Ведьмак из старой Москвы. Новелла 1: Люфтваффе

Но пока еще можно было вычленить легкий и такой печально прощающийся, сладкий аромат леса, от которого легкие наполнялись свежесть, а больная тяжелая голова, становилась звонко легкой.

Шаги ведьмака бабка услышала задолго до его появления. Земля возмущалась, под его поступью, невидимая ни для простых людей, ни для ведьмаков, аура загрязненная свежей кровью, отпугивала невидимые силы, сотрясала и возмущала потоки, крича каждому посвященному на сотни километров вперед — идет убийца.

Знающий и мудрый по этим шагам, мог определить многое. Бабка была знающей и достаточно мудрой, что бы, не читать письмена судьбы.

Они долго молчали. Изможденный ведьмак и старый леший. Невольные союзники, один марионетка в руках чудовищ, другой раб новой жизни, уничтожающей и пожирающий само себя — человека. Старушка знала, ведьмак выполнил обещание, Еланский мертв. Но слово должно быть сказано, что бы закрыть один долг и открыть другой.

— Я сдержал слово, — Геральт устало упал на скамейку. Лицо ведьмака плыло, действие эликсира закончилось и сквозь сальные черты пресыщенного жизнью толстяка, начал проступать волчий оскал беспощадного убийцы. Гоший невольно отшатнулся, в голове сразу пронеслись воспоминания памяти крови о годах чудовищного геноцида, когда орден ведьмаков, возглавляемый одним из бывших иерархов церкви, вырезал всех разумных существ, враждебных, лояльных и даже изначально дружелюбных к человеку.

— Ты все сделал так, как мы просили? — подавив дрожь, спросила старушка.

— К чему спрашивать? Еланский мертв, перед смертью он услышал, за что его убивают, но понял? Вряд ли...

— Было трудно? — гоший кивнул на левую руку ведьмака. Бинт намок, кровь просачивалась сквозь ткань, но кисть сжимала какую-то фотографию.

— Нормально, — ведьмак немного помолчал и вдруг коротко зло рассмеялся, а потом зачем-то повторил,— нормально. — Возьми, — вдруг без всякого перехода сказал он и протянул снимок.

Старушка с интересом взяла фотографию и окаменела. Морщинистое лицо задергалась, стараясь удержать слезы, но куда там, два маленьких ручейка смогли найти свой соленый путь. — Доченька! — одними губами произнес Гоший.

Геральт отвернулся, против воли он испытывал чувство неловкости, так бывает, когда понимаешь, что родители тоже хотят побыть наедине, а белокурое создание, которое долго и упорно обожаешь на расстоянии, даже не лелея мечту о, не дай бог упаси какой близости, оказывается, тоже ходит в сортир, и ругается матом.

— Долг на нас..., — нашел в себе силы произнести бывший повелитель леса. — Мы выполним клятву. Где бы, ты не был, достаточно призвать любого гошего или лешего.

— Я уверен, что вы храните честь. — Ведьмак с трудом поднялся. — Прощай гоший.

— До свидания ведьмак. Мы с тобой еще обязательно встретимся.

— Не хотелось бы, — проворчал Геральт. — Но сдается мне ты прав.

* * *

Осталось самое неприятное: надо позвонить мастеру, втравившему меня в это дело, и объяснить, почему я зарезал овцу несущую золотую шерсть. Трубка мобильного телефона жгла кровоточащую ладонь. Голова была кристально ясной, но эта холодная свежесть смыла все мысли, любое умственное усилие вызывало резь в глазах и острый приступ боли, но звонить все равно придется и лучше раньше. Я несколько раз с силой потянул мочку левого уха, звон в голове немного притупился. С силой, выдохнув воздух, я набрал номер.

Куратор поднял трубку, сразу уронив на меня огромный груз молчания. В трубке повисла ожидающая тишина. Если вдуматься у молчания есть тысячи оттенков, даже у незримого, когда ты не видишь собеседника, вот как сейчас по телефону. Молчание бывает напряженным, злым, пораженным, предвкушающим — это было ожидающим.

По свалившейся на меня тишине я понял — он знает, и это очень плохой признак, однако куратор решил играть до конца. Голос глубокий не бесцветно отвлеченный, а напротив мощный напористый наполненный тысячами оттенков сразу задал неприятный вопрос.

— Что с Еланским?

— Ничего, — твердо ответил я, испытывая всем знакомую неловкость полуправды полулжи. Куратор протянул неопределенное "так" и снова замолчал, предоставив мне скорбное право объясняться без его штурмующих вопросов, что еще хуже. По его словам, я бы хотя бы мог понять, что и как говорить. Пауза затянулась, к горлу подступил не приятный ком и грозил выскочить наружу.

— Я сейчас положу трубку, — спокойно проговорил куратор, но оттенок его голоса не обещал ничего хорошего. Внезапно я разозлился, меня, словно подбросила горячая волна гнева. Дальше я говорил четко и ясно без лишних пауз, паутинка лжи складывалась в четкую осязаемую картину предельно похожую на правду.

— Извините, Василий Генрихович, я очень устал, несколько ранений, напряженная миссия очищения голова совсем не варит. — Я сделал паузу, давая возможность куратору поинтересоваться моим состоянием, но он проигнорировал мою деликатность, подгоняя меня перейти к главному. — Я выполнил задание, вошел в мир, творимый его подсознанием, и уничтожил резидента. Это был интересный опыт, Еланский оказался помешанным на Люфтваффе. В его мире шел аналог второй мировой войны, мне пришлось...

— Значит, не о чем беспокоится? — перебил меня куратор, уже не скрывая нетерпения. А ведь он прекрасно знает, что олигарх мертв, единственное, что ему неизвестно как Еланский погиб. — Артур здоров?

— Когда его убили, был почти "на ногах", — подтвердил я, до боли прижимая трубку к уху.

— Я слушаю тебя, — нахмуренно произнес куратор.

— У нашего покойного олигарха, есть один старый партнер...

— Рубенштйен? — опять перебил меня шеф, нарочито показывая свою частичную осведомленность. — Ты хочешь сказать, что это он убил Еланского?

— Да Василий Генрихович, это случилось на моих глазах.

— Почему?

— Мне кажется это очевидно, Рубенштейн больше всех был заинтересован в легальной смерти партнера, поскольку согласно уставу их совместного банка и ряда других предприятий, в случае ненасильственной смерти одного из партнеров все активы переходят оставшемуся совладельцу, он даже попытался подкупить меня, когда это не удалось — убить.

— Я тебя не спрашиваю, почему Рубенштейн хотел избавиться от друга, если тебе очевидны мотивы Вольфа, то поверь, мне они уж тем более ясны, я спрашиваю, почему ты допустил смерть нашего человека?

— Простите, мастер, это для меня новость! Хочу напомнить, что я не был информирован должным образом, — позволил я шпильку и подпустил в голос гневные рычащие интонации. — Никто не удосужился сообщить, что вор и убийца Еланский наш человек! Кроме того, как я уже заметил, меня пытались убить, никакой реальной возможности спасти олигарха у меня не было. Разумеется, я сделал все возможное, что бы предотвратить его гибель, но среди телохранителей Артура оказался предатель — начальник СБ, доверенное лицо Еланского, он и убрал своего бывшего шефа, пока я разбирался с другими боевиками.

— Значит вор и убийца? — выслушав меня, произнес куратор. — С каких это пор ты стал моралистом мальчик? На твоих руках крови больше чем десятка таких Артуров. Ты облажался Геральт. Артур был нужен нам, его деньги, а главное связи могли спасти тысячи людей...

— Принцип меньшего зла? — теперь шефа перебил я, задав вопрос как можно более издевательским тоном. Страх куда-то исчез, осталась только тупая боль и злость.

— Нет, мальчик, — казалось, куратор не обратил на мой тон никакого внимания. — Романтики утверждают, что вся жизнь выбор между добром и злом, те, кто считают себя реалистами, а на самом деле те же опущенные жизнью романтики начитавшись глупых сказок, с такой грустной блядской печалью в глазах говорят, что мы выбираем только между злом и большим злом. Тебе тридцать лет Геральт и пора уже знать, что добро и зло все лишь слова, причем тождественные, между ними всегда можно поставить знак равенства. Я не собираюсь выслушивать твои софистские возражения, — повысил тон куратор, когда я попытался ответить ему. — Ты провалил задание Геральт. Вопрос о твоем наказании обсудим в офисе завтра, сейчас хорошенько подумай, попытайся вспомнить, представить себе прошедшие события, утрой свои усилия, что-нибудь еще в этом вхождении было необычным, странным может непонятным?

Не зря Василий Генрихович возглавлял Российский клан ведьмаков, блестящие аналитические способности и нечеловеческая интуиция, колоссальный опыт, накопленный почти тысячелетием насыщенных поединками жизни, позволял ему тонко чувствовать настроение собеседника, улавливать по малейшему вздоху эмоции, почти читать мысли, даже без непосредственного контакта, только по одному голосу. Малейшая вибрация в голосе могла сказать ему о человеке почти столько же, что и замечательное трио старушек у любого подъезда, готовое поделиться всей сокровенной информацией о любимых соседях. Вся словесная шелуха про добро и зло, которой он опутывал собеседника, являлась лишь отвлекающим маневром, позволяющим запутать разум, переключить его внимание и спокойно отдать команду, действующую, как сыворотка правды. Выделенные специальным образом буквы, давили на подсознание человека, заставляли, не задумываясь выложить все свои потаенные мысли. Единственное неудобство время активного действия формулы правды: не дольше минуты, на подготовленного к таким воздействиям ведьмака.

Я понял, что сейчас сделал со мной куратор. Голова и так раскалывающаяся от последствий вхождения, превратилась в кубик-рубик, жадные руки ломали мою волю, вытягивая из меня смертельную правду. Но говорить про гоших куратору нельзя. Хотя бы потому, что я начал догадываться, кто ставил Еланскому щит.

— Каждое вхождение необычно, — мертвым голосом ответил я, мучительно сопротивляясь воздействию вопроса.

— Чем же это отличалось от остальных?

— Многим...

— Хорошо, как умер Еланский?

— Его убили...

Я понял, что следующий вопрос будет для меня смертельным. Правая рука нашарила шприц с эликсиром, боль от укола не могла принести ничего нового в мои ощущения, горячая волна пробежала по всему телу, сметая на своем пути боль и неуверенность, актуальность правдиво отвечать на вопросы куратора, исчезла, оставив только чувство гадливости. Я старался не думать чем придется оправдывать применение эликсира, токсины которого выводятся триста дней, а стоимость изготовления чуть более стоимости однокомнатной квартиры в центре Москвы.

— Кто убил Еланского?

— Ашот, начальник службы безопасности.

— Ты пытался спасти Еланского?

— Да...

— Жаль, что ты не смог предотвратить смерть Артура, — задумчиво процедил куратор. — Ладно, Геральт будем считать, что пока мы это тему закрыли. Завтра жду...

В трубке раздались многообещающие гудки. Кровь остановилась, тело перестало ломить, усталость сбежала под действием эликсира, но меня трясло. Вывернулся! Теперь только бы добраться до дома и отлежаться, действие мутагена пройдет и через тридцать минут меня ждет жутчайший откат. Ненавижу эликсиры!

Сейчас мне не хотелось думать о том, что будет завтра, разговор с главой ордена вымотал меня больше чем вся миссия. Но мысли отказывались подчиняться, постоянно сворачивая

В этой гнусной истории оказался замешан куратор. Прямая связь между Еланским, гошими и главой московского клана, прослеживается однозначная. Вот только куда деться в этой ситуации карманному супермену, какие выводы сделать и как действовать? Не знаю, интуиция надрывалась в ухо, какофонией твердя о замершем над шеей ядовитом клинке опасности. Если Василий Генрихович хоть на миг усомниться в моей лояльности, если он хоть на секунду почувствует даже не страх, вряд ли ему ведомо это чувство, ощутит что-то вроде легкого беспокойства, мимолетного озноба залетевшего сквозняка, то мое тело даже не найдут. Но все же куратор поступил подло, глупо рассуждать о том, что он был не вправе, глава ордена плюет на все правила, однако любое магическое или иное враждебное воздействие на соклановца, независимо от ранга ведьмака согласно кодексу исключается и карается довольно жестко, порой и смертью. Куратор был обязан предупредить меня, он мог потребовать, что бы я подчинился в присутствии других ведьмаков, но Василий Генрихович решил действовать в темную, возможно опасаясь ненужной огласки. Что ж, надеюсь, я убедил его в своей безобидности, прав я или нет, выяснится очень скоро, чьей-то кровью. И я уж постараюсь, что бы каждая капля моей ррразбавлялась литром чужой! Куратор подставил меня, вплел в свою песню мой куплет, не спрашивая согласия недешевого, но все же мяса. Но будь, ты хоть дьявол воплоти, пожирая чужую жизнь, не забудь, что она может стать для тебя ядом.

* * *

Бронзовая трубка ретро-телефона, не дешевая пластиковая, радиоактивная подделка, спаянная умельцами на подмосковном заводе, а настоящая тяжелая старинная, знавшая еще руку вождя мировой революции, а до этого часто уютно сидящая в ладонях венценосной семьи, плотно прижималась побелевшими от напряжения пальцами верхней частью — приемником к глубоким морщинам лба. Ее нижняя часть — динамик сплющил тонкие бесцветные губы, в нелепом поцелуе. Человек и трубка срослись намертво, став одним целым, толи киборгом толи карикатурной подделкой под пьяного Буратино, и лишь золотой, вьющийся пружиной провод портил целостность картины, позволяя отделить человека от бронзы.

Рычаг телефона протестующие взвизгнул, когда рука резко швырнула трубку на место. На лбу отпечатался белый круг, впрочем, он стремительно краснел. Глава Московского ордена ведьмаков сидел в кожаном кресле, закрыв глаза, указательный и большой пальцы правой руки сошлись на переносице сдавливая и массируя кожу. Левая рука, обхватив черную рукоятку, выдергивала прямо из воздуха клинок. Изогнутое хищное лезвие то показывалось на всю длину, расплескивая вокруг себя кровавые капли, которые медленно истаивали, не долетев до пола, когда рука шла вверх и чуть в сторону, то снова пропадало, когда рука опускалась к полу, точно кто-то укутывал меч плащом-невидимкой. Василий Генрихович принимал решение.