Небо шамана. 1 часть

Самое сложное в окружающем то, что местные даже сами не понимают, насколько часто их слова сами себе противоречат, как я это понимаю. Вот они твердят, что все простые люди всех народов и немцы в том числе — это братья, которые с нами воевать не будут, потому, что все трудящиеся мира солидарны друг другу и суть — как у близких родственников. Только эти самые братья так дали прикурить сержанту и всем, кто с ними был, что это совсем не похоже на братскую любовь и единение. Или Миша с пылом и жаром рассказывал, как все трудящиеся-братья-пролетарии под гнётом эксплуататоров и толстых буржуев стонут и мечтают о свободе. Но мы видим, как совсем не толстые немецкие солдаты, то есть, совершенно не буржуи, сами без присмотра жирных буржуев-офицеров добивают наших ослабших пленных, и не переживают по поводу солидарности пролетариев. И тот же самый Миша первым скрежещет зубами и называет немцев "тварями". А на мой вопрос не может ничего внятного сказать, из его лепета следует, что эти немцы какие-то "неправильные", только вот "правильных немцев" совсем не видно. А, по-моему, совершенно обычные немцы, пришли воевать и воюют, и хорошо воюют. И как же сильно мне не хватает сейчас привычного магического зрения, когда вижу ауры, которые кроме слов позволяют видеть эмоции и то, насколько говорящий верит в свои слова, это нельзя ни обмануть ни скрыть...

Поэтому я пока просто стараюсь копировать то, что делают окружающие, а думаю о своём, что дать клятву и принять чью-то сторону очень легко. Мне, к примеру, быть на стороне СССР — это просто принять на себя уже данную этим телом присягу. Но так страшно ошибиться в своём выборе, ведь клятва будет уже дана, пусть даже только себе самому. Пусть моё тело и мой мир остались где-то далеко, но я — это не только оставленные где-то мясо и кости, вернее, я — это совсем не моё тело, скорее даже совсем не тело. И если уж врастать в этот мир, делать это буду сам и без оглядки на долги этого тела, хотя память Гурьянова всё равно наверно успела наложить на меня свой отпечаток, что тоже надо учитывать...

Когда мы пошли в деревню, сержант, кажется, не очень понимал, что именно нужно делать и зачем он нас посылает, кроме как еды добыть. Думаю, что он дошёл до какой-то грани надлома, он ещё по инерции командовал по уставу и разумению. Но, как и остальные, он был готов к паре дней до выхода к своим, а не к такому многодневному блужданию по лесам и болотам. До этого по его приказам мы обходили все деревни и вообще старались вести себя как можно незаметнее, а тут вдруг днём открыто пошли в деревню. Ночью, пока мы сидели в амбаре, Талгат рассуждал, что никак не может понять, Фёдор нас специально привёл и под немцев подсунул или это случайное совпадение... Я не стал его прерывать. И то, что и как делали мои спутники, мне всё больше и больше не нравилось своей бессмысленностью и потерянностью. Если мы воины, то должны воевать, а мы по этим лесам бродим, словно следы хотим запутать. Когда я спрашивал, сержант мне невразумительно объяснял, что ему, как артиллеристу нужна пушка, а без неё он как бы и не считается. И заметил, что ему странно от меня такие вопросы слышать, ведь мне тоже нужен самолёт, если я им не соврал, что я — лётчик. А если сейчас у нас пушки и самолёта нет, то и что нам делать не понятно. В таких мыслях я и пребывал последнее время...

Утром амбар открыли и нас вывели наружу, как мы были, не связывая. Один конвоир зашёл внутрь, проверил умершего. Когда вышли, два конвоира с винтовками были рядом, ещё двое контролировали нас с расстояния метров в пятнадцать, чем перекрывали возможную попытку побега, и на расстоянии метров двести в коляске мотоцикла у развёрнутого на нас пулемёта сидел пятый. Совершенно не обманывал его скучающий и расслабленный вид, он готов прикрыть своих камрадов в любой момент, а укрыться от пулемёта на этом открытом пространстве негде, пули летят быстрее стрелы.

Утренний шум, который мы слышали за стенами амбара, оказался связан с тем, что немецкая ротная колонна уже уехала из деревни, пыль ещё осесть не успела, а эти — замыкающие или не имеют отношения к этой колонне. Разглядел, что винтовки немцы держат не так, как видел у наших, не просто ловчее и привычнее, даже хват одинаковый, наверно у них специально отработан, обращаться с оружием они умеют. Конечно, это не отточенные движения мастера-мечника, здесь оружие гораздо проще в использовании, но посвятили они ему времени не намного меньше, чем я своему мечу. И вообще, я с интересом разглядывал немцев вблизи, вчера всё случилось очень быстро и вертеть головой мне не давали, ещё Каримова на себе тащил. Что бы я не почерпнул из памяти Сани, мне надо составить своё мнение. У одного немца справа, разглядел на поясе рыжую кобуру с пистолетом, винтовки, как я помню, стреляют только после передёргивания затвора, то есть между выстрелами должно проходить не меньше пары секунд, ведь ещё нужно прицелиться и навести ствол на цель. Из пистолета стрелять быстрее и передёргивать не нужно, и Санина криворукость в этом вопросе, не гарантирует, что все так же плохо владеют пистолетами, и это я себе тоже на всякий случай напомнил. Вот пулемёт гораздо более опасное оружие, особенно, если им управляет умелец, ведь он может не целиться, а засеивать пулями сектор цели и поражать её. Судя по тому, что ни один из немцев не младше Васнецова, всем за тридцать местных лет — это опытные бывалые солдаты, а не вчерашние новобранцы, то есть выучка у них должна быть хорошая, таких не испугаешь и обмануть сложно...

Но тут есть одна хитрость. Старик или калека привыкший ходить с палкой, споткнувшись без своей палки, пытается за что-нибудь схватиться и опереться на несуществующую палку. А малыш не знающий о палках просто плюхается на землю, в итоге старик при падении часто получает тяжёлые травмы, а малыш падает по двадцать раз на дню, вскакивает и несётся дальше, конечно высота падений разная, но сути это не меняет. То есть они все зациклены на своём оружии, но у него есть существенный недостаток, по направлению ствола можно чётко видеть, куда полетит пуля. И главное — аналогичного они ждут и от остальных. А вот если у другого оружия нет, то он либо не вызывает опасений, либо они теряются и не знают, как реагировать на нестандартные для них действия. В госпитале я читал книжку Купера про американского охотника Зверобоя, который видел по направлению ствола, куда полетит очередная пуля и это в книге подано как удивительное и непостижимое умение, что меня очень удивило. Мне кажется, что достаточно хорошего зрения и глазомера, чтобы иметь возможность представить возможную траекторию пули. Думаю, что это свойство местного стреляющего оружия делает его не слишком эффективным в схватке на близкой дистанции, а действия стрелка слишком предсказуемыми, что не сравнить с другими видами оружия для близкого боя, хотя и там есть свои слабые и сильные стороны. Другими словами, если бы против нас была пара лучников и конвоиры были вооружены лёгкими мечами средней длины, я бы испытывал гораздо больше беспокойства за возможный исход возможного противостояния.

За последние дни я уже вполне освоился с телом. Конечно, сравнивать уровень умений моего родного и доставшегося тела — глупость. Думаю, что Саню в рукопашной спокойно победил бы любой наш мальчишка лет двенадцати, но здесь все такие, так, что и уровень требований гораздо ниже привычного мне. Из памяти лётчика я видел тренировки самбистов, это очень хорошие по местным меркам бойцы, очень грубо и не впечатлило...

Ещё заметил, что немцы говорят на совершенно другом и непонятном языке. Если Федю и Михайленко я понимаю хотя бы отдельные слова и общий смысл могу уловить, то лающую резкую речь немцев не понимаю вообще, даже по интонациям ориентироваться трудно. У меня в голове не укладывается, как можно иметь столько разных языков, ведь это ставит крест на общении и торговле. Но вот у меня перед глазами яркое доказательство, что это есть, как бы это не было глупо и невыгодно...

А нас тем временем повели к центру деревни. Когда вышли из проулка на широкую наверно главную в деревне улицу, заборы словно расступились, и перед нами открылась площадь, на которой стоял большой дом с вывеской "КЛУБ". Перед ним два столба с перемычкой между ними, в середине которой различил остатки выбитой красной фанерной звезды, а на столбах обрывки кумачовой материи бывшего транспаранта. На этих стилизованных воротах мешками висели тела двух повешенных, ещё двоих повесили на стоящем в стороне большом дереве. Четверо повешенных мужчин, двое из которых в форме меня не особенно тронули, вешать за шею — видимо местная традиция. В людских городах преступникам головы рубят, простолюдинам — топором, а дворянам — мечом. Вешать как-то не принято, разбойника скорее уж на кол посадят, чтобы дольше помучился, если известно, что душегуб окаянный. У нас такого никто не поймёт, ведь у нас проливать кровь на землю страшный грех — оскорбление Богини, и это очень плохо для посмертия. Кровь могут проливать только воины в бою и охотники на охоте, а ещё женщины во время родов. С воинами и охотниками всё просто, считается, что во время боя или охоты в жилах не кровь, а огонь, просто у него вид такой, на кровь похожий. А во время родов кровь, пролитая на землю матерью, связывает её и ребёночка с Богиней, от которой оба так получают божественное благословение. Поэтому у нас почётная смерть — это удавление, предварительно завернув в шкуру, чтобы случайно ничего не пролилось на землю или сжигание. А вот позорная смерть — это как раз с потерей крови над водой или в яму, ведь в крови жизненная сила, то есть у казнимого не остаётся сил на хорошее посмертие, а значит ему придётся снова начинать круг перерождений с кого-нибудь вроде жучка или растения. Это если грубо и в двух словах. То есть повешенные — ничего особенного для меня не представляли, повесили и повесили, везде свои правила. Только у корней дерева валяются какие-то кучки окровавленного тряпья. Окровавленного... ТРЯПЬЯ?!!...

Может для кого-то расстояние больше ста метров — это далеко, для того, чтобы разглядеть все детали. Но я не просто возился с телом, я его подтягивал к привычному для меня уровню, пусть тренировки мышц и связок мне сейчас недоступны, но зрение и слух уже стали гораздо лучше. Вначале понял, что одна из куч — это не тряпки, это тело убитого Феди, я узнал его правый сапог, у которого оторванная подмётка была подвязана рыжим старым широким ремнём. Федю жалко, мальчишка ведь совсем! А вот дальше, за деревом, на заборе висят прибитые истерзанные окровавленные тела, даже не тела, а изуродованные куски мяса, в которые превратились тела, когда то бывших молодыми девушками. Что после сделанного с ними я скорее угадал, чем увидел. Тот, кто такое сделал, не может называться человеком. И не нужно обижать животных, называя такое "зверством", никакой зверь не сделает ничего подобного. Хищник просто съест. Защищающий своё стадо кранд растопчет в кровавую лепёшку. Никто из животных не будет сознательно издеваться, и причинять боль и унижения, тем более себе подобному. И если войну и убийства мужчин я могу понять, то убийства женщин и детей ни в какие рамки никакой войны уложиться не могут! А то, что над девушками издевались специально и над живыми, я знаю совершенно точно, даже с моей спящей Силой я не могу не ощущать пропитавшие округу эманации очень плохой недавней смерти и целенаправленного насилия. И эта чёрная противная субстанция, тянется к троим из наших конвоиров, хотя, испачканы в ней все, но трое буквально впитали её, им эта чужая боль доставляла удовольствие...

Нет. Мне не затмила глаза ярость и ненависть, я просто сделал свой выбор. Может, если бы я видел сейчас ауры, я бы почувствовал всё гораздо раньше, но чего уж... Эти пятеро должны сейчас умереть, не потому, что я злюсь или испытываю в их адрес какие-то эмоции, такие жить не должны или я себя уважать перестану. Это — не люди, это — бешенные собаки, которых не убивают, их уничтожают, чтобы защитить себя и других от заразы, которую они в себе несут...

Я в этом теле ещё ни разу не пробовал погружаться в боевой транс, а тут скользнул в него, даже не заметив напряжения. Всё происходящее вокруг обрело дополнительную ясность и глубину, мир стал резче и рельефнее, почти выцвели цвета и мир стал почти чёрно-белым, не знаю, как словами объяснить. Главное — всё происходящее немного замедлилось, а мысли стали гулкими, расчётливыми и чёткими. Первым стал самый опасный — пулемётчик в мотоцикле. Я рванул к нему, а это больше двадцати метров. Ведь мы уже почти прошли мимо него, но он продолжал вести нас стволом своего пулемёта, но сейчас ему уже немного мешала колонка и рога руля мотоцикла. Даже моё ускорение не спасло бы меня, если бы я не смог увернуться от вылетающих из ствола пуль, одновременно смещаясь вправо, чтобы заслониться рулём мотоцикла из-за которого он не мог вывернуть ствол. Как можно увернуться от стреляющего пулемёта? Да, не особенно сложно, если чётко контролировать направление канала ствола и его движения, то есть просчитывать траекторию полёта пуль. Позже осознал, что на пути к пулемётчику, я почти автоматически убрал помеху в виде того, у которого на животе была кобура с пистолетом, и который оказался почти у меня на пути в самом начале движения к цели. Что-то мне говорило, что из четверых оставшихся — он самый опасный, то есть второй после пулемётчика, а может и опаснее. Пытаясь попасть в меня, пулемётчик вёл очередь вслед за моими движениями, но ему нужно было помнить и стараться не попасть в своих, хоть они и не перекрывали ему сектор стрельбы, но всё равно ограничивали ему возможности. Про рулевую колонку мотоцикла я уже сказал. А ещё пулемётчик при всём желании не мог себе представить скорость моего движения, и психологически стрелял в меня сообразуясь с тем, что я могу двигаться очень быстро, но в пределах возможностей обычного человека, а я двигался гораздо быстрее. Не отпуская пускового крючка, стрелок так и вёл за мной одну бесконечную очередь. Он почти целую ленту в полсотни патронов выстрелил сразу, но в меня попасть не сумел, только рукав мне пули разорвали, чуть дёрнуло руку, в момент попадания. Со стороны наверно это выглядело так, словно я извиваюсь между пуль. Не думаю, что мне удалось по-настоящему ускориться, когда движения выглядят смазанными, всё-таки мышцы и связки этого тела не тренированы для таких движений, но двигался я всё равно гораздо быстрее их ожиданий. Я сближался и видел его перекошенное лицо, ужас в его выпученных водянистых голубых глазах, и к запаху недавней подлой смерти от него пахнуло утробным ужасом. Не особенно разглядывал, мне ведь ещё нужно следить за тремя остальными, просто это свойство восприятия в таком режиме, когда чувства отражают всё очень ярко и чётко, а сознание держит всё происходящее вокруг, словно глаза смотрят во все стороны. К сожалению, у меня сейчас только одна рука работает, но мне удалось до пулемётчика ею дотянуться и одновременно с окончанием патронной ленты, хлюпнул, заваливаясь назад умирающий немец. Но своё движение я не остановил, ведь это только двое из пяти. Мгновение назад я увернулся от пули одного из двоих оставшихся сзади. Сейчас должен стрелять второй, и я слежу за направлением ствола его винтовки, а мои рваные резкие движения не дают ему прицелиться. Почему я говорю только про двоих, ведь после смерти пулемётчика осталось трое? Не растерявшиеся Каримов и третий, что сидел с нами в амбаре, сразу кинулись на ближнего и связали его боем. С момента моего рывка прошло около двух секунд. И из-за того, что пулемётчик был дальше всех, а я был вынужден бросаться к нему, теперь мне нужно вернуться к остальным. Второй, зараза такая, в последний момент, когда не смог меня выцелить развернул ствол и выстрелил не в меня, а в одного из борющихся с последним немцем. Наверно посчитал, что я слишком далеко и важнее спасти своего, чтобы увеличить их численное превосходство, а может просто приучен стрелять наверняка, а в меня не прицелиться. Не знаю, что он думал, но по случайности он оказался ближе, чем второй. Скользящим движением, со стороны это наверно выглядит как удар, но на самом деле это действие ничего общего с ударом не имеет, просто из-за скорости со стороны без транса невозможно заметить, что на мгновение концом большого пальца я защипнул кожу на шее и проходящие спереди от косой мышцы сосуды резко сжал, толкнул вверх, а на завершении движения резко дёрнул вниз обрывая их, хотя шансов оборвать так сосуды мало, но надорвать сосуды получается, впрочем, не это цель такого движения. При такой скорости толчок гидродинамического удара по току крови врывается внутрь черепа, разрывая нежные сосуды и ткани мозга, а из разорванных сосудов кровь обильно вытекает под кожу шеи. Мастерам даже не нужно защипывать, они могут добиться такого же результата одним касанием кончиков двух пальцев, но я не стал рисковать. Со стороны это выглядит, словно я просто ударил в шею сбоку, и противник стал заваливаться. Но заваливается он так медленно, что я успеваю его использовать, чтобы он послужил мне прикрытием от второго, который снова готов стрелять и этим уже опасен для меня. Он пытается выцелить меня и не задеть своего камрада, о котором он ещё не знает, что тот мёртвый, а мне до него надо сделать шагов семь. С одной стороны при таком малом расстоянии стрельба идёт уже не прицельно, а в направлении цели и почти гарантированно цель поражает, но это если цель открыта и стрельбе ничего не мешает. А ещё длинный ствол на таком малом расстоянии становится обузой, его ведь нужно поворачивать за движущейся целью, а при такой дистанции угловое смещение при движении становится большим. Сильный противник! Стволом не дёргает, ведёт его плавно, в любое мгновение готов дожать уже поджатый курок, но и на это есть ход. Я бы почти наверняка мог увернуться от его пули, но зачем, я делаю проще... Куда должно после удара полететь тело моего противника? Верно, в противоположном от меня направлении, ведь ударом я его фактически отталкиваю от себя — это рефлекторное знание. Как и я по логике должен буду двигаться ОТ противника, с которым фактически столкнулся, как бильярдные шары после соударения. Именно в той стороне стрелок ждёт появление своей цели, то есть меня. Вот только я ведь не бил, и едва выполнив приём-движение перехватываю за одежду, пальцы аж выворачивает от страшной нагрузки, но дёргаю на себя и вверх, помогаю протолкнуть мимо себя локтем и плечом, а сам проскальзываю вниз и в направлении ожидаемого отскока тела немца. Двумя руками это вышло бы эффективнее, но и того, что получилось хватает, чтобы сбить с толку стрелка, хоть немец вращаясь вокруг своей оси словно вскинул винтовку и валится на землю, а я стелясь уже приблизился к немцу и он не успевает довернуть ствол с мою сторону, ведь невольно дёрнул его в другую сторону. Хотя ему в плюс, что он не выстрелил в своего, успел разобраться. Повторю, серьёзный противник! Он доворачивает ствол, успевает развернуть его в мою сторону, но не успевает опустить его вниз и пуля проходит надо мной, мне спину дёргает горячий пороховой выхлоп. Но я уже скользнул снизу вверх, и мой четвёртый противник с бульканьем оседает с запрокинутой головой. Этот прыжок, когда тело наклонённое почти горизонтально на высоте коленей двигалось к четвёртому немцу, а толкающие его ступни даже проскользнули по прибитой земле наверно привёл бы к моему падению, но я фактически затормозил в противнике отбросив его от себя толчком в грудь...