Эрвин фон Эльке. Книга I. Осень Аллюстрии

Не стоит, пожалуй, и упоминать о том, что в армии Померании ситуация повторялась с зеркальной точностью. Надобно было видеть лица фельдмаршалов фон Берга и Кабюшо, к которым прибывали один гонец за другим с тем лишь, чтобы доложить об успешном начале в выполнении их, маршалов, приказов, о которых командующие точно знали, что ими никаких распоряжений к бою не давалось. Более того, весь рисунок боя, каковой эти высокоумные полководцы выстроили себе в своих ученых головах, оказался смят и разорван, и в то время, как в центре сражение уже давно кипело во всю, на флангах оно еще только разгоралось. Ни о каком управлении войсками в таких условиях и речи быть не могло, каждый генерал, полковник, да что там — каждый лейтенант, — вёл свое подразделение туда и так, где и как полагал необходимым его применить. Оба фельдмаршала полагали себя противником околпаченными, одураченными и уже разбитыми, притом совершенно бесславно, однако время шло, битва продолжалась, картинка её складывалась у фельдмаршалов всё более и более отчетливо, им даже удалось наладить управление частью своих войск, и со всё большим и большим изумлением оба командующих приходили к выводу, что их визави владеет ситуацией ничуть не в большей степени, чем они сами. Ситуация это была дикая, для славных своей дисциплиной аллюстрийцев немыслимая — но она была!

В сложившейся ситуации фельдмаршал фон Берг, чьи войска всё ещё не соединились с корпусом Ольмюца, а потому уступали численностью, отдал приказ отступать всем на исходные позиции. Не особо-то рвущийся в этот день атаковать Кабюшо также намеревался прекратить сражение, но старая пословица о том, что не так уж просто спрятать оружие в ножны, коли уж оно обнажено, вновь подтвердила свою справедливость. Начавшие сегодняшнюю бучу кирасиры, но на сей раз уже в составе всего своего полка, и в этот раз воспрепятствовали установлению мира. Заметив разрыв между отходящими войсками бранденбуржцев, они вклинились в него, обошли с тыла несколько мушкетерских баталий и обрушились на несчастных пехотинцев, откуда не ждали. Видя их успех, пехота померанцев поднажала с фрунта, солдаты Кабюшо вклинились еще глубже в бранденбуржские позиции, наладили, казалось, прорыв и... вышли аккурат на бивуак бригады фон Эльке, который к тому моменту так и не получил никаких приказов от своего фельдмаршала (недавно побывавших в деле солдат тот, по первоначальному плану боя, вообще не планировал хоть как-то использовать), нервничал, злился, но к бою был готов. Расстроенные порядки кирасир его бойцы встретили дружными залпами, после чего ринулись в штыковую уже на не менее расстроенные шеренги утомленных боем померанских мушкетеров, сбив их обратно. Почти сразу после этого ему в подмогу подтянулись ещё два мушкетерских полка, прорыв, таким образом, был остановлен, и солдаты гроссгерцога Максимиллиана смогли, следуя приказу фон Берга, покинуть наконец столь несчастливое для них место. И так уж вышло, что арьергард отступающих возглавил как раз молодой генерал фон Эльке.

Впрочем, "отступающих" — это было бы сказано чересчур громко. На деле фон Берг и не думал оставлять окрестностей Аурумштадта, намереваясь, под видом ретирады, обойти Кабюшо с востока, где и соединиться с подходящими — это он знал совершенно точно, — силами лейтенант-фельдмаршала Ольмюца.

Кабюшо же, в свою очередь, видя отступление врага, не смог устоять перед доводами и горячностью своих офицеров, и вынужден был начать преследование, растягивая тем свои порядки.

Так вот и вышло, что на следующий день подчиненные Эрвина закрепились у местечка Кляйнеегерсдорф, готовясь сдерживать авангард всей вражеской армии и, тем самым, давая основным своим силам время для маневра.

— Герр генерал, гонец от дивизионного генерала Гогенштаузена! — подскочил к фон Эльке, наравне со своими солдатами трудившемуся над восстановлением каменных изгородей, во времена мира разделявших владения местных земледельцев-хуторян, а ныне призванные исполнить перед его стрелками роль бруствера, денщик.

— Ну так давайте его сюда, — фон Эльке распрямился и утер пот со лба.

Дождь прекратился совершенно внезапно, тучи снесло в сторону час назад, и теперь полуденное солнце палило с совершенно нехарактерным для октября жаром.

— Юнкер фон Айс, герр генерал! — молоденький мальчик, едва-едва ставший достойным называться юношей, вытянулся перед Эрвином.

— Определенно, не припоминаю в своей бригаде такого офицера, — хмыкнул Эльке.

Действительно, Франц перед прибытием в бригаду переоделся в форму и даже наскоро пришил к ней эполеты. Смотрелся он при этом совсем не парадно, но самому юноше так не казалось.

— Назначен для службы в вашу бригаду только сегодня! — отозвался Айс. — Имею послание от дивизионного генерала фон Гогенштаузена!

— Ну, излагайте, юнкер.

Выслушав вести от кузена Эдвина, молодой генерал изрядно повеселел, расспросил новоявленного юнкера о том, каким оружием тот владеет, после чего кликнул фон Штоца.

— Корнет, вы давно просили себе помощника, так принимайте пополнение — юнкер фон Айс утверждает, что недурно обращается со штуцером, и даже прихватил с собой личный.

Корнет невозмутимо пожал плечами. В связи с выбытием многих солдат и офицеров, рассчитывать на что-то большее, чем необстрелянный новичок он никак не мог.

— Благодарю, герр генерал, — ответил фон Штоц, и, смерив своего нового подчиненного долгим взглядом, добавил. — Пойдёмте, фон Айс. Приведем вашу форму в порядок.

Глава VIII

Уехать из замка гроссгерцога Максимиллиана с разрешения его хозяйки оказалось гораздо труднее, чем сбежать из него тайком. Герцогиня Эвелина прилагала огромные усилия, чтобы заставить любимую фрейлину передумать и остаться при дворе, а когда поняла, что это у нее не получится, столь же изобретательно стала придумывать разные предлоги, которые подольше задержали бы отъезд Мафальды. Утро следующего дня после побега пажа Айса, которое фрейлина рассчитывала посвятить сборам в дорогу, началось с горьких слез — причем на этот раз самых настоящих! — ее расстроенной госпожи.

— Вчера я весь вечер пыталась поговорить с ним о случившемся!.. — всхлипывала она, закрывая лицо сразу двумя тонкими кружевными платками. — И что же, ты думаешь, он мне ответил?

Уточнять, о ком идет речь, Мафальде фон Шиф было не нужно. Таким трагическим голосом Эвелина могла говорить только о собственном супруге и только в тех случаях, когда он в чем-нибудь не оправдал ее ожиданий. Что, к слову сказать, случалось чуть ли не каждый день...

— Я полагаю, Его Светлейшее Сиятельство выразил порицание поступку Франца? — осторожно предположила фрейлина.

— Ах, если бы это было так! Но нет, этот негодяй, этот бездушный сухарь, это чудовище, за которым я имею несчастье быть замужем, он долго глядел на меня пустым взглядом, словно и не слушал вовсе...

"Охотно поверю в то, что так оно и было", — подумала Мафальда.

— ...а затем произнес, да так спокойно, флегматично, словно о пустячке каком: "Сначала армию разбили, теперь пажи пропадать начали. Дела, однако ж..." После чего, представь только, молча развернулся и ушел!

— Как это неучтиво с его стороны, Эвелина. Как я вам сочувствую, — вздохнула Мафальда.

Про себя она подумала, что гроссгерцог во время разговора со своей благоверной, скорее всего, тоже позавидовал юному Францу.

— Только ты меня и понимаешь! — уже неизвестно в который раз сообщила Мафальде герцогиня и опять громко всхлипнула. — Только тебе я могу выговориться, только с тобой не чувствую себя одинокой...

Ответом на эти откровенные признания, по мысли Эвелины, могли быть только заверения первой фрейлины в вечной дружбе и поддержке и отказ ехать в свое имение. Но тут Мафальда была вынуждена разочаровать свою госпожу. Отказываться от поездки она не собиралась, а каждая жалобная фраза герцогини лишь укрепляла ее в этом решении.

— Вы несправедливы к другим фрейлинам, — ласково сказала она, забирая у Эвелины насквозь промокшие платки и протягивая ей вместо них новый, пока еще сухой и чистый. — Они тоже — ваши подруги и всегда готовы вас выслушать.

— Ах, да разве ж они могут заменить тебя! — скорбно вздохнула герцогиня. — Хоть с ними, хоть одна, но я все равно буду страшно по тебе скучать!..

— Я тоже буду очень скучать, ваше сиятельство, — пообещала ей Мафальда. Настойчивость Эвелины начинала ее беспокоить. Если та упрется и поставит вопрос ребром, придется все-таки остаться в замке. Фон Шиф, конечно, и это повернет себе на пользу — заставит Эвелину чувствовать себя слегка виноватой из-за того, что не отпустила мать повидаться с ребенком, и благодаря этому сможет добиться от нее какой-нибудь другой выгоды для себя и брата. Но все-таки это был не самый лучший вариант развития событий, и Мафальда решила, что будет стоять на своем до последнего и уступит, только если Эвелина по-настоящему разгневается.

К счастью, этого не случилось. Пока Эвелину все еще волновал скандал с исчезновением фон Айса.

— Все-таки это совершенно бессовестно с его стороны! Мерзко и отвратительно! — объявила она, и Мафальда не сразу сообразила, что речь идет уже не о нечутком гроссгерцоге, а о самовольном паже. — Он же опозорил всех нас! Такой поступок недопустим со стороны Франца! О чем он только думал, хотела бы я знать?

Первая фрейлина снова насторожилась. Эта тирада Эвелины подразумевала, что ее фрейлины скверно воспитали пажа, и предвещала грандиозную головомойку им всем, и Мафальде лично. Вот уж что было ей нынче нужно менее всего!

— Полагаю, о вас, Эвелина. — мягко улыбнулась первая камер-фрейлина своей госпоже.

— Что? — изумилась герцогиня. — Каким образом, голубушка, его исчезновение связано со мной?

— Вы были с ним столь сухи и жестоки, а ведь мальчик вырос, — объяснила госпожа фон Шиф. — Да-да, вырос и стал юношей. Неужели вы никогда не замечали, как он глядит на вас?

— Мафальда, да что ты такое говоришь?.. — растерянно произнесла Эвелина. — Я полагала, что он вздыхает по тебе, еще удивлялась — ты ведь старше его на тринадцать лет, а мы с тобой ровесницы.

— Он молод, но не глуп, и понимал, что может любить свою герцогиню лишь безответно, — лукаво улыбнулась фрейлина. — Быть рядом со мной, означало для него быть ближе к вам, Эвелина. А вы все время говорили, что он забивает себе голову глупостями — вот мальчик и решил скакать в армию, вернуться героем и доказать всем, но в первую руку вам, что он уже взрослый и серьезный мужчина.

Этот ход сработал. Как любой женщине, герцогине было лестно мужское внимание, даже если оно исходило от "зеленого" мальчишки. Лицо ее приняло более спокойное и даже как будто бы довольное выражение и, повздыхав еще немного, она перевела разговор на другую тему. Позже, проникнувшись словами Мафальды о других фрейлинах, Эвелина позвала их к себе для чтения вслух. О побеге Франца и об отъезде своей любимицы она как будто бы больше не вспоминала, но фон Шиф не теряла бдительности. "Наверняка это всего лишь тактическое отступление, а потом Эвелина предпримет новую атаку! — подумала она, пока Розалинда читала любимый роман герцогини, и ей стало смешно. — Вот до чего я дошла — уже рассуждаю в военных терминах! Не иначе братец дурно на меня влияет!"

После обеда выяснилось, что влияние Эрвина пошло Мафальде только на пользу. В своих стратегических выкладках она оказалась права: Эвелина сделала еще одну попытку помешать ей уехать. Дождь на время прекратился, и герцогиня позвала первую фрейлину прогуляться во внутреннем дворе замка, где вновь начала вздыхать и жаловаться. Теперь ее беспокоило, что ей может помешать наслаждаться жизнью безутешная мать фон Айса.

— Я же не смогу ее прогнать, если она попросит аудиенцию и начнет при мне плакать, или упрекать нас, или просить, чтобы мы вернули ее сына домой, — причитала она. — Меня же тогда все назовут черствой и бездушной!

— Ну что вы, никто из нас в жизни так плохо о вас не подумает! — с жаром уверяла Эвелину Мафальда. Но та в ответ лишь отмахивалась:

— Подумаете, еще как подумаете! Особенно те из вас, у кого есть дети. Матери точно будут на ее стороне, а не на моей. Я много раз видела, как женщины меняются, после того, как у них родится ребенок! Обо всем остальном вы сразу же забываете, ни о чем, кроме ребенка думать не можете...

Мафальда еле слышно скрипнула зубами. "Срочно надо ехать в Шиф! — сказала она себе. — Иначе не сдержусь и заколю свою сиятельную госпожу шпилькой! И это уже будет не просто убийство, а государственная измена!.."

— Ты вот тоже покидаешь меня ради своего ребенка... — продолжала, тем временем, Эвелина. — Мне это всегда было непонятно. С детьми столько сложностей, с ними так тяжело, никогда не знаешь, что из них вырастет... И почему все женщины так им радуются?.. Я вот очень рада, что свободна. Не представляю, как бы я жила, если бы мне приходилось все свое время тратить на воспитание наследников!

"Еще представишь, — пожелала ей про себя Мафальда. — Тебе, может, наследники и не нужны, а гроссгерцогу хотя бы еще один просто необходим!" Подумав об этом, фрейлина неожиданно снова почувствовала волнение. Мысль об отсутствии у правителя наследника, которому он мог бы потом передать герцогство, почему-то показалась ей очень важной. Но разобраться, почему ее вдруг так обеспокоили не касающиеся ее проблемы, Мафальда не смогла: ей нужно было то поддакивать Эвелине, то осторожно возражать на ее просьбы остаться в замке. Размышлять при этом еще о чем-нибудь было сложно даже ей, привыкшей постоянно держать в голове сразу несколько разных дел...

В конце концов, Мафальде удалось выдержать все атаки своей госпожи. А гроссгерцогиня примирилась с предстоящей "утратой" и начала мечтать о том, чем они займутся, когда первая фрейлина вернется. Разговоры об этих планах утомленная словесной борьбой Мафальда слушала уже в пол-уха и согласно кивала на каждое предложение Эвелины. Зато после обеда она смогла, наконец, заняться сборами в дорогу, оставив герцогиню жаловаться на ее "побег" другим фрейлинам.

Необходимые в дороге вещи Мафальда сложила быстро. Нарядов у нее было много — положение первой фрейлины обязывало каждый день появляться в новом туалете и не надевать одно и то же платье чаще, чем раз в несколько недель. Однако с собой госпожа фон Шиф брала совсем не много вещей. Всего пару платьев, одно светло-кремовое, а другое — темно-красное, и несколько разноцветных накидок, воротников, бантов и перчаток, походящих по цвету к обоим этим платьям. Комбинируя все эти предметы туалета, она могла как минимум недели три каждый день выглядеть чуть иначе, чем накануне — это было более, чем достаточно.

Утром, когда под руководством Мафальды две слуг укладывали в карету свертки с ее вещами, а другие фрейлины вертелись рядом, желая ей счастливого пути, любимица герцогини заметила удивленные взгляды, которые они бросали на ее пожитки, и мысленно усмехнулась. Каждая из них на ее месте тащила бы с собой огромные сундуки! А уж о ее сиятельстве гроссгерцогине Эвелине и говорить было нечего!.. Ей пришлось бы везти свои наряды в отдельной карете, и еще не известно, хватило бы там места для всех ее вещей.