куда везут это золото держат в руках каталонцы. У них сейчас много правителей: в Арагоне, на Майорке, на Сицилии, даже в Греции. Что за дела каталонцы затеяли в наших краях с домом Гизольфи, остаётся только догадываться. В этом могут помочь флорины. Их чеканят чаще из папского золота. То, что эти флорины добрались до наших мест, говорит о том, что они плыли сюда напрямую оттуда, где их чеканили. Вот такая получается лепёшка с сыром — каталонское золото в одном мешке с папским.

Меняла налил ещё вина и пододвинул ещё сыра.

— Этот парень служил дому Барди. Известная контора. Из Флоренции. Банкиры. Банкиры не простые, трутся возле самого папы в Авиньоне. Ведают деньгами церкви. Дают их в рост под проценты. Перевозят. Так что наш Санчо кому-то привёз деньги. Не просто деньги. Можно ведь было просто выписать бумагу и по ней здесь получить всю сумму. За вычетом некоторых комиссионных. А не тащить сундук с золотом за тридевять земель. Ведь то, что эти монеты приплыли, именно, издалека не подлежит никакому сомнению. Был бы промежуточный пункт, неизбежно большую часть бы поменяли на византийские иперперы. Да и то, что здесь они пропали, выглядит более, чем странно. Этот лис Бонифаций не похож на человека, которого можно так легко обокрасть

— Вот и я про то же.

— Вся эта история с пропавшими деньгами и свиной ногой, как-то связана. Думаю, деньги сюда доставили не для того, чтобы они мирно спали в сундуке Бонифация и они уже попали к адресату.

— Но, ведь воспользоваться ими нельзя.

— Так может думать только человек, ничего не понимающий в меняльном деле. Можно легко увезти его подальше отсюда, использовать в качестве залога, переплавить. Золото, есть золото. Можно даже тратить его прямо здесь, только понемногу. И флорины, и динары у нас хоть нечасто, но попадаются. Если я узнаю что-нибудь о крупной операции с золотом, я обязательно дам тебе знать.

— Ты знался с этим Санчо. Какое впечатление он на тебя производил?

— Внешность обманчива. Но, если старый Касриэль, хоть чуть разбирается в людях — это не деловой человек. Молод, легкомыслен. Довольно учён, быстро считает, знает еврейский язык. Я спросил его, где он выучился, он сказал: "На Майорке". Я, говорит, был школяром и изучал древние языки. Когда я поинтересовался, почему же он оставил учение, мне ведь тоже пришлось некогда бросить учение и не по своей воле, он ответил: "Из-за баб".

— Стало быть, очень запросто мог пристать к женщине на улице. Знаешь, а ведь ту самую свиную ногу тоже привезли из далека. Как и золото.

13. Ищи кому выгодно

Безмолвная фигура в белом плаще и высоком колпаке, замершая у ворот ханского дворца, привлекла внимание Злата, едва их повозка выехали на площадь. Наиб хотевший оставить Илгизара для завершения отчёта, а самому по-быстрому отогнать домой лошадок, только буркнул сквозь зубы:

— Это по нашу душу. Давно, видно, ждёт. Готовь, Илгизар, отчёт.

Что ещё могло привести человека в одежде отшельника-суфия к вратам власти, как не приказ учителя, озабоченного делами мирскими? Наиб не ошибся. Едва они поравнялись, человек сделал шаг навстречу и учтиво, не роняя достоинства поклонился.

— Ала-эд Дин эн-Номан ибн Даулетшах просит достопочтенного наиба Хрисанфа ибн Мисаила навестить его.

Злат нахмурился. Сразу было видно, что такое официальное и витиеватое приглашение не сулило ничего хорошего.

— Давно ждёшь?

— С самого восхода. Мне сказали, что господина наиба не видели со вчерашнего полудня. И не знают, где его искать.

— Думаю, ты понимаешь, что, если бы я спокойно сидел в своей каморке, я никогда не удостоился бы беседы с мудрейшим эн-Номаном?

Суфий не ответил. Его послали всего лишь передать приглашение. Злат знаком предложил ему забираться в повозку и бросил оробевшему Илгизару:

— Поедешь со мной.

Оробеть было от чего. Живший давно в уединении, вне мирской суеты, в последнее время эн-Номан мало где показывался и мало с кем общался. Даже сам хан Узбек в свою бытность во дворце, удостаивался аудиенции только раз в неделю, по пятницам. Он исправно навещал старика и выказывал ему высочайшее почтение.

Ала-эд Дин эн-Номан ибн Даулетшах ибн Али был родом из Хорезма. Поэтому его в Сарае звали просто эн-Номан аль-Хорезми. У себя на родине он заведовал больницей и был личным врачом наместника Мелик-Тимура. Там его и увидел хан Тохта, забравший учёного лекаря с собой в Сарай. До того, как стать врачом в Хорезме эн-Номан 20 лет скитался по свету из медресе в медресе, от учителя к учителю в поисках знаний. Помимо медицины он изучил логику и диалектику, что видимо и стало причиной того, что бывший лекарь вскоре оказался в гуще политических страстей, раздиравших улус Джучи. Поговаривали, что именно этот невидный любитель умных бесед и стоял за спиной эмиров и купцов во время смуты отстоявших Золотой Престол, за бывшем в тени и изгнании царевичем Узбеком. "И выпала ему доля обильная" — писали в донесениях дипломаты.

Эн-Номан ездил с посольством в Египет, выдавал за тамошнего султана племянницу Узбека, хотел и вовсе поселиться в священном Иерусалиме, но что-то там не срослось и доживать век пришлось в Богохранимом Сарае. Теперь шейху было уже давно за семьдесят и любимым его занятием были беседы с навещавшими его иногда путешественниками и паломниками.

Уединённое место для своей обители он выбрал на восточной окраине города, хоть и не так далеко от ханского дворца. Сарай жался к реке, и в противоположной стороне у края пустыни не было ни дорог, ни проезжих улиц. Там же раскинулись и городские кладбища. Здесь и построил свою обитель искавший покоя и уединения эн-Номан. Окружённый несколькими учениками он доживал век под сенью крепких диких груш, которые сам же и посадил 30 лет назад.