Венок из золотых листьев царапал кожу головы и был невероятно тяжёлым. Принц пытался незаметно почесаться и хоть чуть-чуть приподнять неудобную корону победителя.

— Беспокоит? — заботливо поинтересовалась Афротида, чуть склонив к нему голову.

Гадриан и богиня в данный момент восседали на золотых креслах, водружённых на высокий постамент — пирамиду и внимали театральному действу, героем которого был сам принц. Драматург ли успел написать оду в честь высокого гостя, или артисты были столь талантливы, что сочиняли текст по ходу действия, но речь в пьесе шла именно о Гадриане. Он был так восхищён этим, что гордость просто распирала его. Юноша был бы на вершине блаженства!

Если бы не венок!..

— Уши натирает... — как можно равнодушнее сообщил он женщине и натянуто улыбнулся, так как неловким движением сдвинул головной убор, и острые кромки ещё сильнее врезались в кожу.

— Потерпите, ваше высочество, — нежно промурлыкала Афротида и ласково провела рукой по кудрям Гадриана.

От этого прикосновения, невинной ласки, юноша испытал невероятное облегчение. Он моментально забыл о театральном действе, об актёрах, воспевающих его персону, о неудобном венке победителя. Гадриан погрузился в нахлынувшее, невероятное чувство. Блаженство и удовольствие, нега и эйфория завладели его существом. Он прикрыл веки, стараясь растянуть этот великолепный миг, продлить незабываемые ощущения. И Афротида почувствовала его состояние. Рука богини нежно коснулась лица юноши, заставляя его тело трепетать.

'Я остаюсь здесь', — это была единственная мысль, на которую Гадриан был способен в данный момент.

Женщина удовлетворённо улыбнулась, взмахнула рукой, словно прогоняла прочь надоедливого просителя, и щёлкнула пальцами. Мгновенно исчезли актёры, постамент, театральная арена. Они вдвоём оказались внутри большого шатра. Загорелись бездымные светильники. Неизвестно откуда полилась нежная музыка. Сами собой воскурились благовония. Гадриан открыл глаза и ахнул восхищённо. Три грации, едва прикрытые прозрачными тканями, исполняли перед ним страстный танец. Юноша не удержался и присоединился к девушкам. Они тут же принялись ласкать кавалера, касаясь его тонкими пальцами, задевая краями развевающихся одежд, щекоча распущенными локонами. Гадриан млел и желал лишь одного: чтобы этот чудный танец никогда не заканчивался.

В какой-то момент он заметил своё отражение в зеркале и... словно протрезвел. Мелькнувшее лицо было похоже на маску глупо улыбающегося дегенерата. Разве что слюнка не стекала из уголка его приоткрытых губ. Гадриану стало противно собственное лицо. Он быстро пробежался глазами по лицам танцовщиц. Девушки приветливо улыбались, словно перед ними был партнёр с нормальным лицом, а не умственно неполноценный вожделевший их юнец. Но их улыбки тоже были масками, приветливыми, но масками. А глаза танцовщиц были пусты... абсолютно. В них не были ни искры мысли.

— Фантом... — выдохнул парень и отшатнулся от прильнувшей к нему красавицы.

Три лёгких дымка взвились к куполу шатра, унося вверх иллюзорных соблазнительниц.

— Ты очень умён и наблюдателен, — проворковала на ухо Гадриану, неожиданно оказавшаяся сзади, Афротида. Нежно поцеловала его в висок и обвила шею руками. — В твоём возрасте это мало кому дано!

Принц механически кивнул головой, соглашаясь с лестными словами богини, но зёрнышко сомнения уже упало в его душу. Он не мог понять, почему его обманывают?

А его обманывали! Как юноша это понял? Он просто ощутил на себе невидимую, но всё равно, неприятную паутину. Липкую, вызывающую жуткий зуд, паутину лжи... Она, словно облепила его тело, так что хотелось быстрее смыть её с себя, соскрести жёсткой щёткой, содрать вместе с кожей.

— Отпусти... — он сказал это шёпотом, тихо, как просьбу. А затем порывисто развернулся, посмотрел женщине глаза в глаза, и повторил: — Отпусти! — Второй раз это прозвучало как приказ.

Афротида перестала улыбаться, убрала свои руки от гостя и долго смотрела на него. Изучающе. Лицо её было спокойно, и не выражало никаких эмоций. Она прошествовала к своему царственному трону, и с великим достоинством опустилась на него.

— Почему? — в этот момент женщина ещё больше стала походить на статую. Тело её было неподвижно, поза величественна, и лишь губы едва шевелились. — Тебе плохо рядом со мной?

— Нет!.. Да... нет... Не в этом дело!

— Я тебе не подхожу? — это было произнесено тем неподражаемым женским тоном, отражающим целый калейдоскоп чувств. Была тут и нежность, и призыв, и толика обиды, и крупица возмущения, и маковое зёрнышко непонимания. Всего по чуть-чуть, из чего в итоге складывался вопрос, на который просто невозможно было ответить отрицательно. — Тебя не устраивает богиня?

— Устраивает, — растерянно пробормотал Гадриан. Если бы он был немного постарше, чуть поопытнее в амурных делах, малость развращённее, капельку невоспитаннее, он не смог бы выбраться из этой ловушки. Но принца спасла детская непосредственность, которой он иногда ещё грешил. — А разве вы — моя? Разве так можно?..

— Хм... — Афротида недовольно откинулась на спинку кресла, разрушив иллюзию ожившей статуи, и надменно поинтересовалась: — А ты бы хотел быть единственным моим... хэ... Как же мне правильнее выразиться, чтобы не шокировать твою юную неокрепшую душу?.. Моим партнёром?

— Я об этом не думал...

— А о чём ты думал? Если не секрет?

— Я... — Гадриан невесело усмехнулся про себя, поняв, что мыслей у него в голове не было. Совсем! Никаких! А должны были быть. Важные. От которых зависит жизнь... и не только его. А вот кого ещё, он никак не мог вспомнить. — Я хотел бы оказаться дома, — парень потупил взор, понимая, что говорит, как младенец.

Его малоприятные выводы о себе подтвердила Афротида.

— У маминой юбки... Что ж, если материнская любовь для тебя до сих пор важнее любви женщины...

— А разве бывает иначе? — удивление Гадриана было настолько искренним, что богиня не выдержала и расхохоталась. Этот парнишка ей нравился несмотря ни на что. — Что я смешного сказал?

— Ничего... Всё правильно. Но, прошу тебя, сохрани своё трепетное отношение к матери до конца своих дней. Это важно!

— Сохраню.

— А теперь идём, я провожу тебя к восьмым вратам.

— Как, к восьмым? Я же вошёл только в шестые!

— Полог в этот шатёр — седьмая дверь, Гадриан. Ты выдержал сразу два испытания, и вёл себя вполне достойно. Но берегись следующего круга. Соблазн, который ты встретишь там, не идёт ни в какое сравнение со всеми предыдущими... как не горько мне это говорить.

— И... что там?

— Узнаешь, принц Гадриан, всё узнаешь.

Решительную поступь царицы Ка-Дамас было слышно издалека. Не знавшие её люди даже представить себе не могли, что эта женщина умеет передвигаться тихо, как кошка, скользить, словно тень, быть незаметной, как богомол на ветке. Если, конечно, ей это было нужно. Но сейчас все во дворце должны были знать, что Дамаска изволит гневаться! Ибо то, что произошло сегодня, это её личное дело, и за своего сына она сотрёт в порошок и развеет по ветру любого, кто просто слышал о предстоящем покушении.

— Вальрах!!! — вопль Дамаски разнёсся по гулким коридорам дворца, пугая всё живое вокруг. Она хотела кинуться к сыну, но крепкие мужские руки удержали её отчаянный порыв.

— Царица, он будет жить, — уверенный голос барона Глазенапа чуть успокоил несчастную мать.

Она знала о чувствах хранителя трона, и понимала, что этот мужчина её никогда не обманет. Но, барон ведь и сам мог ошибаться, или не знать правды. Дамаска с мольбой посмотрела на Девона, потом перевела взгляд на лекаря. Его спокойный, деловой вид добавил ещё немного оптимизма в её душу. Ведь старый Шаурман не будет вот так спокойно хлопотать у неподвижных тел императора и принца, если им угрожает смертельная опасность. Потом её взгляд задержался на бывшем муже. Бледное лицо Плаута было спокойным и умиротворённым. Таким она его почти никогда не видела. Император даже во сне оставался напряжённым, словно ждал от судьбы очередной гадости.

'Сколько раз говорила тебе, Плут, что не надо думать о плохом! Не стоит притягивать несчастья. Но ты никогда меня не слушал, — женщина с болью смотрела на императора. Она понимала, что очередное покушение провалилось... почти. Что неугомонный Гадриан не послушал вчера её советов. Что кто-то снова высунулся из норы, и попытался больно укусить Румов. — Ты считал, что знаешь об этом мире всё! И твои опасения, это только опасения, и они не могут прийти на твой зов... Глупый!'

Дамаска подняла голову вверх, чтобы загнать предательские слёзы назад. Не достойно ей, царице, показывать свою слабость. И пусть в кабинете Плаута находятся только самые доверенные люди, она не будет раскисать. Тем более что прогноз благоприятный. Надо только расспросить их поподробнее. Лекаря, или хранителя, или... Она повернулась к графу Сауберу, который совершал какие-то странные манипуляции у тела незнакомого старика, очень похожего на узника, сбежавшего из темницы. Действия статс-советника так поразили царицу, что она в первый момент растерялась, но потом волна дрожи пробежала по её телу. Дамаска дождалась, когда мужчина закончит, и жестом отозвала его в дальний угол кабинета.

— Господин граф, — женщина с надеждой и тревогой смотрела в глаза мужчине, чью тайну она только что постигла, — Архес градие...

Граф, не мигая, смотрел на неё больше минуты, взглядом передавая информацию, которую кроме Дамаски знать не должен был ни кто. Да, он Архей, но это — тайна. Он помог императору и принцу, насколько позволила его сила. Сын царицы будет жить, если сам захочет. Всё в его власти. Верховная жрица должна хранить молчание.

Дамаска покорно склонила голову, принимая знания и давая обет молчания. Видеть живого Архея, и знать наверняка, что этот человек — посланец Верхних, довелось лишь единицам во все времена. Её безмолвную клятву заметил барон Глазенап и тоже пообещал Гедеону молчать, послав тому выразительный взгляд.

Ассандр не обратил на их переглядывания никакого внимания, полностью поглощённый своими мыслями о коварстве дядьки и неблагодарной мачехе.

Фарсавия. Красивая женщина, целеустремлённая, решительная, далеко не глупая, но слишком самоуверенная. И алчная. Вот чего ей, спрашивается, не хватало? Титула императрицы? Так не может пятая жена императора получить этот титул, ибо так гласит закон. Брала бы пример с предпоследней... Урсина покладистая была. Возможно, именно поэтому и пострадала в итоге. А законы менять, дело муторное, долгое, и мало кому нужное. Особенно этот: 'О престолонаследовании'. Знала, на что шла, когда до брака, будучи фавориткой, рожала императору сына. Надо сказать спасибо, что его Императорское величество маленького Элиона законным наследником признал. А ведь мог оставить всё, как есть. Что ему, детей мало? Два сына, четыре дочери, законных, рождённых в супружестве. Или лавров Супи-Авгуды захотелось? Так не доросли вы, ваше минейство, до великой гранд-дамы. Умом не дотянули, характером... Да, практически всем.

Мысленно осудив Фарсавию, Ассандр стал вспоминать всех жён отца. Первой была его мать, Сиггрид. Она умерла, когда кронпринцу едва исполнилось два года. Ему рассказывали, что отец и мама так любили друг друга, что Плаут чуть с ума не сошёл, когда Сиггрид ушла из жизни. Но сам Ассандр её почти не помнил. Разумеется, огромный портрет принцессы Сиггрид висел в галерее. Но разве может передать холодное плоское изображение душу самого родного в мире человека? Не может... Как не может восстановить в памяти теплоту рук, запах волос, звук голоса. Он помнил только глаза. Добрые, серые глаза, с пушистыми ресницами. Эти глаза часто снились ему по ночам, и Ассандр не хотел просыпаться.

Второй была царевна Дамаска. Она ворвалась во дворец ярким, разноцветным штормом. Заставила отца снова улыбаться, радоваться жизни, вспомнить, что у него есть маленький сын. Даже, когда родился Гадриан, она не перестала быть ласковой и заботливой. Дамаска, если не заменила Ассандру мать, то любящей тётушкой осталась до сих пор. Но и этому счастью не суждено было длиться долго. Царица Ка-Драмида погибла в сражении, принцесса Метака едва выбралась из пелёнок, и Дамаске пришлось вернуться в Ка-Рфу и занять опустевший трон.

Потом была Арриана. Светлое, нежное существо с вечно печальными глазами. Она никогда не улыбалась, не разговаривала громко, и казалось, хотела быть как можно незаметнее. А потом она исчезла. Ассандр много позже узнал, что Арриана умерла. Как поговаривали злые языки: от тоски. Отец тогда снова стал угрюмым и раздражительным.

Четвёртой женой стала Урсина. Род Курей и императрица Супи-Авгуда подсунули, иначе и не скажешь, подходящую кандидатуру депрессивному Плауту, а он и не сопротивлялся. Вялая, безвольная красотка, которой крутили все, кому не попадя, много раз оказывалась в щекотливых, а то и вовсе, в дурацких положениях. Подросший Ассандр это уже понимал сам, без чьей либо подсказки. Кроме того, Урсина вечно пребывала в состоянии перманентной беременности. Но выносить и родить ей посчастливилось всего четыре раза. И все четыре раза рождались девочки. В конце концов, она надоела Плауту, и он отослал её в какую-то дальнюю обитель, мотивируя свой поступок отсутствием общих сыновей. И это, не смотря на то, что Урсине, единственной посчастливилось стать императрицей, правда, ненадолго.

А вот пятой женой стала Фарсавия.

332 год правления династии Румов / За 6 лет до описываемых событий

В жарко натопленном парадном зале старого родового замка на границе земель Ставкирк и Онрю главы родов решали животрепещущий вопрос: 'Кто следующая?' То, что Урсина со дня на день будет изгнана из дворца, было ясно всем. Даже самой Урсине. И не долгожданный титул императрицы, ни выводок малолетних принцесс не смогут повлиять на желание Плаута, удалить надоевшую жену с глаз долой. Большой совет родов-основателей решение императора поддержит, одобрит и воплотит в кратчайший срок. Кому же не захочется унизить род Курей, да ещё по такому щекотливому поводу: императрица не родила мужу наследника! Слухи о том, что древнейший и славнейший род, мягко говоря, ослабевает по мужской линии, давно гуляли по стране. И позор раскоронации сильно ударит и по репутации и по самолюбию всех, ныне здравствующих, потомков рыцаря Курейнского. А, раз этого уже не избежать, следовательно, надо сделать вид, что смирились с проигрышем и ушли в тень. То есть, подготовить новую кандидатку в жёны императору. Не такую глупую, как Урсина. И не слишком близкую родственницу Ставкиркам. Всё-таки, бастард Супи — это их козырная карта, и с его мнением надо считаться.

— Агата, я думаю, может справиться с этой задачей, — самоуверенно заявил граф Онрю, пожилой, тучный мужчина с красным, одутловатым лицом.

На него тут же зашипели, словно граф сказал страшную крамолу.

— Вы, любезный Джок, опять свою доченьку пристроить норовите, — язвительно произнёс герцог Ставкирк, кузен Квинта Саарского по отцу, желчный, сухопарый старик. Его раздражал недалёкий Онрю, который абсолютно не желал понимать, что его дочерям вход в спальню Плаута заказан на веки вечные. — С нас довольно одной вашей Урсины! Чего она ломалась и не желала родить сына от Квинта?! А?