Сыщик и канарейка

Эйзенхарт снова потер столешницу и вздохнул.

— Ладно, шутки в сторону. Я расскажу вам об этом деле. Что смогу. Не думаю, что к вам пошлют других, но... Мне будет спокойнее, если вы узнаете, во что ввязались.

Ввязался? Для меня мое участие в этом деле выглядело иначе.

— Яндра Хевель был наемным работником, если можно так выразиться. Тут запугать, там вернуть должок, обокрасть или забить до смерти... Широкий профиль, что нечасто на самом деле встречается среди преступников. За пару громких дел его объявили в розыск в Среме, а, когда не нашли, лишили гражданства. С тех пор Яндра заметно вырос в бизнесе. Кочевой образ жизни пошел ему на пользу, слухи о нем разлетелись по всему материку, дела становились все громче... Несколько лет назад он осел в империи, перемещаясь с одного острова на другой. Начал, как все, в столице, потом прошелся по вашей малой родине и в итоге оказался в славном герцогстве Лемман-Клив, где под фальшивыми документами устроился шофером к одному высокопоставленному лицу в министерстве энергии. Уж не знаю, где он взял необходимые рекомендации, его должны были проверять... Все документы, касавшиеся его, исчезли в ту же ночь, когда пропало содержимое сейфа его официального работодателя.

— Бумаги, о которых меня спрашивали, — пробормотал я.

Эйзенхарт кивнул.

— Хевель был достаточно умен для быка и хорошо спланировал ограбление. Каким-то образом узнал, когда у сэра — назовем его сэром Б. — на одну ночь останутся дома важные документы. Никаких свидетелей — он заблаговременно усыпил всех домочадцев сэра Б. Никакого шума сигнализации, хотя домашний сейф был подключен к новейшей электрической системе защиты. Все просто легли спать, а, проснувшись утром, обнаружили исчезновение документов. И шофера.

— Что было в тех документах? — спросил я.

— Этого я вам сказать не могу.

Это и не требовалось. Министерство энергии. В Лемман-Кливе у него было только одно дело, достаточно громкое, чтобы его можно было назвать политическим.

— Государственный нефтепровод?

Взгляд, которым смерил меня Эйзенхарт, подсказал мне, что я на правильном пути.

До сих пор транспортировка нефти и нефтепродуктов в империи осуществлялась преимущественно по морю, что создавало определенные неудобства. Поэтому, по слухам, правительство работало над созданием государственного нефтепровода. Чудовища, которое окутало бы своей сетью всю империю, не зависело бы от сезона (тот же Лемман-Клив, обладавший крупнейшим месторождением нефти за пределами колоний, был трудно достижим для танкеров зимой) и погоды на море и было бы способно ускорить поставки топлива для армейской техники в несколько раз. Грандиозный проект на грани возможностей современной науки дал бы империи неоспоримое преимущество в колониальной войне.

Я аккуратно стряхнул с перчаток стеклянную пыль. Это было не то дело, в котором я бы хотел участвовать. Слишком высоки были ставки.

— Хевель будто испарился в воздухе, — продолжил Эйзенхарт. — Теперь-то мы знаем, что все это время он был мертв. Но возникает вопрос: где тогда документы? У кого? И кто нанял его, чтобы их заполучить?

По залу трактира прошелся гул, постепенно набирая силу и превращаясь в поздравляющие крики. Обернувшись на шум, мы увидели, как рыжий поднялся из-за стола. Его последний противник остался сидеть, баюкая у груди неестественно согнутое запястье.

— Такую же победителю, Магда, — подозвав подавальщицу, Виктор постучал по бутылке с виски. — И еще один... Нет, два стакана сюда.

— Это и есть ваш друг, которого мы ждем? — поинтересовался я, когда женщина убежала выполнять указания.

— Наш друг, — поправил меня Эйзенхарт. — Вы с ним прекрасно знакомы.

Рыжий убрал волосы под кепку и, переговорив с подавальщицей, отправился в нашу сторону. Пока я гадал, кто это мог быть, по дороге его по-дружески толкнули плечом, и он рассмеялся, подняв голову к собеседнику. С удивлением я узнал его. К нам шел Шон Брэмли, сержант гетценбургской полиции, родственник и подчиненный Эйзенхарта.

ГЛАВА 6

ДОКТОР

В рабочей куртке и грубых штанах из парусины, с походкой вразвалочку и рыжими вихрами, торчавшими из-под мятого козырька (И это вместо его обычной набриолиненной прически!) он ничем не отличался от так называемой "рабочей молодежи", кучковавшейся в последние годы на митингах. Он совершенно сливался с занявшей центр зала компанией, да и держался в ней гораздо свободнее, чем в полиции, где от смущения заикался и через слово вставлял почтительное "сэр". Гораздо... естественнее. Что не могло не наводить на определенные мысли.

— Сэр? — это впечатление, впрочем, тут же исчезло, стоило Шону подойти к нашему столу и замереть у него с распахнутым в изумлении ртом. — Ч-что вы здесь делаете? В таком виде?

— Небольшая неурядица, — ответил за меня Эйзенхарт, хлопая по стулу рядом с собой. — Садись, будешь так маячить, привлечешь внимание.

Сержант поспешил усесться и замер, не сводя с меня глаз. Я отвечал ему тем же. Виктор тяжело вздохнул:

— Духи-заступники! Шон, ты можешь вести себя нормально?

Брэмли вздрогнул и, сняв кепку, попытался пригладить волосы пятерней.

— Простите, сэр.

— Шон! — на этот раз вздрогнули мы оба. — Еще одно "сэр", и я тебя побью, обещаю. Что с тобой?

Должно быть, дело было в моем присутствии. Брэмли и раньше замирал при виде меня, превращаясь в загипнотизированного удавом кролика. Я дернул уголком рта. Без очков аналогия становилась еще забавнее.

— Мне уйти? — спросил я у Эйзенхарта.

Тот покачал головой.

— Доктор составляет мне компанию, — объяснил он сержанту. — Если я еще раз приду к тебе на свидание в одиночку, даже у Красного Гарри появятся не те мыслишки. К тому же, на него напали из-за этих проклятых бумаг сегодня, так что лучше будет его ввести маленько в курс дела. Какие новости?

— Пусто. Никто не знает, на кого Хевель работал в последнее время. Поговаривают, что он вообще не брал работу. Некоторые считают, он ушел на покой.

— Что насчет заказов?

— Ничего похожего на то, что мы ищем. Коффер... П-простите, сейф, — он извиняющеся покосился на меня, — в ювелирной лавке Найруса. Два частных дома наверху, — Шон ткнул пальцем в потолок, показывая, что имеет в виду верх Лестниц. — В одном была наводка, что владелец обналичил банковские счета, в другом хозяева уехали на материк. И одна нотариальная контора.

— А там что? — удивился Эйзенхарт.

— Завещание подменить.

Эйзенхарт цокнул языком:

— Ладно, не наш отдел. Что насчет левых?

— Ничего. В Гетценбурге сейчас нет активного подполья, о связях Хевеля с ними тоже никто не знает.

— Негусто, — резюмировал детектив. — Ладно, можешь идти. Погоди, — Эйзенхарт достал из кармана купюры и отсчитал сотню. — Передай козлу, что на нас смотрит, что я заплачу за сведения. И необязательно деньгами.

По мере того, как Брэмли отдалялся от нас, его движения становились все менее скованными, и вот он уже смешался с группой очередных "рабочих", на весь зал вопивших, что такой денек недурно было бы отпраздновать где-нибудь еще.

— Вы не боитесь, что его раскусят? — понизив голос, спросил я.

Виктор рассмеялся.

— Для этого хоть одному пришлось бы его вспомнить. Вы недооцениваете форму, доктор. Все смотрят на шлем, никто — на лицо под ним. Знали бы вы, сколько людей угрожали мне, пока я работал в патруле. И сколько из них были со мной знакомы и даже приходили к нам в дом. Никто его не узнает, док. К тому же, здесь он на своем месте.

— Что вы имеете в виду?

Эйзенхарт замер, раздумывая, отвечать мне или нет.

— Я сейчас открою вам один секрет, постарайтесь воспринять его нормально, — посоветовал он мне. — И дайте ему это как-то понять, что ли... А то бедняга только освоился в управлении и перестал вздрагивать при виде каждого полицейского, как приехали вы, и все началось сначала. Вы когда-нибудь слышали о "потерянных мальчишках"?

— Конечно, — подтвердил я.

Кто о них не слышал?

В стране, где каждый десятый ребенок был полным сиротой, а приютов имелось целых два на всю империю, детской преступностью никого было не удивить. Фабрики в любое иное время с радостью забрали бы себе дешевую рабочую силу, но из-за войны слишком многие оказались в отчаянном положении и пошли наниматься на производство. Во многих городах стали неохотно брать на работу детей. Оставались работные дома, но любой знал, что попавшихся туда ждет участь хуже смерти. Для многих мальчиков, оказавшихся на улице, единственной возможностью выжить была воровская школа, где за долю от дохода слишком старые для воровской жизни "коты" учили их искусству облегчать чужие кошельки и выдавливать оконное стекло за пять секунд. Для девочек ситуация была того хуже: желающие браться за их обучение находились крайне редко. Уличная жизнь, даже в Гетценбурге, хотя в это было трудно поверить, посмотрев в окно, никогда не была добра к слабым.

Но даже на этом фоне "потерянные мальчишки", прозванные так в честь новомодной детской книги, сумели выделиться. Они вышли на совершенно новый уровень. Самые известные банды всегда концентрировались в столице: в огромном пятимиллионном мегаполисе для всех находилось место, и всегда кто-то был при деньгах. Два года назад из них осталась всего одна. "Мальчишки" захватили южный край Королевского острова, вынудив конкурентов уйти или присягнуть им. "Сорок воришек", "уродские цилиндры", "актеры Вест-холла": шайки, прославившиеся на всю страну и державшиеся на плаву не один год, перестали существовать.

И всего этого "мальчишки" достигли сами. Обычно подобными бандами управляли взрослые преступники, но во главе "мальчишек" стоял подросток по прозвищу Генерал. Описываемый в газетных статьях как "лет четырнадцати на вид, хрупкого телосложения и с золотистым ореолом волос", он правил сотней таких же, как он, оборванцев, снискавших себе всемирную славу неоправданной жестокостью. Они не чурались ничего, если на этом можно было заработать, и...

И я понял, к чему клонил Эйзенхарт.

— Только не говорите мне, что вы взяли к себе на работу одного из "мальчишек"! Вы сумасшедший? Вы отправили убийцу...

— Шон в жизни никого не убивал, — перебил меня Эйзенхарт. — Он грабил дома. Знаете шутку про медведей и медвежатников? И, как говорят наши товарищи с материка, pourquoi pas? — он пожал плечами. — Вы случайно не читали мемуары последнего начальника национальной полиции Арнуаля? Он утверждал, что вора может поймать только вор. Я склонен ему верить. Учитывая, что сам месье начальник был не только успешным полицейским, но и талантливым преступником... К тому же, у Брэма есть одно очень ценное качество: благодаря своему прошлому он может добыть информацию там, куда мне хода нет.

— Неужели? — саркастично заметил я. — Вы водите дружбу с держателями игорных домов и достаточно часто сидите в притонах Низа, чтобы знать подавальщиц по именам. Боюсь представить себе, куда вам, как вы выражаетесь, хода нет.

Эйзенхарт вздохнул и залпом осушил содержимое своего стакана.

— Вот потому вас Брэм и боится: вы слишком правильный. Шон — хороший, добрый парень, переживший непростую полосу в прошлом и теперь старающийся всеми силами стать полноценным членом общества. А вы, вместо того, чтобы одобрить это великолепное стремление и закрыть глаза на некоторые недостатки его биографии... — он опять издал тяжелый вздох. — А ведь бедняга так старается! Видели бы вы его три года назад: бедняга даже пару слов на нормальном языке связать не мог, не говорю о манерах. А теперь — признайте, если бы я вам не рассказал, вы бы не догадались, что к чему.

Хотя я прекрасно отдавал себе отчет в том, что Эйзенхарт — вновь — мною манипулирует, я не мог не почувствовать укол совести. Шон Брэмли был образцовым сержантом — исполнительным и достаточно толковым, чтобы ему пророчили хорошую карьеру. Он боялся мертвецов в морге, а за обедом у леди Эйзенхарт обычно сидел, уткнувшись носом в учебник по криминалистике. Словом, мало походил на преступника. Либо он действительно изо всех сил пытался изменить свою жизнь, либо был самым гениальным актером современности. Второе, как я решил, для медведя было маловероятно. Но...

— Что вы имеете в виду, говоря, что он меня боится? И при чем здесь то, что вы считаете меня слишком... — я нахмурился, — правильным? Что бы это ни значило.

Виктор подлил себе еще из бутылки. Судя по количеству порций, спиртное должно уже было на него подействовать, однако он звучал все так же адекватно. По крайней мере, не менее адекватно, чем обычно.

— Ладно, не столько вас боится, сколько не хочет вас разочаровать. Вы все-таки его кузен. Практически старший брат. О котором он слышал столько историй, и признаюсь честно... Возможно, я тоже ставил вас ему в пример пару раз? Или не пару. Ему нужен был положительный образец, а я на эту роль не слишком гожусь.

В обычной беседе я бы поспорил с ним, насколько меня можно назвать положительным образцом и спросил, о каких историях могла идти речь (Я знал, что сэр Эйзенхарт по просьбе супруги следил за моими назначениями — где бы я ни был, письма от них всегда приходили по правильному адресу. Но не подозревал, что он интересовался моей жизнью более того.), однако меня царапнуло использованное Эйзенхартом слово. Кузен?

Я не заметил, как повторил этот вопрос вслух.

— Вы не знали, — нахмурился Виктор. — Впрочем, этого следовало ожидать: ваш отец не поощрял общение вашей матери с родственниками.

Это было преуменьшением. Отец считал, что семья его жены недостаточно хороша для ее нового положения в обществе. И запретил матери поддерживать с ними связь. Их упоминание в разговорах со мной тоже не одобрялось, поэтому мне не было ничего известно о них до того самого момента, когда Эйзенхарты подошли ко мне на похоронах. И с тех пор я не предпринял ничего, чтобы узнать о семье моей матери больше...

— Я полагал, он состоит в родстве с вашим отцом, — признал я. — Они настолько похожи.

Эйзенхарт рассмеялся.

— Должно быть, вы видели мало медведей, — это было правдой: хотя рожденные под звездой Артура-Медведя были отличными воинами, они плохо переносили жаркий климат колоний. — Они все друг на друга похожи как братья. Нет, Брэм — сын младшей сестры вашей матери. Ну и моей матери, соответственно.

— Если это так, как он попал в банду "мальчишек"?

— Долгая история, — Эйзенхарт отвел взгляд. — Лучше спросите у него как-нибудь сами.

— Спрошу, — пообещал я больше себе, чем ему.

Как-то раз Эйзенхарт заявил, что я мало интересуюсь окружающими меня людьми. Он оказался прав. Подставив стакан, я позволил Виктору долить мне виски. Интересно, что должен чувствовать человек, только что узнавший о существовании у себя еще одного родственника? С которым, к тому же, полгода делил стол?

Ничего.

Только легкое раздражение от того, что оказался невнимательным дураком.

— Вернемся к делу.

— Согласен, — Виктор легко подхватил новую тему. — Как вы уже поняли, никто не знает, чем в последнее время занимался Хевель. Бумаги, которые он добыл, исчезли. Поскольку они нигде не всплыли, мы предполагаем, что их так и не доставили нанимателю Хевеля. Возможно, именно по его приказу было совершено нападение на вас: в надежде узнать, куда делись документы. Вернуть бумаги — наша самая большая проблема и наиглавнейший приоритет в расследовании. Вторая задача — раскрыть личность заказчика. К сожалению, ни у министерства внутреннего порядка, ни у четвертого отдела нет никаких сведений на этот счет. Единственная наша зацепка — татуировка Хевеля. Но и тут возникает сложность: вы слышали, в Лемман-Кливе нет активной анархистской группировки. Мы запросили сведения о связи Хевеля с другими подпольями, но не получили никакой информации. Возможно, он переписывался с анархистами с материка, но об этом мы ничего не знаем. Вообще странно, раньше у Хевеля не было никакой тяги к политике...