Записки подменыша

Поэтому он — именно тот, кто нужен.

С другой стороны — именно поэтому было бы резоннее не торопить события. Потомить его, приучить к себе, повысить свою цену в его глазах, добившись того, чтобы его ветреное внимание поменьше переключалось на кого-то ещё — и в итоге совсем перестало переключаться. Но...

Хочу сейчас. Хочу ещё.

Голод перекручивает тугими змеиными кольцами, сопротивляться нет сил. Точнее — конечно, есть, и она может сопротивляться; но — зачем?.. Если он не поддастся, если не хочет больше — значит, он не совсем тот, за кого она его приняла. Слабее и трусливее.

А если поддастся — можно продолжить игру.

Почему-то Алиса знала, что он поддастся.

— ...Да, от этого бывает странное чувство, — говорила она, стоя на переходе — перед красным глазом светофора. Даниэль поднимал воротник пальто, зябко ёжился и вполголоса ворчал на ветер. Снег летел в его прекрасное лицо, портя прозой жизни точёное совершенство. — Когда разбираешь и комментируешь письма писателей, художников или политиков, которых привык считать великими — ну, знаешь, когда в голове есть какой-то хрестоматийный образ с портрета... Разбираешь — а они там обсуждают продажу лошадей или пилюли от диареи. Или сочиняют друг про друга скабрезные стишки. Или называют друг друга Дылда, Сопля и Милый Мышелов. Или распускают сплетни друг о друге, рассказывают, что у сына прорезался первый зуб, завидуют, не скрываясь, тем, кто раньше них получил при дворе какой-нибудь орден. Такая простая мелочная жизнь. Ещё иногда бывает...

— Да-да, знаешь, я понимаю! — как обычно, перебил Даниэль, смеясь. В его смехе уже не было усталости — только радостное возбуждение; казалось, что на улице он чувствует себя увереннее, чем в подчёркнуто мирной, уютной атмосфере пекарни. На нём, конечно, нет кожаной куртки, цепей, ошейника с шипами и ирокеза — но пальто плохо скрывает истинную суть. Видно, что такие крошечные милые пекарни он готов разорвать изнутри — даже в периоды, когда психозы подавлены препаратами. — Я тут познакомился с одной дамой, которая работает в музее этого, как его... — (Он на ходу пощёлкал пальцами, вспоминая; зашипел, издав стон досады). — Забыл, блин! Вот позор, прикинь?! Забыл, по музею какого писателя мне проводили экскурсию! Точно быдло ебучее! Только с панками мне в "Гоморре" мошиться, а не по музеям ходить!..

— Слышала про "Гоморру". Андеграундное местечко, — отметила Алиса, прерывая его самоироничное щебетание. "Андеграундное" — сказано, конечно, слабо. Полуподпольный клуб "Гоморра" называют и гаражом, и сараем, и притоном для обдолбанных малолеток, где подросткам продают наркотики и дешёвый алкоголь в пластиковых стаканчиках, где они жадно ищут возможности заняться сексом в туалете; но, если отвлечься от всех этих гротескных титулов — место всё же явно колоритное, с яркой репутацией. В Гранд-Вавилоне много таких. Порывшись в памяти, Алиса вспомнила, что даже Ноэль упоминал "Гоморру" — хотя в последние месяцы ска?чки в клубах интересовали это меланхоличное порождение ночи всё меньше.

— Не была там, да? — с улыбкой демона-искусителя спросил Даниэль.

— Нет, конечно. Не мой формат.

— И не надо! — твёрдо провозгласил он. — Но вот маргиналам вроде меня там самое то — можно помошиться, выплеснуть что-то такое, знаешь... Ну, вот когда тебя прям штырит, изнутри кочевряжит! — (Он рассмеялся, на ходу совершив танцевальное па вокруг фонарного столба. Кисти синего шарфа игриво били по его телу под распахнутым пальто. Глядя на тугую шнуровку обуви, обхватившую его изящные лодыжки, на узкие длинные стопы, обтянутые чёрной блестящей кожей, Алиса почему-то представила, как он бьёт её по лицу своими рифлёными подошвами. Пинает снова и снова — пока на снег не начинает капать кровь. Пинает, стервенея от ярости, — а она только улыбается и благодарит). — Капец я долбоёб, да?!

— Сбросить негативную энергию, да? Или хаотическую? — очнувшись от наваждения, пробормотала она. — Я понимаю.

— Да! "Убивать, убивать, убивать!.. Бей и не бойся пропускать удар!" — проскандировал Даниэль, гортанно рыча в духе певцов-рокеров — и снова засмеялся, откинув назад красивую голову. Алиса смотрела, как снежные хлопья падают на его губы и подбородок.

Что ж, наверное, хорошо, что он ходит по клубам. Это лучше, чем драться. Или убивать.

— А что за слово ты сказал, на "м"?.. Что делать? — привычно изображая кроткую интеллигентную пай-девочку, поинтересовалась она. Взгляд Даниэля стал чуть удивлённым.

— Не знаешь, да? Совсем ты не клубный человек, я смотрю!

— Совсем. Не моё. Люблю тихо напиться в винном баре, одна или с кем-то близким. А клубы — не в моём вкусе.

— Ну, это как-то грустно.

Грустно? Какая ограниченность. Она подавила вздох разочарования.

— Да нет, просто каждому своё. Так слово, слово?..

— Мошиться — от mosh pit. Ну, такая, эм... Разновидность отрыва. На концертах перед сценой, например, — приподняв брови, спокойно объяснил Даниэль. — Разница со слэмом в том, что в слэме просто все по чуть-чуть толкаются, а в мошпите вполне можно кому-нибудь залететь в лицо рукой или ногой. Или в бок, или в челюсть. Херак, херак — там всё туда-сюда летает, такое месиво, ты не представляешь, тотальный дестрой, отвечаю! Я так однажды чуть челюсть одному типу не сломал!..

Он засмеялся с детским восторгом, взмахнув руками. Полы его пальто готично разлетелись, будто иллюстрируя хаос пляшущей плоти, о котором он говорил.

— Ясно, ясно. Спасибо за просвещение. А это... Не чревато? Потому что человеку-то всё-таки прилетело.

— Не-не-не, это особый контекст, в мошпите всё прощается! Эх, хотел бы я, чтобы ты увидела, как я мошусь! — (Даниэль со смехом ударил кулаком воздух; на его чёрные митенки тоже кокетливо падал снег, взвинченный голос серебристо звенел). — Меня там прям разъёбывает!.. А музеи — ну да, это прекрасно, это хорошо. Я всеядный, всем интересуюсь, хочу завести тут связи с разными людьми.

— И поэтому ищешь новых и новых девушек.

Даниэль чуть помрачнел, но не растерялся.

— Я не ищу секса с ними — это всё мне давно наскучило. А общения — да, ищу. — (Какая странная аномалия, — подумала Алиса. Может, ещё один латентный гей?.. В конце концов, у неё на таких чутьё). — Я не люблю общаться с мужчинами. Терпеть их не могу, серьёзно, поубивал бы всех! — (Нервный смешок). — А женщин люблю. — (Его голос потеплел, снова стал нежным — сладким, как миндальный сироп, дразняще щекочущим горло). — Мне хочется служить им, защищать их. Хочется доставлять им удовольствие.

Ошейник, багровые следы от его пальцев на её шее, её волосы, небрежно намотанные на его руку...

Алиса вздрогнула.

— Наверное, мужчин ты априори воспринимаешь как агрессоров, соперников? Ну, делёжка территории, оленьи рога, соперничество. Всё такое.

— Да-да, что-то типа того. Но ведь и объективно говоря — сколько мерзких мудаков среди мужчин!.. Они всегда обижают женщин, — хмурясь, Даниэль сжал кулаки и ещё раз упрямо повторил: — Я их ненавижу за это.

Мило распрощавшись у круглого бежевого здания метро на Площади Революции, они разошлись в разные стороны. Алиса побрела домой, покусывая щёку изнутри. Ни единой фривольности, ни единого намёка "зайти на чай" и "посмотреть фильм". Он умнее большинства.

Хотя в случае с ним это даже досадно.

Она мысленно подкинула монетку. Медный грош приземлился на ладонь холодом ночного Гранд-Вавилона — холодом его разноцветных глаз. "Перед Вами сидит существо класса "Левиафан"! Имейте в виду", — шутливо ёрничая, сообщил сегодня Даниэль — и приложил руку к груди, будто сгибаясь в поклоне, когда они заговорили о понятии "глубина человека". В себе он видит левиафана — самое глубоководное из чудовищ; ни больше ни меньше. Он склонен себя демонизировать. "Кто же такой Роланд А.?.." Имя рыцаря; потаённое имя розы.

А кто такой сам Даниэль Д.? Фантом, модный мальчик-позёр, незрелый максималист, манипулятор, пускающий пыль в глаза? Или — всё же сгусток звёздной пыли, нечто особенное?

Алиса остановилась, вдыхая прохладный воздух, — возле узкого тёмного фасада, где расположились супермаркет и йога-центр.

Нет уж, была не была. Игра слишком заманчива.

"Знаете, Даниэль, не хочу настаивать или показаться навязчивой — поскольку с Вашей стороны предложения не последовало, — написала она, снова втекая в игриво-церемонный стиль их общения. — Но я была бы рада не расходиться с Вами сегодня, а посидеть ещё. Поэтому приглашаю к себе в гости на вино. Если хотите. Если не хотите и не можете — я, конечно, пойму. Ничего страшного, в другой раз. Что скажете?"

Отправить. Алиса замерла; грош холодил ладонь, невидимая струна натянулась.

— Ой, нет, я совсем не против! Не считаю это навязчивым или каким-то там, — беспечно промурлыкал он в голосовом сообщении пару минут спустя. — Только скажи адрес, куда идти? Я, кажется, правда заболеваю — но похуй, отосплюсь и пройдёт!.. И ещё — мне надо будет сначала зайти переодеться, потому что завтра с утра на работу. Приду к тебе одетый как лошара, в убитой напрочь обуви! Надеюсь, ты не возражаешь!

Алиса заверила, что ей решительно всё равно, во что он одет и какая на нём обувь. Она улыбалась; победоносный рык зверя внутри. Сработало.

Должно было сработать.

...Пробираясь через рыхлые сугробы, игнорируя непрерывное жужжание уведомлений, она дошла до круглосуточного магазинчика, где в любое время дня и ночи продавали алкоголь. Продавец — старый мигрант-азиат — по-свойски ей улыбнулся и сделал скидку на выдержанное Мерло. Вытягивая тёмное стекло бутылки из его смуглых скрюченных пальцев, Алиса зачем-то легонько оцарапала дряхлую кожу ногтем — и с удовольствием услышала, как у старика смущённо сбивается дыхание.

Сыр, оливки, копчёное мясо, виноград, пирожные — пухлые шарики, кокетливо обсыпанные кокосовой стружкой. Незатейливый пир вырос в её комнатке-студии привычно, как-то сам собой. Драматичная "Lilian" Depeche Mode сменялась в её наушниках на манерное мурлыканье Саймона Кёртиса, когда Даниэль написал, что подходит к её арке и скоро будет у входа в парадную.

Куда же подевались его растерянная беспомощность, незнание центра, "чичас потеряюсь"?.. Всё собранно, быстро и просто — как только в этом есть необходимость. Алиса улыбнулась, смакуя ягодно-древесный шлейф аромата Мерло — открыла бутылку заранее, чтобы оно подышало. Он явно умеет искусно лгать.

Как и все, кто способен всерьёз зацепить её.

— Блин, ну погодка, конечно, та ещё, мда-а... — через пару минут весело протянул Даниэль, обтряхивая от снега старые серые кроссовки. Алиса критически посмотрела на лужу, растекающуюся из-под его подошв по её идеально чистому бежевому полу.

— Да, метель. Но ты молодец, что героически дошёл.

— Да ты чего, я киборг! Какие метели мне страшны?! Я и сам своего рода пожилая метель! — (Он засмеялся, по-детски радуясь своей — видимо, коронной — шуточке, образованной по модели "Я своего рода пожилая + (любое существительное)". Обольстительно-готичное чёрное пальто сменилось вполне заурядной синей курткой, узкие чёрные джинсы — прямыми, застиранными до блёклости. Умостив куртку на вешалке, Даниэль остался в сером свитере крупной вязки. Так он почему-то казался ниже ростом, у?же в плечах — но режущая, тёмная красота никуда не делась. Пожалуй, так — без элегантного фона, оттеняющего его, — она даже проявилась ярче. Вопреки повседневности). — На обувь лучше не смотри, эти старики убитые в хлам, мне аж стыдно... Ну вот, таким я хожу на работу, например! Ущербно, да?

— Ничего ущербного. Обычная повседневная одежда, — уже не удивляясь его переживаниям на этот счёт, заверила Алиса. Нервные разноцветные глаза Даниэля уже жадно ощупывали комнату — и еду на столе. Не меня. Интересно. — И мне правда абсолютно всё равно, в чём ты. Я не преувеличиваю. Общаясь с человеком, я общаюсь с личностью. А одежда — это, конечно, тоже способ самовыражения, но...

— Но тебе в целом пофигу, да? Это заметно! — со странной улыбкой перебил Даниэль, без приглашения усаживаясь на диван.

— Звучит двусмысленно. Имеешь в виду, что я не умею одеваться? — поддела Алиса, разливая по бокалам багровое Мерло. Даниэль зашипел с весёлым кошачьим недовольством, придвинулся спиной к стене, упруго поджав под себя ноги, поправил чёлку. Почему его движения так завораживают — даже самые простые? Почему они совершенны, как тонко подобранные мазки на картине?

— Так, не надо только вот этих самопринижений, пожалуйста, а, леди Райт? У меня мать так про себя говорила, а потом умерла!

— Да-да, я помню. Твой чёрный юмор.

— Нет, ну серьёзно! — вскрикнул Даниэль — тонко, как чересчур чувствительная птица. Алиса заставила себя не пялиться на нежно-чёткие линии его скул и подбородка. — По тебе как раз видно, что у тебя есть вкус. По крайней мере, вещи ты подбирать умеешь. Я — нет. Но об этом я уже говорил сегодня вроде — заебал тебя, наверное... Ого, какие бокалы!

— Да. Ручная работа, полимерная глина. — (Она с нежностью провела по иссиня-чёрной спинке одного из драконов, чьи гладкие изящные тела оплетали золотистое стекло бокалов, как виноградные лозы. Глаз дракона — крошечный тёмно-жёлтый кристалл — сверкнул в свете лампы, когда длинные пальцы Даниэля сомкнулись на ножке бокала. Он закатал рукава, и теперь из-под них виднелись другие татуировки — помимо витых "браслетов" на запястьях и крестов на тыльной стороне ладоней. Край разлапистой чёрной паутины, ещё какие-то штрихи — и часть надписи A.C.A.B., которую Алиса помнила по его фотографиям. Что же всё это значит, как составить карту этих заповедных драконьих земель? И надо ли составлять?). — Их делали на заказ. Помню, я долго не решалась так потратиться на два бокала, а потом всё-таки решилась попросить их в подарок на день рождения...

Обычно история о бокалах всех трогала. Если рассказы о научной работе, архивах, переводах и Италии заставляли людей умилённо думать: "Какая умница, какая славная, порядочная девушка!" — то рассказ о драконах приводил к не менее умилённому: "Какая прелестная романтичная мечтательница!" Алису забавляло смотреть, как "плывёт" и размягчается взгляд мужчин в этот момент. Женщин, впрочем, тоже.

Один из её визави — студент-рентгенолог, очаровательный блондин с обострённым интересом к плёткам, кляпам и подвешиванию — однажды умудрился обвинить её в "двуличии" на этой почве. "Не люблю, когда люди кажутся не теми, кто они есть!" — обиженно надув пухлые губы, заявил он, когда Алиса побольше рассказала о себе и своём прошлом. Искренне удивившись, она уточнила, о чём речь. "Ну, ты сначала показалась мне очень умной, интересной, достойной личностью — а теперь оказывается, что ты ищешь деструктивности и нездоровых отношений, как какая-нибудь извращенка! Как же так?!" "И в чём здесь противоречие? Разве одно другому мешает? — стараясь не расхохотаться вслух, спросила Алиса. — Это моё личное горе от ума, если угодно. Двуличие — это враньё, а врать я не пытаюсь. Просто во мне сочетаются порядок и хаос, как и во всех. Хочешь — называй извращенкой. Мне, в общем-то, всё равно". (Говоря это, она в очередной раз поняла, что незабвенного Альберта Несчастного с его "эксцентричной гранд-вавилонской куртизанкой" и "вероломной красавицей" всё равно никто не переплюнет). "Я не хочу тебя так называть! — горестно признался рентгенолог, ёрзая на диванчике в зале маленькой кофейни. Ему явно не хватало рентгенологической зоркости, чтобы просветить насквозь ту, кто перед ним сидит. — Просто мне грустно, что такая личность тратит себя, увязая в этом дерьме!" Изобразив глубокомысленную томность, Алиса пожала плечами и сказала: "Это мой выбор, вот и всё".