Рыцари Белой мечты. За Русь святую

— Недолго ещё осталось, товарищи, недолго! Надо трудиться на благо народа и страны, на благо таких же простых людей, как и вы. Когда враг вот-вот снова пойдёт на наших братьев и сыновей, когда готовится, — Керенский входил в раж, — борьба с немцами, когда враг ещё не побеждён, надо трудиться на благо нашей родной страны, нашего отечества, ради народа, ради победы.

Взгляд трудовика устремился вверх. Керенский поднялся на стул: он мог произносить речи только с возвышения, иначе "слова не шли". Александр Фёдорович, не делая никаких пауз, изменил тон своей речи, теперь он стал не пафосно-возвышенным, но яростным, взывавшим к сердцам рабочих:

— Но и не надо забывать о своих правах, о своём благе, о голодающих детях и жёнах, о самих себе. Надо заявить правительству и царю, находящихся во власти тёмных сил, — Керенский сделал ударение на последних трёх словах, — что рабочий народ не намерен более терпеть такого к себе обращения. Надо заявить, что дальше нельзя жить так, как жили раньше.

Керенский говорил ещё очень долго. Он упивался возможностью напрямую говорить с "народом", вещать, быть властелином их дум, объектом надежд и чаяний. Да, лидер фракции трудовиков четвёртой Государственной Думы находился в своей любимой стихии. Может, именно из-за своей любви к вниманию других он когда-то перевёлся с филологического факультета на юридический, открывавший дорогу "к массам"?

Да и вообще, судьба Александра Фёдоровича Керенского была весьма неординарной. Родился он в Симбирске, городе, который дал России сразу трёх одиозных лидеров революционной эпохи. Первый — Протопопов, последний министр внутренних дел Российской империи. Сам Александр Фёдорович Керенский, сын директора мужской гимназии и средней школы для девочек, и, наконец, Владимир Ильич Ульянов, сын потомственного дворянина, директора симбирского департамента народных училищ.

Правда, с Ульяновыми у Керенского были связаны не лучшие воспоминания. Александр Ильич Ульянов, брат будущего лидера большевиков, оказался замешан в заговоре против императора, арестован и приговорён к повешению. А маленькому Александру Фёдоровичу каждый вечер чудилось, что скоро к их дому подъедет карета с опущенными зелёными шторками: после раскрытия заговора по Симбирску прокатилась волна арестов, которые обычно проходили ночью.

В юности Александр Фёдорович часто прислушивался к разговорам взрослых, обсуждал с отцом литературу и историю — и желал стать актёром или музыкантом. Проучившись в Ташкенте, далёком от европейской части России, получил некоторый "заряд вольнодумства". Как он сам позже говорил, именно в Ташкенте получил возможность непредвзято смотреть на окружающую обстановку, происходящие события, и быстро избавился от веры в благодетельного царя.

А летом тысяча восемьсот девяносто девятого года Керенский отправился в Санкт-Петербург изучать классическую филологию, историю и юриспруденцию. Многое произошло после этого. Но самой главной датой в жизни Керенского, присяжного поверенного, было избрание по списку трудовиков в Думу в тысяча девятьсот двенадцатом году. А ещё — приглашение в масонскую ложу примерно в то же время...

Однако ещё в студенческие годы Александр Фёдорович был не чужд политической жизни. Он принимал участие в распространении листовок прокламаций "Союза освобождения". Это была организация, подпольно возникшая вокруг еженедельного журнала "Освобождения". Руководили "Союзом", кроме многочисленных земских деятелей, ещё и представители либеральной и социалистической городской интеллигенции. Например, на собраниях этой организации блистали князья Шаховский и Долгорукий, Петрункевич, Родичев. А потом "Союз освобождения" влился в партию кадетов, созданную после октября тысяча девятьсот пятого года.

С тем временем у Керенского было связано ещё одно воспоминание, кроме участия в работе "Союза освобождения", — Кровавое воскресенье.

Людские массы с портретами царя, иконами, гимнами двигались вдоль всего Невского проспекта, направляясь из рабочих районов. Во главе процессии шёл поп Гапон, имевший практически необъяснимое влияние на толпу. Шествие текло неспешно, и Керенский вместе с ним, по Невскому, начиная с Литейного. На улицах собрались толпы людей: все хотели увидеть собственными глазами происходящее, посмотреть, что из этого выйдет. Однако ничего путного не вышло, лишь кровь, обагрившая улицы...

Едва Керенский дошёл до Александровского сада, на противоположной стороне которого располагался Зимний дворец, как послышались звуки трубы, просигналившие боевую готовность для кавалерии. Народ не понимал, что происходит, и остановились. Сперва со стороны Генерального штаба вылетел отряд кавалерии, раздались первые залпы. Затем открыл огонь и отряд, стоявший до того рядом с Адмиралтейством. Первые выстрелы — в воздух, затем — по людям. Несколько человек упали наземь. И вот тогда-то началась настоящая паника, ужас, страх за свою жизнь. Прохожие, в том числе и Керенский, смешавшись с толпой, побежали. Император обманул чаяния народа, желавшего просто мирно подать ему прошения. Первая русская революция получила заряд ненависти после ошибки императора...

Через некоторое время рабочие отправились по домам, неся в себе тяжкие мысли. Делегаты Путиловского завода внимательно выслушали речи и советы Керенского, поблагодарили хозяев за угощение, и ушли. А в их глазах уже сверкала уверенность в том, что только шествие, только забастовка, только пикетирование помогут изменить "непорядок". Значит, речь была произнесена не зря.

Ближе к ночи, когда кухарка ушла в отведённую для неё комнату, Керенский вышел в переднюю встречать своих "братьев" по масонской ложе. Имён он не любил даже вспоминать, так сильно над ним довлела клятва сохранения тайны. Это был один из немногих церемониалов, сохранённых в новых масонских ложах. Их стали создавать не так давно, обновлёнными: никаких старинных обрядов, помпезности, оккультизма и мистики. Только желание изменить страну к лучшему. И это желание скоро могло исполниться.

Совет масонских лож старался вербовать в свои ряды как можно больше людей, связанных с политикой. Многие деятели лишь подозревались в участии в собраниях, о причастии к ложам других было доподлинно известно. Полиция, однако, скорее всего не знала об их существовании: она гонялась за теми ложами, которые во главу угла поставили мистицизм и обряды. А если точнее, то глупостями и красивостями. Не более. Настоящего дела "мистики" не делали. Хотя и были связаны с зарубежными ложами, в отличие от "новых", которые связи с заграницей особо не поддерживали.

Сегодняшнее собрание было особенным. На нём, кроме пятёрки членов ложи, участвовал и приглашённый гость. Причём один из весьма влиятельных людей в либеральных кругах, давно уже связанный с масонами. Однако этот человек почему-то побаивался этой организации, не желал вступать. Правда, отношение этого человека к лидерам лож было своеобразным, каким-то заискивающим, подобострастным. Многим это претило, однако Керенскому, похоже, нравилось. Ах да, разве не было ещё сказано, что Александр Фёдорович входил в число лидеров лож, и даже был секретарём их Совета? Жаль...

"Братья" приходили порознь, коротко приветствуя хозяина квартиры, проходя в гостиную и занимая свои места за столом в строгом порядке. Все эти люди так или иначе были связаны с политической жизнью в стране. Наверное, в определённых кругах возник бы настоящий фурор, распространись информация о членстве данных "персонажей" в ложах.

Последним пришёл тот самый специально приглашённый гость. Раздался стук в дверь: звонком он решил не пользоваться. Керенский открыл дверь. На пороге возник сжимавший извечную широкополую шляпу, в наброшенном на плечи коричневом плаще человек. Мороз, похоже, его совершенно не пугал: к жуткому холоду он привык ещё в детстве, в Сибири. Маленький кожаный портфель в левой руке. Короткая эспаньолка, давно не видевшая должного ухода. В движениях гость была заметна ннекоторая нервозность.

— Георгий Евгеньевич, Вас только и ждут, — Керенский старался подбодрить князя Львова. — Специально не начинали.

— Я невероятно польщён, Александр Фёдорович, — через силу улыбнулся князь. — Надеюсь, ожидание меня не доставило Вам особых хлопот?

— Нет, совершенно нет! — Керенский заулыбался. — Пройдёмте, сегодня очень важное заседание.

— Только после Вас, Александр Фёдорович, — князь Львов чувствовал себя немного неловко в присутствии лидера масонской ложи.

В комнате началось оживление, едва вошёл Львов. Он коротко кивал в ответ на приветствия, занимая отведённое ему место за столом. Почти незаметно для стороннего наблюдателя его правая рука сжалась в кулак, а затем снова разжалась.

— Господа, надеюсь, вам не следует вновь напоминать, что всё, о чём мы будем здесь говорить, не должно слететь с ваших уст даже на допросе, под пытками, не то что на исповеди? — это было чем-то вроде одной из немногих традиций, установившихся в ложе.

— Конечно же, нет, — ответил за всех остальных какой-то статный господин. Ему очень бы пошёл полицейский мундир, многие могли бы сказать. И не без оснований...

— Замечательно. Братья и сёстры, именно сегодня я окончательно понял, что перед нами открылся путь, который приведёт нас к давней великой цели. Старый, прогнивший режим может рухнуть в любую секунду, его надо только ткнуть, как гнилую доску, и гниль рассыплется. Это сделать достаточно легко: стоит лишь только вывести народ на улицу, дать понять, что он в силах покончить с тормозом развития нашей страны, глупостью, сумасшествием и тиранией дураков!

Вне всяких сомнений, говоря о дураках, Керенский намекал на Протопопова, своего земляка. Как позже вспоминал Александр Фёдорович, изначально последний министр внутренних дел царского правительства производил на него впечатление воспитанного, элегантного, умного человека. Но затем...

В середине сентября тысяча девятьсот шестнадцатого года, неожиданно для многих придворных и думцев, царь назначил товарища председателя Думы Александра Дмитриевича Протопопва министром внутренних дел. Протопопов славился своим богатством и крупным земельным владением, некоторое время являлся предводителем дворянства Симбирской губернии. Однако никто не мог понять, почему именно Александр Дмитриевич назначен на столь ответственный пост министра внутренних дел? Да и в его умственном здоровье очень многие сомневались...

Керенский посетил Протопопва практически сразу после назначения министром. Александр Дмитриевич встретил своего земляка облачённым в жандармский мундир. Форма невероятно ему шла, делала его весьма импозантным и эффектным, но никто не мог понять, зачем же Протопопов её надел.

Затем Керенский обратил внимание на письменный стол, а точнее, его левый угол. Там, в рамке, находилась репродукция картины Гвидо, на которой автор запечатлел лицо Христа. Если смотреть издалека на изображение, то глаза казались закрытыми, если подойти ближе — можно было явственно понять, что веки подняты.

Протопопов бросил взгляд на Керенского, улыбнулся, и отметил:

— Я вижу, Вы удивлены, не правда ли? Вы так пристально рассматривали Его. Я никогда не расстаюсь с Ним, и когда нужно принять какое-то решение, Он указывает мне правильный путь.

Этот разговор и то, что, как чувствовал лидер фракции трудовиков, происходило, Керенский назвал странным и необъяснимым. Протопопов говорил что-то ещё, однако Александр Фёдорович совершенно его не слушал. Он был ошеломлён, думал, сумасшедший ли новоиспечённый министр внутренних дел или просто притворяется, желая поиграть с Керенским.

Министр всё излагал и излагал планы спасения России и сплочения её народа, однако Александр Фёдорович более не обращал на его слова особого внимания. Откланявшись, перебив Протопопова на середине фразы, стремглав помчался в Таврический дворец, в кабинет Родзянко. Там как раз собралось несколько депутатов Думы.

— Да он сумасшедший, господа! — почти что кричал Керенский, вбегая в кабинет.

— Кто сумасшедший? — переспросил Родзянко, опешивший от такого своеобразного начала разговора.

И Керенский пересказал всё, чему был свидетелем в кабинете нового министра внутренних дел. Едва Александр Фёдорович дошёл описания жандармского мундира Протопопова, перебил представителя трудовиков Родзянко.

— Александр Фёдорович, можете не продолжать! — рассмеялся Родзянко. — Он в Думе в таком виде уже появлялся, точь-в-точь, как Вы и описали!

А ещё председатель Думы поведал историю назначения Протопопова на место министра. Летом тысяча девятьсот шестнадцатого в Париж, Рим и Лондон совершила поездку парламентская депутация некоторых членов Государственного совета и Думы. Целью, конечно же, было упрочение связей и сближение с союзниками. Протопопова назначили главой делегации, и со своей ролью он справился блестяще.

На обратном пути делегация остановилась на несколько дней в Стокгольме. И там будущий министр внутренних дел встретился с советником германского посольства, банкиром Варбургом. А тот, в свою очередь, являлся другом посла Германии в Швеции Люциуса, занимавшегося вопросами пораженческой пропаганды и заведовал разведывательной работой в России. После известия об этой встрече в России и Думе поднялась огромна буря возмущения. Это дело навсегда омрачило репутацию Протопопова, хотя тот и старался доказать, что провёл встречу далеко не по своей инициативе. Никто ему не верил. И все указывали на императора как на автора этой идеи...

— Однако извольте сказать, каким образом, Александр Фёдорович, — встрял в разговор Львов. Похоже, он оказался выразителем мыслей остальных собравшихся на квартире Керенского. — Каким образом можно будет вывести народ на улицы, чтобы правительство при этом не предприняло никаких ответных шагов?

— Наоборот, Георгий Евгеньевич, нам и надо, чтобы правительство дало указание предпринять какие-либо шаги, направленные на замирение трудового народа. Тогда-то наши друзья, — Керенский кивнул в сторону одного из "братьев", на котором очень хорошо смотрелся бы полицейский мундир. — Тогда-то наши друзья и вступят в дело. Поднимется буря народного гнева и негодования, как было после Кровавого воскресенья, но у властей больше не будет сил подавить волнения.

— Объяснитесь, Александр Фёдорович, прошу Вас, — Львов напрягся, кулак сжался ещё сильнее. — Если, конечно, это не повредит нашему делу.

— Всё просто, дорогой Георгий Евгеньевич. Сперва рабочие выйдут на манифестации. Я думаю, примерно через неделю или дней десять после нашего разговора. Начало этому уже положено. Но, к сожалению, — Александр Фёдорович сделал упор на последнем слове, едва-едва улыбнувшись уголками своих узких губ. Выглядело это, надо признаться, жутковато. — К сожалению, эти действия не получат ощутимой поддержки в Думе. Режим воспользуется попыткой забастовки как предлогом усилить давление на рабочий народ и на опасные для него партии. Полиция ударит по рабочим комитетам. По строго определённым комитетам, чей список нами загодя составлен для подобных случаев. И я не сомневаюсь, что в это список попали практически все комитеты, что радеют за продолжение войны до победного конца и удержание пролетариата от стачек и манифестаций. Конечно же, брожение будет ещё нарастать, и у нас будет возможность начать более активную деятельность. Наши братья и сёстры готовы принять участие в реализации планов ложи. Уверен, что ещё не более месяца, — и гниль навсегда будет вырезана из плоти страны, а над нашим излечившемся отечеством воссияет солнце свободы, равенства и братства!