— Спасибо, — сказал Ру, и на мгновение Гоме показалось, что его слова были обращены к матриарху. Затем Ру добавил: — Я хотел, чтобы ты была здесь. Я надеялся, что ты придешь, но не был уверен, что ты придешь.
— Я рада, что успела вовремя. Мне так жаль, Ру. Мы знали, что этот день настанет, но от этого не становилось легче.
— Она была хорошей слонихой. Тому, кто займет ее место, будет чему соответствовать. Кстати, я передумал — я иду с тобой.
Ру едва переводил дыхание между предложениями. Гома услышала эти слова, но ее естественной реакцией было усомниться в них или поискать другой смысл.
— Со мной — куда?
— К Глизе 163. Я принял решение пару дней назад и рано или поздно сказал бы тебе. — Ру наконец смог подняться с земли, отряхивая грязь с колен. — Наверное, я хотел какое-то время побыть со своим решением, посмотреть, нравится ли оно мне по-прежнему.
— Мне... жаль. — Гома едва знала, что ответить. — Конечно, я хочу, чтобы ты полетел, но не думаю, что сейчас это возможно. Они заполнили все места.
— Я уже поговорил с твоим дядей. Он был первым человеком, с которым я обсудил это. — Ру легко пожал плечами. Под мышками у него были темные пятна, перевернутые треугольники, похожие на две маленькие карты Африки. — Я знаю, что меня должны были исключить из рассмотрения, но думаю, что оставить меня в списке было способом Мпоси дать нам шанс на примирение.
— Я не... — начала Гома.
— Они предложили мое место другому кандидату, но оказалось, что возник вопрос с его обязательствами — когда дело дошло до решения, он не захотел идти, поэтому они изо всех сил пытались найти кого-то другого. Когда я спросил Мпоси, можно ли мне вернуться в экспедицию, он сказал, что это решит ряд трудностей.
Гома покачала головой, разрываясь между радостью и раздражением. — Я разговариваю с Мпоси почти каждый день — он никогда ничего не говорил!
— Я попросил его не сообщать тебе, пока все не обдумаю. Он просто делал то, о чем я просил. Ты можешь сердиться, если хочешь, но не вини его. — Он покосился на Гому своими усталыми, подернутыми грязью глазами. — Ты довольна, не так ли?
— Я... шокирована. И довольна, да. Более чем довольна. Я в восторге. Это... лучшая новость, на которую я могла надеяться. Пожалуйста, скажи мне, что ты уверен в этом. Я не вынесу разочарования, если ты передумаешь.
— Когда я что-то решаю, — сказал Ру, — это, как правило, остается решенным.
— Но с медицинской точки зрения...
— Мпоси договорился, чтобы доктор Нхамеджо навестил меня. Он мало чего не знает о синдроме накопленной кислородной токсичности — этот человек практически написал учебник по СНКТ. Я тоже точно видел, насколько испорчена моя нервная система. Но он говорит, что с правильными лекарствами, правильным уходом я мог бы пережить период спячки, как и все вы.
— Это были танторы, не так ли? Что я тебе говорила о теории Травертина?
— Я не знаю, верить ли мне в такую возможность или просто отмахнуться от нее. Все, что я знаю, это то, что если есть хотя бы малейший шанс на то, что это правда, я хочу быть частью этого.
Гома посмотрела на тело Агриппы, задаваясь вопросом, была ли смерть матриарха решающим фактором в изменении мнения Ру. Возможно, до сих пор он по-настоящему не принял решения.
— Ты будешь скучать по стаду, наблюдая за тем, как они двигаются дальше, — сказала Гома.
— Не совсем. Мы еще не уехали, и, в любом случае, пройдут годы, прежде чем мы полностью потеряем контакт с Крусиблом. Я намерен бодрствовать столько, сколько мне позволят.
Гома едва осмелилась задать следующий вопрос, который занимал все ее мысли. Если Ру принял участие в экспедиции, означало ли это, что она также подтвердила свою приверженность их отношениям? Спрашивать сейчас, даже самым косвенным образом, было бы непростительно. В их последние месяцы на Крусибле для этого было достаточно возможностей.
Гома почувствовала, что начинает плакать, что выражало одновременно радость от новостей Ру и невыразимую печаль из-за потери слона. Но радость и печаль смешивались, окрашивая друг друга, и она знала, что со временем все будет хорошо.
— Без тебя я бы никогда не справилась с этим.
— Да, ты могла бы, — сказал Ру. — Потому что ты сильная и упрямая, и я тебе не нужен так сильно, как ты нужна мне. Но все в порядке. Ты тоже меня понимаешь. И если ты не против, я все равно хотел бы остаться твоим мужем.
Вскоре настали последние месяцы, а затем и последние недели. Гома ожидала, что Ру выразит опасения по мере приближения дня отъезда, но на самом деле он был непреклонен, отказываясь признавать малейшие сомнения. Возможно, это был блеф, но если так, то он был чрезвычайно убедительным.
Гоме хотелось бы, чтобы она разделяла такую же решимость. По мере того как шел обратный отсчет дней, перспектива отлета начала все сильнее сказываться на ее эмоциях. Она поймала себя на том, что зацикливается на аспектах своего мира, которые до этого воспринимала как должное, заново оценивая их теперь, когда знала, что их у нее отнимут: специфический сезонный привкус морского бриза в это время года, тяжелый от груза микроорганизмов; набухающее солнце в сумерках, созревающее когда оно встречалось с горизонтом; узоры облаков в виде конских хвостов; блеск и мерцание колец, которые, несмотря на их происхождение, были, несомненно, прекрасны. Даже созвездия, изуродованные и вытесненные из своих классических форм — они подверглись бы дальнейшему отчуждению с высоты Глизе 163. Скоро наступит последнее утро, последний день, последний закат. Она измеряла свою жизнь этими мыслями, а затем упрекала себя за то, что просто не наслаждалась такими удовольствиями, пока еще могла. Мысль об уходе из Крусибла заставила ее оцепенеть от самобичевания, пронзенная чувством, что она совершает акт серьезного предательства по отношению к самому миру.
Обычно она чувствовала себя лучше после разговора с Ндеге.
— Ты привыкнешь, — сказала та своей дочери. Она говорила одно и то же, раз за разом. — Вот что происходит. Моя мать покинула Землю и больше никогда ее не видела. Но она прожила свою жизнь и никогда не оглядывалась назад через плечо. Ты сделаешь то же самое.
— Это разорвет меня на части в тот день, когда я уйду.
— Так и будет. Но ты поправишься. Мы все выздоравливаем.
Им разрешили прогуляться по парку под негласным наблюдением, но по какой-то причине Ндеге настояла на том, чтобы Гома вернулась в дом. Теперь они были одни за ее столиком, и Гома спокойно осознавала, который час, и тот факт, что она хотела бы быть в слоновьем заповеднике до наступления вечера.
— Завтра мне нужно быть в Намбозе, — сказала она, — но через несколько дней я вернусь в Гочан.
— Я уверена, что так и будет. Но прежде чем ты уйдешь, я хотела бы дать тебе кое-что.
— Ты и не обязана это делать. Я не смогу много взять с собой на корабль.
— Не сможешь или не захочешь?
У Гомы не было ответа на этот вопрос.
На столе стояла темная деревянная шкатулка, которую Гома не узнала. Ндеге открыла крышку, обнаружив гнездо из папиросной бумаги. Она осторожно отодвинула бумагу, положила ее рядом с коробкой, а затем достала шесть фигурок в индивидуальной упаковке. Она вытащила каждую из тканевого кокона и разложила их на столе в порядке их размера. Это была семья из шести деревянных слонов, каждый из которых был установлен на грубом черном постаменте.
— Ты видела это раньше?
— Я не уверена.
— Они очень старые и очень много путешествовали. Они принадлежали Юнис, потом Джеффри, потом моей матери, а потом и мне. Они никогда раньше не распадались, эта семья. Но я думаю, что время пришло. — Ндеге сгруппировала слонов в три пары, каждая из которых состояла из слона большего и меньшего размера. Она несколько секунд смотрела на перестановку, прежде чем произвести замену между двумя парами.
— Два останутся со мной. Два пойдут с тобой, и два пойдут с Мпоси. Талисманы на удачу. Я надеюсь, что вселенная приложит все усилия, чтобы однажды снова собрать слонов вместе. Я не склонна к мистическому мышлению, но позволю себе одну оплошность.
— Спасибо, — сказала Гома, испытывая тихое облегчение оттого, что подарок вряд ли мог ее смутить. Слоники были маленькими и очаровательно вырезанными, и она оценила этот жест.
— Есть кое-что еще.
Гома откинулась на спинку стула, упрекая себя за то, что думала, что все когда-нибудь будет так просто. — Прямо сейчас?
Ндеге со скрипом поднялась со своего стула, подошла к книжному шкафу — тому самому, где она хранила записку от Травертина, — и вернулась с тремя своими тетрадями в черных переплетах. Она положила их на стол рядом с коробкой и семейством слонов.
Она предложила одну из них Гоме для осмотра. — Ты, наверное, видела меня с ними, но сомневаюсь, что ты когда-нибудь рассматривала их внимательно.
Гома открыла страницы. Они были не разлинованы и заполнены рукой ее матери. Очень мало из этого было обычной письменностью. Там были страницы за страницами, испещренные извилистыми угловатыми иероглифами, похожими на узоры, образованные костяшками домино. Иногда посередине страницы проходила строка, а по обе стороны от нее располагались символы, соединенные переплетением стрелок.
— Это грамматика Мандалы, — сказала Гома, проводя пальцем по правой колонке на одной из страниц. — Язык М-строителей. Верно?
— Ты узнаешь это.
— Да, но это не то же самое, что понимать это так, как можешь ты.
— Тебе не нужно винить себя. Они все усложнили. Книги заперты в библиотеках, прямой доступ к Мандале строго контролируется... — Ндеге с отвращением покачала головой.
— Что это за другие символы? — спросила Гома, указывая на левую колонну, которая, казалось, состояла из фигур из палочек в различных позах, безголовых скелетообразных мужчин с загогулинами и зигзагами вместо конечностей. — Они не являются частью грамматики Мандалы, не так ли?
— Нет — это элементы синтаксиса Чибеса.
— Это...?
— Набор формальных соотношений, лежащих в основе как классической чибесовской, так и пост-чибесовской физики.
— Не понимаю. — Гома пристально смотрела на пересекающиеся линии, стрелки и развилки, подразумевающие логическую связь между двумя наборами символов, синтаксисом Чибеса и грамматикой Мандалы. — Одна из них — инопланетные письмена, которые мы нашли на Крусибле. Другой — это... здесь не может быть никакой связи, мама. Это человеческое изобретение. Чибеса изобрела синтаксис для выполнения своих вычислений.
Ндеге бросила на нее суровый укоризненный взгляд. — Знаю, это было давно, но ты могла бы, по крайней мере, почтить Мемфиса Чибеса своим достоинством и вспомнить, что он был мужчиной.
Гома не была уверена, что когда-либо слышала имя Чибеса. Было довольно странно думать о том, что эта мифическая фигура родилась, как и любой другой человек.
— Вы были с ним знакомы?
— Боже мой, нет. Мемфис умер... Ну, это было до смешного давно, прежде чем я родилась. Однако Юнис знала его. Послушай, здесь нет необходимости ворошить старую землю. Просто признай, что Чибесу протянули руку помощи в формулировании своей теории — что она берет свое начало в царапинах, найденных Юнис на куске скалы на Фобосе, одном из спутников Марса.
— Царапины?
— Ключи к новой физике. Космические граффити, если хочешь — своего рода безответственное озорство, оставленное кем-то или чем-то, кто не знал и не заботился о том, каковы будут последствия тысячи или миллионы лет спустя.
Гома предположила, по крайней мере временно, что ее мать, возможно, бредит. Ни в одном из предыдущих разговоров между ними, ни в какой момент жизни Гомы, об этом не упоминалось ни словом. Но ничто в поведении Ндеге не выдавало замешательства.
— Как... Фобос? — Гома покачала головой, пытаясь рассеять сгущающийся ментальный туман. — Какое отношение Фобос имеет к Мандале? Мандала является продуктом гипотетической инопланетной цивилизации — М-строителей. Насколько нам известно, Хранители — это нечто совершенно иное. Теперь ты просишь меня признать, что Юнис обнаружила остатки другой инопланетной культуры за столетия до всего этого?
— Мы действительно любим наши семейные секреты.
— Или наши небылицы.
— Если бы это была выдумка, в ней бы не говорилось, как разговаривать с Мандалой. — Ндеге снова постучала по тетрадкам. — Мне потребовались годы, чтобы установить эту связь, увидеть связи между двумя лингвистическими структурами. Однако, как только я это сделала, это было все равно что получить ключ. Мне удалось открыть огромные массивы надписей на Мандале. Я поняла, что надписи были своего рода интерфейсом управления, приглашением начать заставлять Мандалу работать на нас.
— И все закончилось хорошо, не так ли? — спросила Гома, зная, что ее мать не примет ее сарказм близко к сердцу.
— Признай, что у меня были свои озарения, — сказала Ндеге со снисходительной улыбкой. — Я поняла, что наскальные рисунки были прародительской формой надписей на Мандале — что тот, кто или что бы ни оставило эти царапины на Фобосе, был там за долгое-долгое время до того, как появилась Мандала. — Ндеге подвинула все блокноты на ту сторону стола, где сидела ее дочь. — Это ты тоже возьмешь с собой.
Гома посмотрела на книжки. Даже со слонами они составляли лишь ничтожную долю от ее разрешенного багажа. Ей ничего не стоило бы взять их на корабль, ничего, кроме гордости.
— Я биолог, — медленно произнесла она, как будто ее мать могла каким-то образом забыть эту важную деталь. — Я знаю слонов, нервную систему, когнитивные тесты. Я ничего не знаю ни о физике, ни о системах инопланетного языка.
— Мы сделаны из одного теста, Гома. Если я могла разобраться в этих связях, то не ожидала бы меньшего от своей дочери.
— У тебя ведь есть копии, не так ли?
— Я уничтожила их незадолго до того, как меня задержали. Подумала, что так будет безопаснее.
— Тогда я не могу их взять!
— Они мне совершенно ни к чему, по крайней мере сейчас, поэтому я бы предпочла, чтобы они были на твоем попечении. Даже если они окажутся на другом конце галактики.
Гома почувствовала облегчение в своей матери, облегчение от свалившегося бремени. Она начала задаваться вопросом, как долго это крутилось в голове Ндеге, эта история с тетрадками.
— Я не могу пойти с тобой и Мпоси — это решено, — но было бы неплохо получить кое-какие ответы. Тебе просто придется быть моими глазами и ушами. Будь на высоте положения. Рычи, как львица. Будь Экинья, как сама Сенге Донгма.
У двери, держа в руках блокноты и двух слоников, Гома сказала: — Однажды они поймут, что были неправы. Ты никогда этого не заслуживала.
— Немногие из нас получают то, чего заслуживают, — сказала Ндеге, — но мы извлекаем максимум пользы из того, что нам дают.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Кану не спешил в Мадрас; в равной степени он знал, что не сможет приспособиться к ритмам своей новой жизни, пока не выполнит свои обязательства перед семьей Гаруди Далал.
Его портом въезда была Шри-Ланка, ближайший к вакуумной башне в Индийском океане массив суши. Из Коломбо он отправился на скоростном поезде вверх по западной части Шри-Ланки, пройдя под заливом Маннар и направляясь к восточному побережью Индии. По пути в Мадрас поезд вынырнул в жестком серебристом сиянии затянутого тучами неба, проносясь через вереницу умеренно богатых прибрежных поселений: Куддалор, Пудучерри, Ченгалпатту, каждый из которых представляет собой размытое пятно белых зданий, пагод, куполов и башен, окруженных сине-зеленым потоком моря и джунглей.
