Слушаю и повинуюсь

Амин снова посмотрел на долину. На небо, по которому гнал колесницу Вадд, в чьё царство он, Амин, должен спуститься и уйти до того, как забрезжит рассвет. На чёрный провал арки.

Валид поймал его взгляд и радостно улыбнулся.

— Ну вот и правильно, пойдём отсюда, нечего...

Глубоко вдохнув, Амин шагнул в темноту.

— ...ну и дурень, — закончил Валид, всплеснув руками и чуть не разбив чашку.

— А факел зажечь тут нельзя? — донеслось из прохода. — Темно как на том свете.

— На том свете не темно, — отозвался мальчик, спокойно заходя под арку. — И ты в этом скоро убедишься. Нет, нельзя.

— Я ничего не вижу, — беспомощно пожаловался Амин, вытягивая вперёд руки и нашаривая стену.

— Потому что не смотришь, — буркнул Валид, подходя и беря его за руку. — Смотреть можно не только глазами, к твоему сведению. Привыкай. Иди за мной. Медленно, тут приступочка. Слушай эхо.

Амин, сжал зубы и, спотыкаясь, пошёл за мальчиком, крепко вцепившись в его руку. Темнота угнетала. Как и отвратительный запах мази в чашке.

— К этой вони я тоже должен привыкнуть?

— О да, — усмехнулся Валид. — И чем скорее, тем лучше.

Началась лестница. Амин чудом не сломал шею на крутых ступеньках — успел схватиться за резной выступ, но неаккуратно — сбил украшение-шишечку. Та, стуча, полетела вниз — и эхо, гулко отразившееся от стен, навалилось, как сказочный монстр. Юноша вскрикнул.

— Заткнись, дурак, — шикнул на него мальчишка.

— Под нами же... провал, — шепнул Амин, нащупывая следующую ступеньку.

— О да. И глубокий, — сообщил Валид и со всей силы дёрнул Амина за руку. Юноша покатился по ступенькам, запоздало группируясь.

— Ну вот, — вздохнул мальчик. — А я думал, ты уже никогда не спустишься.

— Признайся, — тяжело дыша и потирая ушибленные места, произнёс Амин, — мы идём без света потому, что ты решил меня помучить.

— Делать мне больше нечего, — буркнул мальчик. — Так, тут налево.

Ещё несколько коридоров да одна лестница — и Амин мечтал задушить маленького паршивца-проводника. Желание уже становилось нестерпимым, как вдруг Валид остановился и выдохнул:

— Здесь. Всё. Снимай одежду.

— Что? — опешил юноша.

— Раздевайся, говорю, — прошипел мальчик. — Ну!

— За-зачем? — шепнул Амин, чтобы хоть как-то наполнить тишину.

Вместо ответа юноша получил ощутимый тычок под бок.

— Поторапливайся, иначе до рассвета я тебя даже к Вадду не отправлю.

Тяжело дыша, Амин потянул абаю.

— Не бойся тишины, — сказал вдруг Валид. — Она твой друг. Вот если ты услышишь это, — раздался громкий скребущий звук. — Или это, — камешек гулко покатился по полу, — тогда можешь начинать волноваться.

— Прекрати, — устало произнёс Амин, сбрасывая абаю. — Полностью раздеваться?

— В той части света, где ты родился, "раздевайся" имеет другого значение? — хмыкнул в ответ мальчик. — Давай, я жду.

Тишина вновь навалилась — Амину пришлось прикусить губу до крови, чтобы отвлечься. Темнота и тишина давили, словно стены склепа, окутывали погребальной простынёй — тяжело стало даже дышать.

— Хм, а ты ничего, — проскрипел вдруг мальчик, и Амин вздрогнул. — Красивый...

— Что у тебя с голосом? — выдохнул юноша.

— Ничего, — прочистив горло, отозвался Валид. — Постой-ка ещё так. М-м-м, а ну-ка повернись...

— Что б тебя шайтан забрал! — вспылил Амин. — Мы вроде торопимся.

— Ты торопишься, — поправил Валид. — А я наслаждаюсь. Дай запомнить тебя... напоследок...

Амин вздрогнул, когда тёплая рука коснулась его бедра.

— Что ты делаешь?! — выпалил он, зажимая нос. Отвратительный запах окутал с ног до головы, живот тут же скрутило.

— Видишь ли, Амин, — медленно, с наслаждением протянул мальчик. — Живым не нравится запах мёртвых. Но и мёртвым не нравится запах живых. Там, куда я тебя отправляю, мертвы все. Живых там... мягко говоря, не любят. Так что ты должен пахнуть соответствующе.

Тёплая ладошка прошлась по груди, размазывая...

— Ты меня... этой гадостью?! — булькнул Амин.

— Между прочим, я полдня её готовил, — отозвался мальчик. — Имей уважение к чужому труду. Повернись.

— Дай её сюда, — не выдержал юноша, наощупь находя в руке мальчика чашку. — Я сам.

— Как скажешь, — с сожалением отозвался Валид, отходя. — Эх, такая молодость пропадает, такая дурость... тебе самому-то не жалко?

Амин не отозвался, сосредоточенно обмазываясь зелёной гадостью.

— Там наверняка верблюжий помёт, — прошипел он себе под нос.

— И кое-что похуже, — усмехнулся мальчик. — Ладно, слушай внимательно. Как закончишь, садись на пол, я дам тебе местный наркотик — выпьешь и заснёшь. Тебе приснится... м-м-м... лес. Или река — старуха постоянно иллюзию меняет. Но одно будет точно — шалаш. Хотя... может, шатёр. Или даже дупло. В общем, маленькое жилище, но так чтобы двоих вместило. Найдёшь. Там тебя встретит или кто-то из мертвецов, чаще всего женщина. Или сама Манат...

— Манат! — ахнул Амин, чуть не выронив чашку.

— А ты солнышко-Аллат ожидал увидеть? — фыркнул мальчишка. — Расслабься. Скорее всего, это будет кто-то из подручных ей джинов. Тебе предложат поесть. Что бы там ни было, ты должен съесть хоть кусочек. Понял? Капля воды, кусочек... чего она там тебе даст. И дальше она тебя проводит. Если начнёт кочевряжиться, ты ей напомни... в общем, про брошь-скарабея напомни. Проводит. Найдёшь девчонку. Скорее всего, в клетке. Откроешь клетку, заберёшь девчонку — она будет спать. По имени её не называй, а то проснётся. Дальше обратно в шалаш... или что там будет. Снова кусочек еды, какой бы отвратной она ни была, и капля воды. И только тогда зовёшь девчонку. Если не успеешь, она останется там. Успеешь — вернётесь оба. Я буду вас ждать тут. Понял?

— Понял, — хмурясь, отозвался Амин. — А ты...

— А я жду тут, — перебил мальчик. — Мне к Вадду нельзя, стоит мне там появиться, он быстро в своё царство спустится — крылом махнуть не успею... Всё, ты закончил? Ну, тогда вот, держи.

Амин уселся на пол, осторожно взял чашу с горячим отваром. Попробовал, скривился.

— До дна, — приказал Валид. — Ты всё запомнил, что я сказал?

— Да, — обречённо отозвался Амин, чувствуя, как с каждым глотком на него наваливается чудовищная усталость.

— Ну, тогда до встречи, — усмехнулся мальчик. — Передавай старухе привет.

Это было последним, что Амин услышал, заблудившись в сгустившемся вдруг тумане.

* * *

Песок был мелким, прохладным и удивительно приятным. Амин по щиколотку утонул в нём и залюбовался нежно-серебристым сиянием, исходящим от каждой песчинки.

Барханы змеями извивались, наползая друг на друга. Юноша с удовольствием вдыхал свежий, прохладный воздух, наслаждался приятной нежностью песка — не жёсткого, кусающего, как обычно, а мягкого, словно дорогая перина.

Шаг, второй. Зачем он вообще идёт? Куда?

Порыв ветра подтолкнул в спину, и юноша сам не заметил, как очутился на вершине холма. Амин выпрямился, отдышался и замер, открыв рот.

На безоблачном и безлунном небе танцевали звёзды — маленькие алмазины искрились, постоянно перемещаясь, выводя какой-то свой загадочный узор, меняющийся как в калейдоскопе. Внизу им вторил песок, искрящийся, точно чешуя или блики на тёмной воде.

Ветер, снова загудев, толкнул Амина. Скрипнули песчинки, напомнив чей-то давно... очень давно слышанный голос...

Амин вздрогнул, тряхнул головой. Он... зачем он здесь? Он...

Пустыня звала. Мягко, нежно, как голос матери. Уговаривала остаться, махнуть на всё и просто наслаждаться долгожданным покоем. Ведь он заслужил... Нет?

Песок заскрипел под ногами, и Амин словно очнулся. И тут же будто из-под земли перед ним возник шатёр, заслонивший небо. Тёмный полог приглашающе распахнулся.

Юноша в последний раз оглянулся и решительно шагнул внутрь.

Здесь тоже не было темно. Скорее сумрачно. Не горела стоящая посреди циновки лампа, и хвала Аллат, потому что освещала бы она...

Амин непроизвольно прижал ладонь к губам и шагнул обратно. Чашечки и мисочки, расставленные по всем традициям бедуинов, оказались сервированы гниющими объедками. Заплесневевший шакр, мясо с копошащимися в нём червями, протухшая вонючая вода...

— Ас-саляму алейка, — раздался позади тихий голос.

Амин обернулся и с криком отшатнулся.

Сгорбленная старуха с интересом уставилась на него пустыми алыми глазницами. И, шагнув ближе, шумно принюхалась.

— Уа-алей...кум... ас-са...лям, — дрожащим голосом с трудом произнёс юноша, упираясь спиной в "стенку" шатра.

Старуха уткнулась в его грудь крючковатым полуистлевшим носом и хрипло засмеялась.

— Чую, чую... живой дух... Сайеда тебя провожала?

— Что? — выдохнул Амин.

— Я слышу, — каркнула старуха. — Запах её... слышу... Ну, говори, путник, зачем пришёл?

— Я, — вздрогнул юноша. — Я.., — и выпалил совсем не то, что собирался: — Накорми меня!

Старуха отступила.

— Уж готов для тебя пир, — улыбнулась беззубым ртом. — Присаживайся.

Амин сел. И с ужасом уставился на ближайшее к нему блюдо — человеческие пальцы. Тоже полуистлевшие.

— Сам захотел, — словно бы в насмешку заметила старуха.

Амин оглядел "стол", чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Взял дрожащими пальцами кусок гнилого хлеба и, морщась, закрыв глаза, откусил, убеждая себя, что это лучший пирог его кормилицы.

По вкусу хлеб именно им и был. Амин с ужасом выдохнул, поняв, что не заметил, как съел весь ломоть.

Старуха хмыкнула.

— Что ж, теперь ты готов. Иди.

— Ты должна проводить меня, — откашлялся юноша.

Старуха грузно поднялась.

— Я ничего тебе не должна, живой! Иди, пока навсегда здесь не остался.

Амин сжал кулаки, снова чувствуя, как скручивает живот. Выдохнул сквозь зубы. И поклонился до земли.

— Помогите мне. Прошу вас. Я не найду дорогу.

Старуха жутко ухмыльнулась, втянув крючковатым носом воздух.

Костлявые пальцы скелета сжали его руку.

— Ну что ж. Ты сам захотел. Идём.

Вышли они не в пустыню. Больше всего это напоминало город — город теней. Зыбкие стены вздрагивали, если Амин случайно их касался, пропадали. Такие же тени, их обитатели, тогда вглядывались в испуганного юношу. Некоторые шумно принюхивались. Но по большей части просто не замечали.

— Не бойся, — прошамкала старуха-проводница. — Для них ты свой. Сайеда об этом позаботилась. Ты пахнешь, как они. И выглядишь так же.

Амин посмотрел вниз и содрогнулся. Зеленоватая мазь, приготовленная Валидом, потёками собралась на груди, бёдрах, коленях, локтях, подражая трупным пятнам.

Но уже не пахла.

— Внутри ты тоже изменился, — добавила старуха. — Когда вкусил нашу пищу. Теперь еда живых для тебя будет так же неприятна, как и для нас. Теперь ты можешь остаться здесь навсегда.

Амина передёрнуло.

Старуха, хихикая и припадая на одну костяную ногу, ковыляла дальше, неплохо ориентируясь в улицах, перекрёстках и проулках.

— Ты говорила про какую-то сайеду, — пытаясь прогнать гнетущую тишину и заставляя себя не оглядываться, произнёс юноша. — Кого ты имела в виду?

Старуха обернулась. Снова с шумом втянула воздух и каркающе хихикнула.

— Конечно, ту, что собрала тебя сюда. Ту, что ждёт тебя наверху.

— Меня не ждёт... меня ждёт только... друг, — поправился Амин.

Старуха качнула уродливой головой.

— Она не умеет дружить, ибни.

И замолчала, точно воды в рот набрала. Амин не нашёлся, что сказать ей в ответ. Всё это казалось ему сном. Бредом. Иллюзией.

Площадь с пересохшим фонтаном осталась позади, когда на чёрном, усыпанном звёздном небе появилась тонкая синяя полоска — у самого горизонта.

— Вадд близко, — выдохнула старуха. И, обращаясь к Амину, добавила: — Поторопись. Вон твоя птичка.

Юноша недоумённо огляделся. И вздрогнул — в стене ближайшего дома действительно обнаружилась решётка — ровно такая, как в подземелье. Амин подошёл ближе, шумно выдохнул: стена растаяла, а у его ног лежала Гувейда — тёмные распущенные волосы плащом укрывали праздничную, расшитую галабею, заострившееся лицо казалось восковым, ненастоящим. Девочка не дышала.

— Не называй её по имени, — шамкнула за спиной старуха, и юноша опомнился. Осторожно поднял невесомую, точно тень, девочку и отступил. Стена обозначилась снова, а на локоть юноше легла костлявая рука.

— Поторопись, — напомнила старуха.

На обратном пути пришлось бежать — странно, проводница, которая до этого еле ковыляла, успевала за юношей шаг в шаг. Иногда даже опережала. И торопила, беспрестанно торопила.

— Что... будет... если я... не успею? — задыхаясь, не выдержал Амин.

— Ты останешься здесь, — отозвалась старуха. — И не только. Вадд будет пытать тебя — сначала, чтобы узнать всё о твоей сайеде. Потом просто — ради удовольствия. Иногда ему нравится забавляться с живыми. И уж всегда это доставляет удовольствие его слугам.

Амин прибавил шаг.

Шатёр вырос так же внезапно — гротескно неуместный среди узорчатых зданий-теней. Амин остановился у порога, пропуская старуху. Та окинула его невидящим взглядом и громко хмыкнула.

"Пир", точно нетронутый, ждал Амина, всё такой же гадкий.

— Ешь! — приказала старуха, толкая юноше блюдо с пальцами. — Быстрее!

Шатёр задрожал, яркий свет прошил полог.

Амин, не размышляя, схватил палец, содрогнулся и, чувствуя, как всё его существо протестует — а больше всего — живот, запихнул его в рот, за щёку. И запоздало позвал:

— Гувейда!

Девочка завозилась у него на руках, тихо застонала.

Шатёр вздрогнул, сияние заполнило его весь. Закрывая глаза, Амин увидел, как старуха грузно поднялась навстречу нестерпимому серебристому свету, услышал, как испуганно вскрикнула Гувейда...

И снова заблудился среди клочьев тумана.

* * *

Проснулся Амин от боли и от боли же потерял сознание. Перед глазами вспыхивали белые пятна, рот был полон крови, юноша захлёбывался ею, проваливаясь то в сон, то в явь. Горело всё — раскалённый жгут проходился по спине, раз за разом, ужасно и безумно знакомо. Но тогда это было всего-то раз пять, а сейчас... Сейчас Амин не мог и считать, но прекрасно понимал — куда больше пяти. И что будет потом — понимал тоже.

Шок от холодной воды заставил взбодриться — только лишь чтобы в полузабытьи увидеть знакомые лица бедуинов. Сейчас — злые. Лицо Бакра, наклоняющегося за камнем...

Да, камни тоже были. В очередной раз теряя сознание, Амин успел подумать, что стараниями рассерженных хозяев так долго не протянет. Ха, а мальчишка говорил что-то про пещеру...

Потом было солнце — яростно-жгучее. Надсадное жужжание у уха. И знакомый скрипучий голос:

— Ты получил, что хотел. Я исполнил твоё желание.

Амин с трудом разлепил глаза. Открыл пересохший рот, силясь вдохнуть.

— Жалкое зрелище, — проскрипел Валид, сидящий на валуне неподалёку у стены, к которой был прикован Амин. — Человек — такое жалкое зрелище. Даже лучшие из вас неизменно жалки. Глупы, уродливые и жалкие... Я ненавижу вас. Весь ваш гнилой род. До последней косточки, до последней мыслишки, последней сути вашей жадной натуры ненавижу... Почему ты решил, что можешь управлять мной, смертный? — покосившись на юношу, поинтересовался мальчик.