Цветы корицы, аромат сливы

— "Встать на колени", однозначно, — подтвердил Сюэли.

— Заносим в наш словарик расхожде-ений... Смотрите, сколько в нем уже накопилось: поднять указательный палец, плюнуть с досады, закрыть лицо, закрыть лицо рукавом... Так, теперь почему цепь была золотая, хотя бы понятно?

— Ну... все-таки он министр, — сказал Чжэн Цин, который был несколько тормозной.

— А, и поэтому с ним так носятся? Типа почетные кандалы такие?

— Нет, конечно... надо помнить текст. Если драгоценные камни были у них самыми обычными — значит, наверное, и золото было обычным металлом. Может быть, самым дешевым, — сказал Лю Цзянь.

— Да, я за эту версию тоже. Так... ну, здесь очень простая и очевидная мораль, так что, думаю, спрашивать о ней даже не стоит...

— Мораль, конечно, в том, что Алеша все это видел во сне? — уточнил Сюэли. Слишком часто до сих пор самое очевидное оказывалось самым неочевидным.

— Нет, почему?

— Ну, подземное государство и курица-министр ему все три раза приснились? Главный смысл в том, что сон скоротечен. Что жизнь можно воспринимать как иллюзию.

— Нет... я не думаю. Я не понимаю.

— Тогда и я не понимаю. Вы знаете, что было в дупле старой акации? — спросил Сюэли.

— Откровенно говоря, нет, — сказала преподавательница.

— Шунъюй Фэн из новеллы Ли Гун-цзо "Повесть о Нанькэ", войдя во сне в дупло старой акации, обнаружил там государство. Со временем он стал в этом государстве зятем императора и правителем области Нанькэ, потом государство, где он жил, потерпело поражение, всё начало разваливаться, ему предложили покинуть страну и так дальше. И потом, проснувшись, он понял, что вся прожитая им жизнь уместилась в одном сне. И к тому же он обошел вокруг акации и увидел под южной веткой дерева муравейник, который структурой и организацией напоминал увиденную им во сне страну. Забыл сказать, что "Нанькэ" значит "южная ветка". Это новелла конца эпохи Тан. Я вижу некоторые параллели.

— Алеша встречает черную курицу, которая во сне оказывается министром в стране неких миниатюрных жителей, которая находится тут же, рядом, но незаметна днем, и знакомит его с правителем этой страны. Сначала Алеша пользуется некими почерпнутыми от них благами, потом это государство разрушается, и министр вынужден разорвать с Алешей контакт. При этом министр одновременно является курицей, которая гуляет во дворе. Да, я вас понимаю, — сказала преподавательница. — Но я не согласна. Ведь конопляное семечко-то существовало наяву!

— Вы думаете? — с сомнением спросил Сюэли.

Сюэли так много копировал и приносил домой из архива, что скоро у него образовался завал бумаг. Как-то, когда он разбирал документы у себя на столике, к нему в комнату прокралась, напрыгнула и обхватила его сзади някающая Саюри. Заглянула ему через плечо.

— Ой, Курама Тэнгу! Ня! Кавай...

— Погоди. Это не ня и не кавай, — одернул ее Сюэли, отбирая ксерокс с фотографии японского военнопленного, который он снял в самом начале своей работы в Чертоге. — Это военный преступник. И это не... подожди, как ты сказала?

— Это Курама Тэ-энгу, — капризно заныла Саюри. — Я зна-аю... Он такой же в фильме... И в старом, и в новом... С Номурой Манса-аем...

— Что значит "такой же"?

— Ну, так же одет... и глаза такие жуткие... Курама Тэнгу в нескольких фильмах в такой одежде.

— Да кто такой Курама Тэнгу? Как это пишется?

— Лесной дух горы Курама! Демон такой!

Саюри кокетливо наваляла иероглифы соком по столу, одной рукой обнимая Сюэли за шею. Сюэли посмотрел на иероглифы, не удержался и начал ржать.

— Тянь-гоу. Понятно. То есть и это вы свистнули у китайцев. Ну, нормально, я ничего другого не ожидал.

— Нет, это была пьеса театра Но, очень древняя.

— Ага, древняя. Древнее, чем царства Ся и Шан.

— Ну, пусть мы и взяли у вас, а все-таки мы много придумали всего вокруг.

"Много придумали чернухи", — подумал Сюэли, но, не зная, как сказать по-русски 惊悚 jing song — "чернуха", вслух произнес лишь: — Много придумали странных и мрачных идей.

— Послушай. Курама Тэнгу — это такой мститель. Он появляется ночью. И он помогает людям! С ним есть мистические ассоциации... можно так сказать.

Сюэли слушал, как ни странно, очень внимательно. На ксероксе фото был тот самый военнопленный, которого доставила в штаб разведка 5-й армии и который со странным торжеством поведал о том, что дедушка Сюэли продал им, японцам, то, что поможет им победить в войне. Что это — он не сказал. Больше он, кстати, вообще ничего не сказал, хотя у него, по-видимому, спрашивали. Сюэли пристально, тяжелым взглядом смотрел на Номуру Мансая на дисплее наладонника Саюри и напряженно думал, что это означает: Саюри некоторым образом "узнала" незнакомого ниндзя и назвала его Курама Тэнгу за общий облик. Она могла бы сказать что угодно, но у нее вырвалось именно это, а слово не воробей. Русские же разведчики объясняли, что взяли именно этого языка за экзотичность и нестандартное облачение. Решили, что такой может знать, соответственно, что-нибудь нестандартное. "А он и был из засекреченного подразделения "Курама Тэнгу", они же с собственной формой, со своими знаками отличия... Боже моё! Вот так они и выглядели!!"

— Ня-я, — подлезла к нему под локоть Саюри.

— Не ня, — сурово сказал Сюэли. — Но я могу согласиться, что это сугой. В некотором смысле.

У него забрезжила мысль: возможно, его дедушка был связан не с Квантунской армией вообще, а именно с отрядом "Курама Тэнгу"? Если Леша согласится, что это имеет смысл, это знание сузило бы поиск.

— Тебе нравится Номура Мансай? — удивилась Саюри.

— Да. Мне нравится Номура Мансай, — твердо сказал Сюэли. — Он молодец.

В Институте Конфуция Сюэли с учениками стали понемногу приближаться к теме "Бамбук и светлячки", которая была заявлена в качестве темы конкурсного сочинения в конце года.

— Пишите, кто как умеет: "Когда древний правитель Шунь умер и был похоронен на горе Цзюишань, на берегу Сянцзяна... "Шунь", "цзю-и" и "сян" я вам напишу... жены оплакивали мужа на его могиле".

— И заляпали кругом слезами весь бамбук, и он стал пятнистый?

— Я к этому веду. Молодец, уже что-то читала. Да, в провинции Хунань вот такой есть пятнистый бамбук. Нет-нет-нет, здесь сверху элемент "белый". Помнишь шутку? 王 wang (князь) посмотрел на 皇 huang (император) и говорит...

— "Что за радость быть императором? Вон, вся голова побелела!"

— Уже помнишь. Хорошо. И вообще здесь иероглиф huang не нужен, даже правильно написанный. Подумай, что здесь уместно. Росший кругом бамбук от их слез покрылся пятнами. Да, и с тех пор пятнистый бамбук в литературе стал символом тоски по любимому человеку... Не надо второй раз слово "гора". И так понятно, что гора. Эти два иероглифа тоже не путайте. Для них есть мнемоническaя подсказка: 比 bi увещевает 北 bei: "Женились уже, для чего разводиться-то?". Видите — в bei словно бы двое отвернулись друг от друга с презрением?

— Вэй-лаоши, ведь про бамбук и светлячков написано, наверное, очень много?

— Вы даже не представляете себе, насколько много. К сожалению, в современном Китае, когда какой-нибудь авангардный, эпатажный литератор захочет написать что-нибудь свежее и оригинальное, обычно выясняется, что все это уже было написано, обсосано эпигонами, спародировано и потеряло свою актуальность... приблизительно в третьем-четвертом веках до нашей эры, — медленно сказал Сюэли, тщательно подбирая слова.

— А по какому же принципу вы... как вы выбираете, что нам дать в диктанте?

— "Ученый муж весь в книги погружен. Их очень много есть, но достоверней и надежнее всего, он думает, лишь основные шесть канонов", — сказал Сюэли.

Диктанты он всегда давал из головы.

Как-то Леша застал репетицию сцены, в которой студент Чжан дает взятку коменданту общежития, где живет Ин-Ин, чтобы тот выделил ему там комнатку. Сцена, разумеется, точно повторяла разговор студента Чжана с настоятелем монастыря Пуцзюсы из "Западного флигеля", о том, нельзя ли ему снять в монастыре келью для занятий. Там это тоже было благовидным предлогом для того, чтобы приблизиться к Ин-Ин.

— В платочке этом шёлка цзяосяо

Подарок самый скромный. Речи нет,

Чтоб впору рангу вашему пришёлся.

— Эге, да тут пять лянов серебра!

Приличьям дань немыслимо щедра.

Сейчас на кухне два словца скажу —

И мигом нам чайку сооружу.

— Зачем так хлопотать из пустяка!..

А тут нам хватит закусить слегка.

Сюэли развязывал огромный узел. Коменданта играл Сюй Шэнь, полезник (с кафедры геологии и геохимии полезных ископаемых). Они с Сюэли спелись до невозможности и, садясь за импровизированный столик, изображали, как выпивают вместе примерно три даня — точно, что не чая, — постепенно расстегивая рубашки и снимая туфли.

— Так вот, почтеннейший, войдите в положенье:

Вы знаете, в каком пренебреженье

У нас наука и ученый труд:

Ведь в комнате моей, как в зале Будды,

Повсюду это... пыльных свитков груды,

Но в шуме постоялого двора

Не почитаешь книгу до утра!

Усердье есть, желанье заниматься,

Но вот пришлось жестоко обломаться...

— Кто это написал? — на сцену выскочил Ди и выхватил у Сюэли бумажку с текстом. — Неужели вы не чувствуете стиля? Что за люди!

— Оставьте, — сказал Леша. — Пусть будет... поэтическая вольность.

Ди обернулся, с некоторым недоумением посмотрел на него, задумался и потом кивнул. "Ну что ж". Ему была свойственна редкая гибкость ума.

— Если б я занял здесь скромную келью,

Разве бы я предавался безделью?

Нет, занимаясь прилежно весь день,

Скоро прошёл бы в ворота Лунмэнь.

Ночные бы часы мои текли

Над "Общим описанием Земли", — они пили, разложившись на томе "Общей геологии" Короновского, —

Проникшись благочестия уроком,

Не громыхал бы за полночь хард-роком,

И не в пример иным, что хлещут спирт,

(В сторону) Я тихо развернул бы скромный флирт.

— "Замутил", — предложил Ди. — Как поэтическая вольность.

Леша был в таком восторге от увиденного, что отвел Сюэли в сторону и спросил:

— Слушай, а у вас нормально все с ролями, люди не нужны?

— Эм-м... Хочешь быть скинхедом? — осторожно предложил Сюэли.

— Да хоть кем. Слушай, а можно еще вопрос? — извини, конечно. Просто пришло в голову.

— Да?

— У нас, когда играют китайцев во всяких капустниках, в шуточных номерах, в общем, если нужно изобразить китайскую речь, говорят тоненьким голоском что-нибудь типа: "Сяо-мяо, мяо-сяо"...

Сюэли удивленно поднял брови, но промолчал.

— Так вот: а как для вас звучит русская речь — со стороны? Если не знать русского?

Сюэли на мгновение задумался.

— Вот так: Сэ-сэ-сэ-сэ-сэ-сэ-сэ-сэ-сэ..., — сказал он очень монотонно.

— Мда. Тоже ничего хорошего. Хвалиться нечем, — заржал Леша. — Знаешь что? Вот так и должны разговаривать скинхеды. Вся их шайка. Это будет справедливо.

Пожав ему руку, Сюэли вернулся на сцену — не отрепетировано было последнее таошу в цзацзюй. Студент Чжан отказывается последовательно от всех предлагаемых комендантом комнат, так как хочет поселиться не просто в одном общежитии с Ин-Ин, но и как можно ближе к ней. "Западный флигель" без изысков заменен был "западным сектором".

В трепете я иду следом за вами,

Не передать это чувство словами —

Связка ключей, что у вас в рукаве,

Перенесёт меня в царство Пэнлая!

Мне комнатушка сгодится любая

Что бы за дверь вы ни отперли мне,

Буду я счастлив вполне.

Слишком роскошно в восточных покоях —

Мне неудобно и слышать такое.

Жить возле кухни такому аскету, как я? —

Прахом пойдёт, я боюсь, вся аскеза моя.

В западном секторе есть небольшая клетушка —

Думаю, там-то моя и поместится тушка.

Леша зашел на самом деле не просто так. Он пришел пригласить Сюэли поехать с ним в поиск, а заодно и объяснить ему, что это такое.

— Смотри: твой дед в 44-м перешел или пытался перейти советско-китайскую границу. Соответственно, как-то это событие могло быть зафиксировано. Ты ищешь, в общем, все что угодно о нем, так? Ну, тебе логично поехать в Любань, в Любанскую экспедицию. В поиск. Там просто соберется огромное количество людей, большинство — историки, каждый знает что-то свое. Где еще поспрашивать, если не там?

— Уйти в поиск, — повторил Сюэли.

— Да. То есть нет. Это не поиск мистического видения. Поехать со мной, еще там с людьми на Вахту Памяти, в Ленинградскую область. Это в апреле-мае. До мая еще подготовиться можно, короткую историческую справку я тебе хоть сейчас дам. А поскольку ты все равно кирпичи грузишь — значит, можно считать, физическая подготовка есть. Там что вообще происходит, в этих экспедициях? Мы находим останки бойцов, идентифицируем, если можно, и перезахораниваем. Почему конкретно Любань? В 43-м году там была неудачная Смердынская операция Ленфронта, десять дней, 18 тысяч убитых. Да, еще, извини, я твое сочинение прочел — ну, оно у тебя в комнате валялось. В прошлый раз, пока сидел, тебя ждал... Про войну. Ну, в свете этого сочинения я опять-таки думаю, что тебе логично поехать в Любань.

Сюэли повесил голову. Он так и не сдал это сочинение, оно ассоциировалось у него с позором.

— Значит, большинство погибших под Любанью так и не было похоронено. В 60-е годы эту проблему решали косметическим путем — тяжелую технику, не поддающуюся вывозу, подорвали тяжелыми зарядами, перепахали все тракторами, сделали лесопосадки и рапортовали в стиле "непохороненных героев у нас нет". Как ты понял, лес там вырос очень своеобразный. Местные жители до шестидесятых на места боев просто не совались, с конца семидесятых в лесу завелись "черные копатели", а потом...

— Кто такие? — спросил Сюэли.

— Типа мародеров. Охотники за взрывчаткой, медалями, оружием времен войны. Для себя или на продажу. Ну, и примерно с того же времени стало оформляться поисковое движение. Конкретно Любанская экспедиция работает с 1989-го года, на Смердынском направлении — с 2002-го. До этого были другие еще места — Ржев, Тихвин, Ошта, Долина. На данный момент захоронено примерно пять тысяч человек, всего лишь, так что работы — непочатый край...

— Значит, и я там что? Копать? — уточнил Сюэли. Он был не против копать, совершенно. Это даже сразу показалось ему каким-то естественным логическим завершением его странной поездки в Россию.

— Там всякого народа много. Как кто-то сказал, ненормально высокий процент хороших людей на квадратный метр.

— Живых?

— Живых тоже. И вряд ли где-то еще в России знают историю Второй Мировой так, как там.

Лейтенант Итимура Хитоси обладал литературным даром. В официальный протокол, для рапорта, он записывал все очень сжато, сдержанно и по сути, но вечером при керосиновой лампе для себя описывал все случившееся в художественной форме. А поскольку вокруг него происходило отнюдь не цветение ирисов, он иногда подолгу искал слова. Лейтенант Итимура ставил лампу повыше, на коробку из-под трофейных бульонных кубиков "Магги", раскладывал походный письменный прибор, и кто бы уже ни бился в стекло этой лампы, он не обращал внимания. Иногда ему казалось, что бьются души умерших, но он не придавал этому значения. С тех пор же, как его бросило в водоворот исторических событий, он вдобавок смутно ощущал, что ведет записи не вполне для себя, а скорее как будущий историограф Японской империи. В конце концов, его командир, полковник Кавасаки Тацуо во время церемонии в храме Энгакудзи в Камакуре перед отправкой в Китай позволил себе произнести фразу: "А сейчас я сделаю несколько исторических замечаний". Конечно, это можно было понять в том смысле, что он введет в свою речь небольшой исторический экскурс, но можно было понять и так, что он, Кавасаки Тацуо, собирается сделать ряд высказываний, которые войдут в историю.