Стучит, гремит, откроется

&ые одежды, каковые только можно собрать на селе. Бытовала такая поговорка про плохо одетого человека: "Лохмотьями его впору зиму наряжать".

Невдалеке от пугала тетка Захорка, корчмарева жена и известная на все село стряпуха, в большущем котле помешивала кмышку — пшенную кашу с пряностями и мясом. Ради того яства и нужно было приходить голодным — люди верили, что сваренная в последний день года кмышка может излечить внутренние болезни и в дальнейшем охранить от них на некоторое время.

Каждый житель обязательно должен был положить к жерди с чучелом сухую ветку или щепочку -nbsp; таким образом выражалось недовольство зимой, а неприязнь людская понуждала уйти холодную в иные края. Васель и Меланья не пошли против обычая, внесли свою лепту в приличную уже горку, после чего отошли в сторонку и стали наблюдаьб за приготовлениями, тихо разговаривая.

Вскорости сумерки сменились темнотой, и сельской голова дядька Свирад обратился к народу:

— Вот и дожили мы до конца очередного года! Жаловаться на него грех, да и не за что. Хлеба хорошо уродили, засухи не было, мора — тож. Только зима затянулась, не пора ли напомнить, что выметаться ей надобно?

— Пора, пора! — загудели селяне. — Поджигай!

Пан голова обошел вокруг пугала с факелом, и дерево занялось. Недолго после того высокий костер осветил полсела. Молодежь с песней потянулась водить хоровод.

— Подходите, люди добрые, берите кмышку! — зычно звала стряпуха. Она, к слову сказать, мастерицей слыла по готовке важного блюда, и оно у нее выходило и вправду очень вкусным. Каждый получал глиняной полумисок с кашей да спешил есть горячим, чтоб самому согреться. Меланья с Васелём кормили друг друга, что в обычае было у сосватанных влюбленных.

Сжегши зиму, селяне снова справляли гульбу, и веселье с песнями и плясками повторилось, как в две предыдущие ночи. Только не до утра уж праздновали, а до полуночи — по ее приближению люди собрались в церкви, где окроплены были святой водой, после чего разбрелись кто куда.

Утром долго не могший распрощаться с Меланьей Васель вернулся на хутор, где его заключила в объятия обыденная жизнь. Купец неприятно поразился различию между двумя праздничными днями с Меланьей и мрачностью, безрадостностью собственного хутора.

"А я и не замечал, что, прости Господи, материно лицо так опостылело", — мрачно думал Васель, слушая мягкие упреки по поводу долгого отсутствия. Стало его раздражать ласковое, даже в попреканиях, выражение материного лица. Васель знал вид ее во время разговора с прислугой, но никогда не уделял ему особого внимания, а теперь вдруг ясно понял: родительница в разговоре с ним всегда надевала одну и ту же маску, несмотря на чувства, которые испытывала. Словом, мать постоянно лицемерила.

— Я бы померла, а ты не соизволил бы вернуться! — в неизменно ласковом тоне закончила Гелина.

— Не говори чепухи! — рявкнул Васель, сдвинув брови, между коими обозначилась глубокая складка.

— Дождалась!.. Ну, спасибо! — бросила мать, не меняя тона, и с гордо поднятой головой вышла на подворье.

— Как испортила Васеля дрянная девка, в кого превратила! Всего два дня, два дня без малого с ней провел!.. — тихо сетовала Гелина. — Ранее и слова против не скажет, а теперь что! — выгонит?.. Такова тебе, матушка, плата за бессонные ночи!.. Ничего, приведи только ее в господу, дорогой сыночек, — и посмотрим...

V

В дальнейшие дни обе семьи захватили приготовления. Васель сам созывал гостей, с большей радостью потому, что это служило поводом сбежать с немилого хутора. Купец помирился с матерью, однако сие не уменьшило натянутости отношений между ними.

Далеко живущим друзьям Васель выслал приглашения сразу после смотрин, дабы они имели возможность добраться. Близко живущих посещал, как уже говорилось, самолично, чем отвлекал себя от тоски. Невесту в последние предсвадебные дни видеть воспрещалось, он мог только слать ей дорогие, ранее немыслимые для Меланьи подарки, как то: соболиную шубу, сафьяновые сапожки и блещущие каменьями украшения.

Гелина вынуждена была руководить кухонными работами, следить за готовкой. И на хуторе, и в Яструмах готовить начали за два дня, ибо народу обещало сойтись душ по меньшей мере восемьдесят, а гуляния проходили сперва у невесты, потом у жениха, отчего обе стороны долженствовали выставить угощение. Ворох чесал затылок в озадаченности, раздумывая, каким бы образом разместить гостей не то что в доме — во дворе хотя бы. Меланья и Осоня несколько раз ездили в город к швецу, который сшил платье по меркам. Ткань была наготовлена давно, невеста, как и каждая девица, заранее вышивала ее, к замужеству готовясь. Родители вместе с Васелем не скупились ни на что, включая услуги швеца, поэтому свадьба обещалась необычайно как для селянской дочки пышная.

* * *

В праздничный день к Меланье едва ли не со всего села сбежались девушки, по обычаю помогавшие невесте наряжаться и певшие грустных песен. Управились на удивление быстро, до появления первого гостя. Им, к слову, оказался едва отпросившийся Стольник. Он вообще-то долженствовал прибыть с поездом жениха, ибо являлся дружком с его стороны. Одначе так хотелось поскорей увидеть крестницу, что писарь решил немного отойти от правил, — в отличие от жениха, ему это позволялось. Молодым Стольник приготовил целые сани всяческого добра — от дорогих мехов до сребной посуды; кстати сказать, красивые добротные сани и лошади также входили в подарок.

— Где моя дорогая крестница, пусть покажется! — позвал писарь еще с улицы и в спешке взбежал на крыльцо.

Стольник даже не узнал Меланью, столь хороша была, а узнал — оторопел, не в силах глаз оторвать. Кидая на него взгляды из-под опущенных ресниц, девушка довольно улыбалась. Она знала, что выглядит великолепно, и ошеломление крестного стало лучшим тому доказательством.

Темно-алое бархатное платье, по последней городской моде сшитое, украшено было дивною цветочною вышивкой и чудно шло невесте. Рукава из светлой тафты расширялись и, оставляя руки до локтей на виду, ниспадали мало не до пола. На голове девушки лежал венок из веточек калины с яркими гроздями, в него вплели несколько плат̀янок* и среб̀янок** , а также маленькие крестики и перышки. На лбу под венком поблескивала серебряным шитьем полоса алого аксамита. Открытую шею девушки в несколько рядов обвивало подаренное Васелем монисто, на пальцах поблескивали перстеньки.

— Лепота, — восхищенно выдохнул крестный.

— Понравлюсь ли жениху, не передумает? — поинтересовалась девушка, приближаясь бесшумно, будто дивное видение, дух неземной.

— С руками оторвет такой товар! — воскликнул, пришедши в себя, Стольник и, сжав крестницу в объятьях, приподнял да закружил ее. — Когда ты стала такой взрослой? Давно ли я крестил тебя, а тут уж на свадьбе гулять надо! Боже-Боже, как время летит!

— Вот и я о том же: когда она вырасти успела? — горько вопросил с порога Ворох, закурив трубку да опершись спиной о косяк.

Гости со стороны невесты потихоньку собирались, гудели во дворе, что пчелы в улье. Шаркала метлой невестина дружка, символически убирая преграды с пути молодых.

Наконец, мальчишки, бегавшие то и дело поглядеть, не едет ли жених, доложили о веренице саней, всадником возглавляемой.

Скоро поезд въехал в Яструмы. Васель рысил на саврасом коне, лучшем из своей конюшни. На ремнях весело фыркающего жеребца позванивали многочисленные цепочки и бляшки, пламенели пушистые длинные кисти; в пару-тройку прядок длинной гривы вплели цветные ленты; взгляд привлекала бархатистая попона под седлом, расшитая серебром. Сам Васель облачился в нарядную, на меху, алого цвета епанчу, накинутую поверх теплого кафтана и застегнутую у горла на перламутровую пуговицу.

Погарцевав пред двором, жених спешился да направился к крыльцу. Дорогу ему традиционно преградила невестина дружка, Меланьина подруга Хорыся.

— Позвольте узнать, куда собрался добрый пан?

— К вам!

— А зачем?

— Невесту увезти!

— На что же готов пан заради нее?

— На все!

— Так пусть докажет, иначе не отдадим! На слово в наше время никому верить нельзя.

— Что ж, извольте испытывать поскорей!

— А-а-а, — протянула дружка таким голосом, словно в шкоде уличала, и погрозила пальцем. — Поскорей, ишь!.. Тогда... — Хорыся демонстративно задумалась, сдвинув брови. — Пусть, для начала, пан Васель петухом покричит — сколь голосист, поглядим...

Делать нечего: пришлось ему кричать, аж десять раз, едва голос не сорвал. В своей алой епанче, с оттопыренными локтями он и вправду походил на молодого петушка.

Меланья со смехом наблюдала за измывательствами над женихом через окно. После испытания голоса Васелю не отрываясь нужно было выпить фляжку с ягодным медом, ибо "хрипеть начал, кабы голос не потерял, а то, не дай Бог, "согласен" перед священником не скажет!" Далее купец ладно сплясал трепака, а там загадали ему прокатать на спине отца невесты. Надо было видеть вытянувшееся при взгляде на тучного Вороха лицо, взлетевшие в немом вопросе "может не надо?" брови. Гости покатились со смеху, а дружка сжалилась и соизволила лично прокатиться на спине жениха, тем более сам Ворох отказался из нежелания искалечить будущего зятя. Откуда-то притащили старое, рассохшееся и скрипящее дамское седло, Васель торопливо снял епанчу и, опустившись на четвереньки, дал закрепить его на спине. Усевшаяся Хорыся погоняла жениха, и "коник" со всей возможной резвостью нарезал круги перед крыльцом.

Вдоволь помучив, жениха пропустили в сени, где внутреннюю дверь загораживали родители. Васель опустился на колено и преподнес им резной ларчик-шкатулку с дарами, который Стольник подал ему на входе. Откупившись от тестя и тещи, Васель наконец попал к Меланье.

— Ей-богу, думал, не пропустят! — выпалил он и больше сказать ничего не успел, так как в дом валом повалили гости. Тому, кто позначительнее, было уготовано место за одним из столов; кому же не приготовили места, тот вынужден был возвращаться во двор, где накрывались еще столы и большой костер разжигался.

Меланья сидела во главе одного стола, Васель — другого, и были они на приличном друг от друга отдалении, только взглядами обмениваясь, — так полагалось до венчания.

— Отгуляем за окончание жизней девичьей и холостой! — крикнул Ворох, обозначая начало празднования. Бойко зазвенели ложки по бутылкам, им завторили скрипаль, барабанщик и дудочник. Вскоре пол загудел под ногами пляшущей молодежи.

Когда гости подкрепились и выпили за две подбегающие к концу жизни, холостую да незамужнюю, пришла пора справлять венчание. Невестины родители стали под образом, держа на рушнике коровай, и молодые люди трижды поклонились им в ноги и получили благословение. Осоня надела на дочку второй крестик, долженствующий в замужестве оберегать от сглаза и бесов, Ворох проделал то же с Васелем.

На улице тем временем всячески украшали девичьи сани — мехами, бубенцами, лентами; сидение искусно тканым ковром застелили. Вышедши со двора, Меланья поехала в церковь, а за нею, кто верхами, кто пешком, последовали гости и жених.

— У тебя такое лицо, будто меня не к венчанию, а в могилу провожаешь, — сказала Меланья нежданно запечалившейся Хорысе, которая сопровождала ее.

— Жаль твоего девичества...

— Которая из нас должна была выйти замуж первой.

— То-то и оно, твое замужество означает, что скоро меня тоже выдадут... И будем детей нянчить, нарекания свекрови терпеть, порты мужнины стирать ... Ты не будешь, мне придется...

Не зная, как утешить разгоревавшуюся дружку, Меланья молча сжала ее ладонь. Настроение Хорыси не передавалось ей, разбивалось о стену радости, как волна о скалу. Меланья думала, что не так замужем плохо, у страха ведь глаза велики.

Хорыся сама быстро привела себя в чувство и встряхнула косами, отгоняя грусть.

— Зачем ты меня за дружку взяла — только и делаю, что ною, — затараторила она. — У тебя ж праздник, а раз праздник, так будем гулять!..

Жених вел невесту к алтарю по бархатной дорожке, невиданной на селе. Та роскошь надолго заняла обсуждениями бабские языки, не сулящие ничего хорошего из подобной расточительности. Завистницы собирались в стайки, будто птицы перед осенним перелетом, и оплетали свадьбу невероятным количеством небывалых подробностей — так паучиха овивает жертву свою кружевной паутиной.

— Верно, купец энтот не только тратить любит, а и по корчмам гулять, — говорит неделю спустя одна соседка другой. — В семью с таким мужем вряд ли что попадет.

— Я слыхала, будто Ворох все траты на себя взял, — вносит свою лепту собеседница.

— Держи карман шире! Он знает цену наработанному... Разве купил бы он дочке такую шубу, платье и бусы, не говоря об остальном? До встречи с купцом никто не видел на Мелке обилия украшений, Ворох не больно-то щедр.

— Так, может, на свадьбу откладывал! — вставляет случайно подслушавшая молодка...

Во время обряда все в церкви было проникнуто тайной да благоговением. Голос священника, обыкновенно монотонный, исполнился неведомой силой и громом отдавался от свода, наполняя сердца верой в нерушимость божьего союза. Приглушенно пели лучшие церковные певчие, добавляя обряду нереальности. После обручения Стольник забрал подножный рушник, и церковь опустела. На выходе молодых осып̀али семенами, а Меланью дергали за рукава, тщетно стараясь оторвать от мужа.

Васель посадил жену перед собой на коня и повез на хутор. Гости длинной вереницей потянулись за ними: ежели молодецкую и девическую жизни провожали у невесты, то супружеское бытие, когда то было возможно, приветствовали у мужа.

Молодые столь опьянены были счастьем, что после венчания еще долго словом не обмолвились, покамест в себя немного не пришли.

Одна только Осоня заметила исчезновение невестиной свечи, не попавшей, как полагается, в руки ей, матери, на сохранение, а девшейся после обряда невесть куда. Нехорошим то было знаком, ибо свечи воровались отнюдь не для добрых целей. Но Осоня, хоть испугалась, решила никого не расстраивать и оставить пропажу свечи в секрете, успокаивая себя, что сие — не более чем случайность.

Яблочко от яблони недалеко падает... Кто знает, быть может, ежели бы дочь обратила должное внимание на слова вещуньи, а мать — на неблагоприятный знак исчезновения свечи, то многое отвратить удалось бы.

*Самая крупная единица лядагской валюты, тоненькая платиновая бляшка.

** Серебряная бляшка. Пятьдесят сребянок равны одной платянке.

Часть вторая

I

Тяжко зажилось Меланье, как стала косы под намитку прятать.

Казалось бы, на что нарекать? Муж любящий пылинки сдувает, хозяйство на зависть зажиточное; живет молодка — разве что в меду не купается.

Одна свекровь, змея подколодная, идиллию портит. Держит себя приветливо, а вместе с тем ощущается, что вечно недовольна неясно чем. А уж взгляд до того нехороший, тяжелый и злой, что как посмотрит — невестку холод до костей пробирает.

Ни дня со времени свадьбы не прошло, чтоб Гелина не указала Меланье, кто в господе хозяйка. Ожидания свекрови насчет вздорности невестки да попытки ее взять бразды правления в свои руки себя не оправдывали, однако Гелина, ссылаясь на "еще не обжилась, то-то будет", не замедлила сразу указать молодице ее место.