Шанс? Часть3

Вторая задача, выевшая мозги, была платформа, на которую поднимать пушку, а потом из нее стрелять. Соорудил платформу, разборные блоки с канатами, типа — древние египтяне тянут камни на пирамиду, начали пробовать... полная порнография. Гребцам мешаем, рулевому мешаем, они нам мешают не меньше. Эта дура полутонная... мое развитое шестое чувство, зовущееся в народе пятой точкой (это если культурно), подсказывало мне, что даже при малой волне, она нырнет с платформы... и не вынырнет... останемся мы голые и босые. Это в лучшем случае.

И такое меня зло взяло... на себя, тупого. Ведь если у нас есть мачта и поперечная рея, то она уже однозначно определяет, где нос, а где корма, ибо на 180 град рея не вращается и находится всегда с одной стороны мачты. Можно все переставить, но тяжело и нафига? Так какого хрена нужна эта симметрия? Хотите, чтоб чайка на веслах в любую сторону быстро шастала? Будет, хотя особых тактических преимуществ в этом не видно... но жизнь покажет.

После этого, не дрогнувшим голосом велел со стороны кормы, за последним шпангоутом и поперечной бимсой, спилить все до уровня ватерлинии, а по уровню ватерлинии спилить верх киля и борта до шпангоута. Проемы зашить досками. По шпангоутам до ватерлинии, образовав вертикальную плоскость кормы, а оставшийся клюв зашить досками горизонтально, засмолить, проверить на герметичность. В видоизмененной корме с подводным клювом, в ее вертикальной плоскости, вырезать артиллерийский порт и установить пушку в "трюме", под настилом из досок. От добра, добра не ищут. Ладья показала, это единственно правильное решение.

Таким образом, расшивались все узкие места. Пушку не надо дергать, из походного в боевое положение приводится просто, артиллеристы никому не мешают. Да, им неудобно шастать под бимсами, полусогнутыми, так ведь не сутки напролет. Постреляют и вылезут. Корма получилась узкой, чуть меньше двух метров, но разместить орудие так, чтоб заряд разминулся при выстреле с рулевым веслом, труда не составило. Возле носа поставили 50 мм пушечку на вертлюге. При абордаже шарахнуть картечью со 150-200 метров сможет легко. Перевозится пушечка в трюме, на борт ставится перед боем. Надо вылить еще несколько штук.

Оставшийся на корме острый обвод ниже ватерлинии (клюв), зашитый досками и смолой (мы в этот отнорок трюма ядра и картечь сложим), гарантировал одинаковые скорости на веслах независимо от направления гребли. Стоит гребцам развернуться на 180 град, взять соседнее весло и вперед. Одна пара весел выпадает, но для маневра это не критично. Все это пришлось переделывать уже после отъезда атаманов, после Масленицы, но к весне успели.

Тогда, зимой, с виду корабли были как будто готовы, но, на самом деле, с ними возиться нужно еще месяца три, учитывая обязательные весенне-полевые работы. Если к началу лета они будут готовы к плаванью, это сильно удивит меня исполнительностью и обязательностью моих работников. Пока что они меня не удивили ни разу. Поэтому, батьке тогда сказал, как есть:

— До Ивана Купала все будет готово, батьку.

— Плохо сынку. Надо упереться, а успеть в травене отплыть, пока в Днепре вода высока. В червене можем ладьи на порогах побить. Струги, те и может и пройдут, а может и нет. Никто не знает, какая весна будет. Ждать некогда. Вести тревожные казаки с Киева привезли. Замирился Витовт с Ягайло, крестоносцев побил. За такое дело признал Ягайло Витовта Великим князем литовским. Пришло письмо от Ягайло князю нашему Владимиру Ольгердовичу. Дескать, решили они вместо него Скиргайла в Киеве на княжество посадить. Пишет, чтоб он замятни не чинил, когда придет к нему Витовт. Помню, сказывал ты мне такое, что Витовт и к нам придет. Неужто уже время пришло?

Любит батька из себя такого недалекого недотепу строить, у которого в одно ухо влетело, в другое вылетело. Только кто ж ему поверит? Только не я...

— Этой осенью надо ждать гостей. Мыслю, в начале жолтеня объявятся литвины под Черкассами.

— Скиргайло с ним будет? Сколько войска с собой приведут?

— Будет Скиргайло. Тут ведь дело какое... слово дал Витовт Ягайлу, что посадит Скиргайла на Киевское княжество. Но сам Витовт того не хочет. Через верных людей он даст понять нашему князю Владимиру Ольгердовичу, что ежели тот упрется, то Киев на копье брать не будут. Стало быть, много войска не будет. Самое больше — две тысячи конницы приведет с обозом. Литвины не татары, без обоза не ходят.

— Деревни наши разорить сможет... Черкассы ему не по зубам будут...

— Тут уж батьку, как ваш разговор пойдет...

— Как он пойдет, я тебе, сынку, уже сказать могу. Гол наш Витовт, как сокол. Монета ему нужна. Чтобы я ему не обещал, он с нас монету затребует. Сейчас и каждый год. Монет он не получит, даже медяка не дам, а служба наша ему не нужна. Пока в степи замятня, на Литву татары не сунутся...

— Не знаю батьку... монет не дашь, предложи ему вместо монет пушку, мякоти пороха дадим, мешок ядер и десять бочек ликера.

— На следующий год снова за данью пришлет и спросит впятеро...

— Ничего не дадим. А через год Тохтамыш побитый к нему придет, он его примет, а темнику Эдигею и новому хану откажет. Тогда ему каждое копье считать придется. Тут уж он от нашей службы не откажется.

— Что сейчас об этом толковать... гречкосеев у нас много стало... всех в лес не уведешь, а за стеной своей земляной, они против литвинов не устоят... раньше у нас с князьями другой разговор был...

— Один год, батьку и поставим мы крепость возле нашего села. Один год у князя откупим, а больше платить не будем. Бог мне в том свидетель и заступник мой, святой Илья.

— Ладно, Богдан. Выторгую тебе год у князя. Но платим с твоей торговой казны. Казаки князьям монеты товарищества не платили и платить не будут.

Понятное дело. Как монеты доставать, так у нас богатый зятек есть, то ли казак, то ли жид. Товарищество никак не может решить в каком статусе тебя воспринимать, товарищ Богдан Шульга. Ладно, переживем и это.

— Тут батьку еще одно дело есть. Хочу я ладьи, струги, лодки, пушки, огненное зелье, заряды, все это хочу нашему товариществу продать.

— Нет у нас таких денег, можешь подарить.

— Погоди батьку. Нет, так будут. За ладьи и оружие огневое, мы половину добычи на товарищество заберем. С тех денег и отдашь.

— А ежели не хватит?

— Отдашь, сколько будет. Чай не последний поход.

— Ладно... сколько ты насчитал?

— За ладьи по пять гривен...

— Ты что сдурел! По четыре год назад просил!

— Так по три мачты поставил, одного полотна больше чем на гривну пошло...

— Слово сказал, теперь терпи. По четыре.

— В убыток продавать не буду. Четыре с половиной или будут мои. Лучше половину добычи заберу.

— Ладно, четыре с половиной.

— За струги по четыре гривны...

— Так они меньше чем ладья! Ты сам пойми, дурья башка, мне перед казаками ответ держать! Что я им скажу? По три гривны получишь.

— По три не продам. Мне они больше трех с половиной стали, а там еще работы и работы. Меньше чем за три с тремя четвертями даже разговора не будет.

— Тебе не в казаки, тебе в купцы идти. Ты продал, а мне морока. Их же на Запорожье оставлять придется.

— Так у тебя, батьку, все Запорожье родня. На свадьбе больше гостей оттуда было чем от нас.

— Ладно, дальше толкуй.

— Четыре лодки парусных, по гривне...

— По полгривны получишь.

— Ты где видал такие лодки по полгривны? Пусть дома стоят.

— Три гривны за все. Это мое последнее слово.

— Хоть так... пушка большая, 9 шт — по две гривны за штуку, всего восемнадцать. Не хочешь, не берем, тут оставим. Дешевле не будет.

— Нажиться хочешь на казацкой крови.

— Я, батька, тоже в поход иду. И кровь свою ужу не раз проливал. Ты меня лучше таким не попрекай. Обижусь.

— Да кто тебе за нее две гривны даст?

— Батьку, не смеши меня. Хотел бы заработать, князьям по пять гривен бы продал, еще бы бегали за мной, кто первый купит.

— Хм... брешешь небось...

— Об заклад бьюсь на десять гривен, что большую пушку князю за пять гривен продам! По рукам?

— С тобой об заклад только дурни бьются... ладно... по две гривны за пушку.

— За малую пушку двадцать монет, гривна за три.

— Где корова, там теля... идет.

— Заряды к пушке. Разные. По четыре монеты за пуд. На пуд веса почти четыре заряда выходит. Огненное зелье. По восемь монет за пуд. Около восьми выстрелов...

— По восемь монет за уголь перетертый?

— Так скажи казакам, пусть перетрут. Не хочешь, не покупай. Пуд серы в Чернигове полгривны. А в Киеве и полпуда не соберешь, а цену загнут... даже говорить не буду, не поверишь. Китайскую соль — тем, кто ямы глядел — заплати, выпарить соль — заплати. Я, батьку, лишнего не прошу, а мог бы и двадцать монет за пуд запросить. Огненное зелье только у меня купишь, его в Киеве на базаре нет. И в Чернигове нет.

— Ты толком говори, сколько в поход заряда и зелья берем? Сколько монет насчитал?

— Мыслю, по сорок зарядов на большую пушку возьмем, по восемьдесят на малую. Больших -девять, малых — семь... около восьмисот монет выходит.

— Здуреть можно!

— Останутся, в другой поход возьмем.

— И сколько у тебя на круг вышло?

— Шестьдесят четыре гривны и двадцать монет...

— Шестьдесят четыре гривны!

— Это только тебе, батьку. Другой бы мне двести гривен отвалил и руки целовал. Ты не с того конца считать начал. Ежели мы с похода всего по тридцать монет на казака привезем, то товариществу больше пяти тысяч монет отсыпят. Восемьдесят три гривны. Шестьдесят четыре мне. Получается, товарищество палец об палец не ударило, а заработало девятнадцать гривен. А я больше года горбатился, свои монеты вернул, ни хрена не заработал. Так что накинь, батьку, еще десяток ...

— Перебьешься. Шестьдесят четыре и ни монеты больше. По рукам?

— По рукам.

Летом заканчиваем строить укрепления в Черкассах, и все строители перебираются к нам. Начинаем строить крепость на месте Чигирина. Так что мы еще с товарищества монет слупим. Пусть порадуются.

Могу честно признать, что не все задуманное удалось воплотить в жизнь за эти два с половиной года. Крепость в Чигирине должна была быть сдана в эксплуатацию одновременно с Черкассами. Но выше головы не прыгнешь. Мне очень трудно контролировать товарно-денежные потоки в силу тотальной безграмотности, слабого умения считать в уме и полного неумения считать на бумаге практически всеми моими помощниками. За исключением редких самородков... типа моего приказчика на ладье, Павлового родича. Удушил бы гада, а заменить некем...

Управленцев не хватает везде и всегда, во все эпохи и при любом социальном строе. Но мне не хватает особенно сильно. Шутка. Горькая.

Со всеми этими проявлениями неграмотности мы отчаянно боремся, но инерция сознания это многоголовая гидра. В каждой деревне, в нашем селе, у соседей, в Черкассах, везде нашел знающих грамоту. Договорился, что за монеты будут учить всех, кто захочет. Понятно, что не захотел никто. Но есть два универсальных стимулятора. Всем, кто ходит на учебу, плачу монету. Немного, но плачу.

Надо понимать, что родители эксплуатируют детей буквально с пяти лет. Без монет не пустят. С монетами — сами приведут. Раз в месяц контроль знаний. Кто сдал, получает премию, кто не сдал — розги. Монеты даже не пробую отбирать, ибо никто не отдаст.

Даже в таких, с моей точки зрения, незаслуженно благодатных условиях, древо знаний не цветет, не пахнет, а дышит на ладан. Остаются единицы. Единственное что радует, эти единицы учатся с удовольствием. Что интересно, возраст у всех этих единиц практически одинаков, от девяти до двенадцати. У меня нет времени думать над этим феноменом, и нет выбора, мне нужны грамотные люди. Придется эксплуатировать детей, благо в этом мире к этому относятся с пониманием. Лишь бы монету платил.

* * *

Мне трудно сказать, сколько времени прошло, как я проснулся этим дождливым воскресным мартовским утром. Может час, может больше. Рядом со мной тихонько спит молодая жена, а у нее под боком сопит наш сын. Видно ночью кормила, вынула с люльки, так и уснули.

Осенью, через год после свадьбы, родился наш первенец, Иллар, названный в честь деда. Я не спорил. Как оказалось, стал первым мужчиной-славянином в этой большой казацкой семье аланского происхождения. Аланские парни славянок в жены брали, а вот девок своих отдавали только за алан. Это мне по секрету рассказал на свадьбе какой-то новоиспеченный родич, живущий за порогами, после того, как я его побил деревянными палками. А наехало их... тьма. Иллар две свадьбы сразу играл, старшего сына, Давида, женил, и дочь замуж выдавал. Чувствовалось, что много скелетов в шкафу в их взаимных отношениях, не все с пониманием отнеслись к такому попранию традиций, хотя вслух никто не высказывался. Но.

Каждый из Илларовых родичей мужского пола возрастом до тридцати считал своим долгом вызвать меня на поединок по вольной борьбе. Всем отвечал, что сегодня, до свадьбы, могу биться на ножах, саблях и с лука подстрелить. А завтра уже можно и кулаками помахать.

А как насчет борьбы, интересовался народ. Отвечал, что не возражаю, если они меня будут бороть во время любого из этих поединков. Это многих аланских парней задело за живое, и меня вызывали на бой. В основном на саблях.

Первый мой противник пытался возражать, что у меня две палки в руках вместо одной. Предложил ему на выбор: взять вторую палку, щит или мед пить вместо поединка.

Что теперь вспоминать... два дня махаться с родней пришлось пока за своего не приняли. А что у нового родича вся рожа опухшая и тело в синяках... терпи казак... как в народе очень остроумно подмечено, — "видели глаза кого брали (имеется ввиду — в жены), теперь жуйте, аж вылезайте (имеется ввиду — из орбит)".

Поэтому дискуссии, как назвать первенца не было. Мои робкие попытки намекнуть на имя Владимир (что красивое, что благозвучное, указывающее, мол, первенец наш миром владеть будет) натыкались на красноречивый взгляд и улыбку молодой жены... так же она смотрела и улыбалась нашему малышу, когда он пузыри ртом пускал молока обожравшись.

Видя, что тупой муж не понимает — спор тут неуместен, Мария мне мягко намекнула, мол, она, как послушная жена, примет любое решение своего умного и храброго мужа. Но. Есть старая и добрая традиция уходящая корнями в седую древность. Первенца мужского пола называть в честь деда. А поскольку ты, муж мой, основатель нового рода, то деда у тебя как бы нет. Ты, Богданчик, как бы сирота. Остается назвать первенца именем деда по материнской линии. Вопрос закрыт.

После этого намека стал мне заметен, пусть размытый, пусть преодолимый, но реально существующий сословный барьер между казаками и гречкосеями. Когда я его перешагнул, то автоматически стал для казаков сиротой.

Только теперь до меня дошел весь смысл процедуры приема в казаки. У казака Богдана Шульги, нет отца, нет матери. Нет на свете казака Шульги, у которого рождался сын Богдан. Не приводил он его в круг казацкий, не говорил казакам, — "вот сын мой, Богдан, мной воспитан, всему научен. Принимай товарищество нового казака в свой круг".