1941-Работа над ошибками 4

Ну, а что касается именно Суховоли..., перекресток рокады и крупного автомобильного шоссе, идущего от границы к Белостоку..., фактически ключ к автомобильной сети Белостокского выступа, позволяющий контролировать автоперевозки не только по его ширине, но и в глубину..., не зря там до войны, помимо Управления и складов дивизии, размещался целый стрелковый полк.

Поэтому вопрос: "быть или не быть", то есть в контексте обстоятельств, "оборонять или не оборонять", даже не стоит — оборонять этот нежданный подарок лейтенанта Иванова нужно будет однозначно, до последней возможности, даже если это потребует значительно больших сил, чем наметил Иванов...

— Да, уж, наш пострел везде поспел..., на ходу подметки режет, не только своего не упустит, но и чужого спокойно лежать не оставит..., — задумчиво пробормотал Хацкилевич.

— И твой Трофимов, получается, все эти самовольства нашего лейтенанта санкционировал..., а поскольку он не безответственный и доверчивый верхогляд-простофиля, значит, видел в том и смысл, и прок...

— Ну, а ты сам-то, — что думаешь об этих его... инициативах?

Титов несколько секунд посопел, словно собираясь с мыслями (или накапливая эмоции), а потом сердито выпалил:

— Я думаю, товарищ генерал, что этот наш "советчик", пользуясь Вашим мягким к нему отношением, обнаглел окончательно.

Он, вероятно, думает, что он тут воюет сам по себе, никому не подчиняясь и ни с кем не советуясь, — а наших бойцов, нашу боевую технику и транспорт использует как свои собственные, личные средства ведения войны!

— Ну, тут ты полностью не прав, Павел Федорович, и потому на Иванова особо бочку-то не кати, — нахмурился Хацкилевич. — Или ты забыл, с какими силами он в рейд на вражескую территорию уходил?

Так я напомню: небольшим отрядом, численностью всего-то около роты, без танков, без артиллерии, у нас запросил только автотранспорт и всего 5 пушечных броневиков, которые мы с тобой, если честно, за серьезную броню и не считали. А все остальное: личный состав, кавалерию, гусеничную броню, путь это и легкие пулеметные танкетки, артиллерию и все остальные средства усиления наш, как ты выразился, "советчик", самостоятельно насобирал и смог присоединить к своему отряду по дороге, — кстати, в полном соответствии с его же утверждениями на первом совещании о том, что живой силы и материальной части вокруг разбросано очень много и нам ее только собрать да использовать..., — совсем неплохо для "советчика", ты так не считаешь?

— К тому же, и спрашивал я тебя совсем не о том, что ты думаешь про Иванова, — то, что ты его активно недолюбливаешь, я уже давно понял, — а про то, как ты оцениваешь именно результаты его деятельности в тылу противника..., — и вот на этот вопрос я все еще жду твоего ответа.

— Ну..., — замялся Титов, — если именно так ставить вопрос..., тогда результаты его деятельности в тылу противника... впечатляют. У него там сейчас под рукой, считай, целый стрелковый полк с артиллерией и минометами, плюс к этому не меньше легкого броневого батальона, пусть и разнотипного по технике, — серьезная сила, особенно если учесть, что использовать пехоту совместно с броней наш Иванов умеет очень хорошо, чем и пользуется...

— Но все равно, товарищ генерал, его самовольные действия я считаю безрассудными и не согласованными с командованием, то есть с Вами..., и мнения своего не изменю, пока лейтенант Иванов своего поведения не изменит. Вот и сейчас, — Иванов город взял, а нам теперь думай, чем его в дальнейшем оборонять, и как теперь Суховолю в наш оборонительный периметр включить, чтобы линию снабжения Белосток-Суховоля немцам обратно перерезать не давать.

— Вот когда ты прав — тогда прав, — раздумчиво протянул Хацкилевич, — прав в том смысле, что боевые инициативы Иванова действительно... оглушительные, и делу уничтожения врагов нашей Родины большую пользу приносят..., побольше бы нам таких вот... инициативных, причем не дураков с инициативой, каких у нас и без того хватает, а именно инициативных и при этом умных — тогда, глядишь и война по другому шла бы ...

— Что касается самовольства Иванова..., — он вон, как размахнулся, уже города и аэродромы самостоятельно захватывает, а мы, как видишь, ему в этом не особо и нужны..., серьезный товарищ..., и делом доказал, что лейтенантское звание ему никак не подходит, пор повышать его минимум до капитана и командира батальона, вот так-то. ...И этим, кстати, мы как раз одну из двух вакансий по должностям комбатов в Суховоле заполним.

— А насчет его предложений по организации обороны Суховоли и возникновения, в связи с этим, новых проблем для нас — так это проблемы радостные, позитивные..., — к тому же, не так много сил для обороны он и просит...

— Знаешь, что, — бери-ка ты нашего начштаба, потом быстро разыщи десантного комбрига, и втроем подходите сюда. Доведешь остальным утренние новости..., причем именно как информацию по линии особых отделов, чтобы меньше глупых вопросов задавали, а потом вместе обсудим складывающуюся обстановку и вновь открывшиеся перспективы...

Титов отправился собирать участников предстоящего совещания, а Хацкилевич, оставшись один, снова подошел к окну, но теперь он не хмурился и тревожился, а был, напротив, весел и даже, как сказали бы некоторые из его родни: "таки был немного счастлив".

Заложив руки за спину, с глупой улыбкой на лице, он позволил себе на несколько минут расслабиться и, что называется, "подурковать".

"Нет, ну и как вам это нравится? — этот везучий мазл тов, чтоб он мне был здоров!

Он снова, никого не спрашивая, сам все продумал, сам все решил, и в результате — таки "накоцал по бецлам" этой вонючей фашистской кодле, которая считает себя непобедимыми арийскими героями, а на самом деле они все только бестолковые шлимазлы, у которых мама родила адиета, и "Здрасьте вам!", — им теперь с этим жить, до самой смерти.

А у самого — ни царапинки, — не зря про таких говорят, что они, даже если вдруг ветры случайно пустят, так и теми ветрами, сами себе цимес надуют..., чтоб я так знал, как я не знаю!

...Но главное — сам он жив, здоров, — и дай-то Бог, чтобы так было и дальше...!

А нервы... Пусть только вернется, зараза самовольная, вот тогда я с ним за мои нервы и поговорю..., мало ему не покажется...! — впрочем, это все потом, сейчас — совещание".

Совещание прошло ожидаемо феерично: сказать, что кооптированный (против своего желания) в начальники штаба создаваемого укрепленного района полковник Коваль натурально ошалел от доведенной ему текущей оперативной обстановки в районе Суховоли и на рокаде в целом — это изрядно преуменьшить степень его обалдения.

Он и так сейчас был "не в своей тарелке", поскольку, и по содержанию материалов обучения в военной академии механизации и моторизации Красной армии, и по опыту дальнейшей службы в мехкорпусах, никоим образом не был готов выполнять задачи по организации обороны, да еще и в таком масштабе, а потому работал день и ночь, без сна и отдыха, изо всех сил стараясь вникнуть во все вопросы, пытаясь превратить хаос отступающих войск в порядок обороны..., и при этом с горечью понимая, что не справляется, не тянет, не его это уровень компетенций. А тут, на совещании, вдруг выяснилось, что круг этих вопросов еще шире, а масштаб задач еще значительнее, чем он мог себе предположить...

Евстафий Сидорович впал в такой глубокий ступор, что Хацкилевичу даже стало немного стыдно — он ведь до сих пор не посвятил своего начштаба в истинное положение вещей, как с организацией укрепрайона, так и с источниками своей информированности, в том числе ни слова не сказал о настоящей личности "лейтенанта Иванова", и пока не собирался этого делать. Однако и тащить все вопросы одному просто не было сил, поэтому Коваля поневоле приходилось задействовать, пусть даже частично, где недоговаривая, где импровизируя на ходу. Вот как сейчас...

Пока начштаба раздвигал для себя горизонты осознания реальности, командир 214-й вдбр полковник Левашов, испросив разрешения, перешел к конкретике, прямо спросив, что, в свете доведенной информации, требуется от него и его десантников.

— А твоих орлов, Алексей Федорович, я планирую задействовать по профилю, — все, как ты и говорил мне про ваши специализации: переброска в тыл врага, захват и удержание плацдармов, разведка и диверсии как по периметру обороны, так и в более глубоких тылах противника.

— Отбитый у фашистов аэродром? — мгновенно сориентировался Левашов.

— Схватываешь на лету, Алексей Федорович..., — молодец, хвалю.

И продолжил, обращаясь уже ко всем:

— Именно аэродром в районе Гонендза, бывший нашим, потом не нашим, а теперь снова ставший нашим. И есть мнение, что для создаваемого здесь оборонительного района будет очень полезно, если этот аэродром в дальнейшем так и останется нашим. А потому, хоть захвативший аэродром лейтенант Иванов никакой помощи в его дальнейшем удержании не запрашивал, я считаю, что с нашей стороны будет целесообразным ему в этом немного помочь, — скажем, перебросив туда пару взводов или даже роту десантников, для усиления обороны.

— Теперь по Суховоле...

Не прошло и получаса с момента окончания совещания, как Хацкилевича снова отвлекли, и снова это оказался дивизионный комиссар Титов. Был он при этом очень серьезен, никакого следа от утреннего ехидства не осталось.

— Ну, что там у тебя еще, — недовольно встретил его генерал, — вроде, только что все обсудили, решения приняли, ответственных за их выполнение назначили...

— Или опять новости по Иванову поступили?

— К сожалению, да, товарищ генерал, поступили..., — две новости, и обе хорошими не назвать.

— Докладывай!

— Мне тут, по своим каналам, по линии НКВД, только что аккуратно намекнули, что скоро, ориентировочно завтрашней ночью, из Москвы к нам прибудет спецгруппа НКВД во главе с Судоплатовым, а это очень серьезный человек..., и летает он высоко... Но даже не это главное, — главное то, что Судоплатов со своей группой прибывает только сопровождающим..., и сопровождает он кого-то, еще более высокого по положению и полномочиям. Но кто это будет, мне так и не сказали, как я не старался это выяснить. А это, с большой долей вероятности, означает, что тот, кого Судоплатов будет сопровождать — он вообще не из нашего ведомства...

— Так вот, иных причин появления здесь столь высокопоставленных "гостей", кроме как связанных с нашим резвым лейтенантом, я не вижу.

Хацкилевич, изрядно огорошенный новостью, чуть помолчал.

— Именно к нам, сюда? — Не в Минск?

— Так точно, именно сюда, к нам. — Точнее, может быть сначала они сядут и в Минске — до него от Москвы ближе — но конечный пункт маршрута у них именно Белосток.

— Мда..., — задумчиво протянул Хацкилевич, — вот и начинаются пляски вокруг нашего "гостя из будущего". Впрочем, рано или поздно этого следовало ожидать: наверняка Павлов сообщил в Москву об организации Белостокского укрепрайона, вот они там и заинтересовались, кто это тут такой..., оригинально мыслящий, нашелся.

— Что ж, в этой ситуации от нас ничего не зависит, а единственная наша задача — представить пред ясные очи высокой комиссии живого и здорового лейтенанта Иванова, — пусть им теперь объясняет, почему он хочет не в Москву лететь, а здесь воевать.

— Кстати, ты уже сообщил Трофимову, чтобы Иванов все бросил и немедленно прибыл в Белосток? Можно даже самолетом, через тот самый аэродром возле Гонендза.

Титов чуть помедлил, отчего Хацкилевич недоуменно-сердито вскинул голову, ожидая ответа, и тяжело вздохнул:

— Вот с этим, товарищ генерал, боюсь, могут возникнуть некоторые сложности..., — и это как раз вторая плохая новость.

— Что там за сложности, — встревожился Хацкилевич, — что еще случилось?

— Да..., произошла там одна неприятная история, — не с ним, нет, а с девкой его, которую Иванов вместе с собой в Сокулку, из немецких тылов, притащил...

— Что за история?!

— Да, по линии особого отдела..., перестарались с ней немного тамошние особисты, полномочия свои слегка превысили.

— Лейтенант Иванов про этот инцидент пока ничего не знает, и как он отреагирует, когда узнает, как тогда себя поведет..., прогнозировать сложно, — в этом-то и проблема...

Глава

Бригадный комиссар Трофимов небрежно, — сказывалась сильная усталость, — ответил на приветствие вскочившего дежурного по особому отделу 33-й танковой дивизии и, попутно, всего военного гарнизона Сокулки, и привычно направился в свой кабинет.

— Где мой заместитель? — спросил скорее по привычке, чем по необходимости, — текущая обстановка в особом отделе дивизии волновала его сейчас меньше всего.

— Так..., в допросной он, товарищ бригадный комиссар, — запнулся, а потом скороговоркой зачастил дежурный, — еще с вечера немецкую шпионку доставили, вот он ее сейчас и колет.

— Вот как? — сбился с шага Трофимов, а у самого, отчего-то, неприятно закололо под сердцем. — И откуда здесь взялась немецкая шпионка: разведгруппа, диверсанты?

— Да нет, товарищ бригадный комиссар, это та фельдшерица из медсанбата, которую на днях из немецкого тыла привезли..., этот, как его..., лейтенант Иванов, — Вы с ним потом еще беседовали...

— Твою мать...! — только и смог выговорить Трофимов, которому вдруг, на мгновение, стало трудно дышать, — вы что же это тут творите?! — Кто приказал...?!!

— Так..., это..., — побледнев, снова начал запинаться от волнения дежурный, — Ваш заместитель вчера и приказал, чтобы, значит, ее вечером доставили, на ночь в карцер, а с утра чтобы ей интенсивный допрос...

— Ну, а где-то с час назад, товарищ батальонный комиссар и сам в допросную спустился...

Трофимов, в бешенстве скрипнув зубами, ринулся вниз, в подвал, на ходу лихорадочно соображая, что же тут, дьявол его побери, могло такого случиться, что его заместитель, слегка туповатый, но исполнительный служака, доставшийся Трофимову "в наследство" от прежнего начальника особого отдела, вдруг занялся поисками шпионов среди своих, как в недоброй памяти тридцать седьмом?!! Тихим рыком шуганув подальше от двери допросной конвойного, бригадный комиссар рывком распахнул ее и влетел в комнату.

— Твою же ж мать...! — только и смог он повторить, одним взглядом охватив картину творящегося там мерзкого непотребства, действительно оформленного в самых гнусных традициях годов массовых репрессий и выбивания признательных показаний.

На привинченной к полу табуретке, в одной нательной рубахе, устало скособочилась осунувшаяся за ночь в бетонном карцере Татьяна Соколова, назвать которую красавицей сейчас не смог бы никто. Руки скованы за спиной строгими наручниками, при малейшем движении причиняющими сильную боль. И уже в кровь разбито красивое лицо, разбиты губы, кровоподтеки на шее. И уже разодрана на груди рубаха, — почему-то каждый подонок, желая унизить женщину, непременно старается ее раздеть, оставить голой, поглумиться над ее стыдом и беспомощностью. И уже сами по себе текут из глаз слезы, а в самих глазах плещутся ужас и беспомощность непонимания, как у человека, который неожиданно попал в критическую ситуацию, выхода из которой не видит...