Татия Суботина Жажда

Он прошелся языком вокруг кадыка, оставляя ласковые поцелуи, что горели на моей коже, двинулся немного левее и... укусил.

От ужаса я распахнула глаза! Острой болью перехватило дыхание.

Данил продолжал кусать шею и не переставал ритмично двигаться внутри меня. Казалось, что я сплю. Глупый ужасный кошмар. Но боль, которую я испытывала настойчиво твердила про обратное. Не сплю.

— Давно надо было это сделать, — он на миг поднял голову и обнажил окровавленные зубы, улыбаясь. — Больше не могу медлить. Хочу.

Кровь стекала по его подбородку. Серые глаза горели неистовым голодом и жаждой.

Почти теряя сознание, я отчаянно попыталась зажать кровоточащую рану ладонью, но Данил лишь улыбнулся и раздвинул мои пальцы, слизывая кровь.

Его глаза блеснули фиолетовым светом.

— Поздно, — уверил Данил меня, делая резкий толчок, и тут же запрокинул голову, сотрясаясь в удовольствии.

— Что... за... — слова потерялись, утопая в мерзостном булькающем звуке.

Глава 6

Ромашки были повсюду. Они склоняли в приветливом поклоне свои белоснежные лепестки, подмигивали желтыми сердцевинами, и просили не останавливаться, продолжать путь. Я бежала по залитому солнцем цветочному полю, заплетаясь в длинном синем платье. Мама подарила мне его на седьмой день рожденья. Сегодня.

Трава щекотала ноги и ласково перешептывалась. В небе, словно одна огромная неведомая птица, летала стая стрижей. Они то, закручивались вверх черной спиралью, то разлетались в стороны, точно сотни камушков. Это было завораживающее зрелище.

Гонимая ощущением полета, что дарили стрижи, я старалась вторить их путешествию здесь, посреди поля, на краю поселка.

— Марта, доченька! Смотри под ноги, не упади! — кричала мама.

Я знала, что она следовала позади меня, не отставая, но и не перегоняя. Точно не собиралась ограничивать свободу, но готова была подхватить и защитить в любой момент, когда это потребуется.

Мама за спиной была моим невидимым щитом. С ней я никогда ничего не боялась.

Жаль, что это не могло длиться вечность...

— Мата, ди! — пищала Машка.

Я на ходу оборачивалась, всматриваясь в ее пухленькое личико и короткие ножки, что, то и дело спотыкались, пытаясь догнать меня, но остановить бег не могла. Он дарил чувство полета.

Я представляла себя стрижом, и пыталась взлететь в ромашковом поле...

Каждый раз, в день моего рожденья, мы отправились через поле на берег Пятки, где устаивали маленькое пиршество. Мама, сестра и я. Отец часто пропадал на работе, его и дома увидеть было редкостью... Да и в компанию нашу, суто девичью, как я позже поняла, он вписывался с трудом.

На берегу Пятки почти всегда было многолюдно. Но мы огибали речушку, немного углублялись в лес и выбирали уютную ложбинку в колыбели елей. Здесь было интимно и тихо. Только кваканье жаб, трели птиц да переговоры сверчков разбавляли тишину.

— Особое место для особой девочки, — сказала мама, когда в первый раз привела меня на берег реки. Мне как раз только исполнилось пять.

Детские воспоминания слишком хрупки, никогда не знаешь, что именно врежется в память и когда всплывет на поверхность. Странно, что я почти ничего не помнила из своего детства, но вот эти перебеги через поле, ощущения полета и особые дни рождения — пронесла сквозь годы, сохранив до мельчайших деталей.

Наверное, потому что именно тогда была по-настоящему счастлива. Рядом с улыбающейся мамой и маленькой Машкой. И мир казался ярким, незабываемым и волшебным. Словно стая стрижей, что превращалась над моей головой в неведомую, огромную птицу.

Запрокинув голову, я вглядывалась в черную, не прекращающую движение стаю и мечтала стать ее частью. Раскинув руки, вдохнула на полную грудь и представила, как ветер подхватывает меня, даря крылья, и уносит далеко-далеко, далеко-далеко...

Встречный поток воздуха толкнул в спину, заставив зажмуриться от предвкушения близости неба. Под ложечкой засосало.

Несколько минут ничего не происходило. Ощущение сладости полета не проходило, но стоило только открыть глаза, как меня ждало разочарование.

Я оказалась не между облаков среди птиц, а на опушке леса, в пяти метрах от белой хижины, с соломенной крышей. На покосившемся от времени крыльце стояла баба Стася. Одной рукой она опиралась на костыль, ножка которого была перемотана тряпкой, а вторую руку протянула ко мне, точно зазывая поближе. Давно я не приходила сюда. Последний раз видела бабу Стасю, когда мне только-только двенадцать годков исполнилось. На второй день от моего дня рождения бабушка и почила с миром.

Я, точно завороженная, пошла на зов, отворила приземистую калитку, что поддалась туго, со скрипом и медленно засеменила по дощатой дорожке вглубь двора. Звуки, запахи — все было привычным, родом из детства. Где-то на задворках разума я понимала невозможность всего происходящего. Даже сейчас воспоминание о том, как сухонькую и всю, точно посиневшую, бабу Стасю в открытом гробу несли через поселок до кладбища. Мама долго и надрывно плакала, что дома, что по дороге на кладбище, что после похорон опять же дома. Ее всхлипы отголосками прозвучали в моих ушах, стоило только взглянуть на бабушку. Но ноги словно действовали самостоятельно, отдельно от ума.

С каждым пройденным шагом, сомнения исчезали. Вглядываясь в морщинистое лицо бабы Стаси, я понимала, что во мне нет и капли страха, а наша встреча хоть и неожиданная, но приятная.

— Давно я тебя жду, дитятко мое ненаглядное, — улыбнулась бабушка, смахивая с уголков глаз слезы. — Что ж так долго не заглядывала? Чай, совсем бабку позабыла?

— Бабулечка, я, — прокаркала надрывным шепотом. — Просто... мне, а ты...

Отчего-то горло сжало, точно ком встал посреди глотки, а слова оказались лишними. Хотя мне до ужаса захотелось выговориться, рассказать обо всех бедах, залезть на колени к бабке, как раньше, уткнуться в грудь и зарыться руками в пахнущую лавандой косу. Она бы меня гладила по спине, баюкала, шептала молельные слова до тех пор, пока сон не заставил бы отяжелеть и опуститься мои веки.

— Ну-ну, дитятко, — бабушка сжала мои ладони своими. Ощущения от ее прикосновений оказались точь-в-точь такими же, какими я запомнила. Руки бабы Стаси были мозолистыми, сухими и теплыми. Прикасаясь коротковатыми пальцами, покрученными ревматизмом, она всегда дарила мне успокоение и утешение: — Бабушка все знает, внученька. Пойдем в дом, нечего на пороге стоять, душу выхолаживать.

Баба Стася медленно развернулась, побитыми болезнью ногами неловко прошаркала по крыльцу, и, пригнувшись, скрылась за порогом в темноте дома. Я послушно проследовала за ней.

В нос ударил запах горячих картопляников и узвара. Бабушка часто баловала меня именно этим. Знала, как люблю приготовленную ею еду, вот и старалась. Готовила даже тогда, когда ходить и вовсе стало невмоготу, даже на костылях.

Она была странной моя баба Стася. Строгая со всеми, даже с собственными детьми и внуками, бабушка никогда особо не выделяла кого-то, обделяя вниманием других. Казалось, она любила всех нас одинаково. Всех, кроме меня. Даже тогда, в далеком детстве, я чувствовала ее особое отношение и щемящую заботу. Наверное, поэтому и бывала у нее в хате чаще, чем у себя дома. Баба Стася читала мне сказки, учила молитвам и... была первой, кто вложил уголек в мои еще короткие, детские пальцы, научив рисовать.

А еще бабушка никогда не жаловалась. Ни тогда, когда ревматизм покалечил ее суставы до неузнаваемости, а ходить стало совершенно невозможно, ни тогда, когда рак подобрался слишком близко и расцвел болью во всем теле.

До последних дней баба Стася оставалась свободной, несломленной жизнью женщиной, силой духа, которой восхищались все, кто ее знал. А знали ее не только в нашем поселке, но и в близлежащих селах. Моя бабушка умела лечить.

— Словом, — как говорила она.

— Знанием, — говорили одни.

— Даром, — перебивали другие.

— Садись, дитятко мое, — кивнула бабушка на деревянную лавку у стены напротив печки, — в ногах правды нет.

Как только я подошла к лавке и опустилась на нее, ноги налились усталостью, точно к каждой лодыжке привязали по гире.

— Бабушка, — несмело начала, но баба Стася перебила меня властным взмахом руки и улыбнулась.

— Знаю, о чем спросить хочешь, дитятко. Знаю, что тревожит твое доброе сердечко. Все знаю. Но прежде, чем подскажу тебе советом, узвару выпей. Даром что ли я старалась для тебя, плоды собирала и варила?

С кряхтением, бабушка подошла ко мне и вложила в ладони глиняную кружку. От гладкой поверхности узвара в воздух поднимался сладковатый дымок...

Горечь, сладость, пряность напитка расцвели пышным букетом на языке, стоило только сделать первые два глотка. Никто не варил узвар так, как делала это моя баба Стася. В эту минуту поняла это настолько отчетливо, как ничто другое. Нет, конечно же, после смерти бабушки я много раз пила узвар, ела картопляники, оладушки, соленые огурцы вприкуску с медом, — особый секретный ингредиент бутербродов от бабы Стаси, — и вкус мне нравился, но он отличался от того, из детства. У бабушки все было вкуснее, насыщеннее и сытнее, точно она ведала о чем-то особенном и без зазрения совести пользовалась этим, чтобы блюда стали аппетитнее, а потом забыла поделиться тайным знанием и... ушла навсегда. А привычная еда для меня потеряла всю свою яркость вкуса.

— Кушай, кушай, дитятко мое ненаглядное, — хрипло проворковала бабушка, ставя мне на колени большую миску с картоплянниками от которых исходил просто восхитительный аромат. — Знаю, как ты проголодалась, моя хорошая. Кушай.

— Спасибо, — довольно ответила я с набитым ртом. Только теперь, поглощая один картоплянник за другим, я ощущала, что вечный мой спутник-голод притупляется, отступает на второй план. — А ты разве не будешь?

Бабушка устало села на лавку по левую руку от меня, с кряхтением выпрямила ноги и поставила костыль рядом.

— Я только посмотрю. А ты кушай, кушай. Тебе сейчас это необходимо, иначе совсем одичаешь и... сгинешь, так и не вернувшись.

Не успела я задуматься о смысле сказанного, как бабушка продолжила вести непонятный разговор. Хотя удивление в этом месте, где все было странным: от моего нахождения здесь и до воскресшей бабы Стаси, оказалось лишним.

— Помнишь, Мартуся, сказки мои?

— Те, что рассказывала мне каждый раз, когда мы ходили по грибы или ягоды? — спросила я скорее для того, чтобы что-то спросить.

Молчание в доме бабушки казалось мне тревожным, плотным и даже осязаемым. В подтверждении своего вопроса я совершенно не нуждалась: сказки бабы Стаси невозможно было забыть, ни тогда в детстве, ни сейчас, когда прошли года. Только она умела рассказывать настолько увлекательно, что часы пролетали, словно несколько легких минут. И только ее сказки не были похожи на те, что мы учили в школе, или те, что рассказывала мне мама. Да я бы не смогла их забыть даже если бы очень постаралась! Наверное, просто потому, что нигде больше я не встречала столько волшебства.

— Вижу, что помнишь. И про волшебных существ, и про девицу, что искала себя, упав в бездонный колодец, и про двух братьев, заблудившихся в лесу и встретивших старуху с косой. — Довольно улыбнулась бабушка. — Только я забыла сказать тебе, дитятко, что не сказки то были вовсе, а правда.

— Какая правда?

— Самая настоящая, — ее улыбка стала шире, но в глазах привычных мне искорок веселья не было. — Такая, Мартуся, которую ты должна была усвоить, впитать в себя еще с молоком матери. Такая, которой владеют только Знающие, что передается из поколения в поколение. Мать твоя родилась с закрытым сердцем, и я уже отчаялась передать кому-то свои знания, но когда на свет появилась ты, моя ненаглядная, поняла, что не зря я так долго задержалась на земле, дабы дождаться преемницу. Жаль, не все успела тебе поведать перед тем, как уйти. Да и не все ты понять могла, дите несмышленое. Поэтому и пришлось облекать свои знания в сказки.

— Бабушка, ты меня пугаешь, — дрожащим голосом отозвалась я, ставя почти опустевшую тарелку с картоплянниками на лавку. — Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Не пугайся, дитятко. Только незнание страшно, а знание — это жизнь, свет и сила, которая должна течь в венах каждого разумного существа. Я не успею рассказать тебе многое в этот раз. Возможно, судьба смилостивится и мы сможем встречаться чаще, тогда я постараюсь обучить тебя ко всему грядущему, как следует. Сейчас же ты должна знать, Мартуся, что волшебство повсюду вокруг нас. Знающие имеют возможность ощущать его, незнающие, слепы в своей беспечности, так и проживают жизнь в неведении. Глупцы. Запомни, если ты что-то не видишь, это еще не значит, что его не существует.

— Ты сейчас о чем говоришь? — нахмурилась я, смутно улавливая нить разговора. — О Боге?

— И о нем тоже, — поправила выбившуюся седую прядь, засунув ее обратно под цветастый платок. — Родившись знающей, единственное, о чем я не догадывалась, это как распоряжаться этим знанием и где мое место, чтобы пригодиться и людям, и Богу.

Слова бабы Стаси тревожным колокольчиком отозвались внутри меня. Где-то глубоко в груди, даже смутно веря во все происходящее, я понимала, что она правдива со мной. Просто потому что в точности описывала чувства, что я остро испытывала на протяжении нескольких последних лет.

— И как ты нашла свое место? — невольно придвинулась ближе, заглядывая в любимое лицо, точно пыталась впитать каждое слово в себя.

— А я не нашла его, дитятко, оно меня само нашло. Да и война многое расставила по местам. Я поняла, что мои знания должны служить во благо людям, и сначала устроилась в госпиталь санитаркой, а потом, когда фашисты брали один город за другим, уходила вглубь леса вместе с партизанами. Так я впервые познакомилась с лесом и всем, что в нем обитает. Да так и не смогла расстаться с теми знаниями и волшебством, что открылись мне. Победа застала меня в одном из поселков, там я и осталась, защищенная лесом, черпая силу и, как и прежде стараясь помочь людям.

Она на секунду прервалась, переводя шумное дыхание. А потом окинула меня серьезным взглядом, который, казалось, проникал в самую душу, и заговорила вновь:

— Сейчас ты также в поиске, как была когда-то я и та девушка, что свалилась в колодец в одной из моих сказочек. Помнишь, что она сделала, чтобы отыскать путь к себе?

— Пошла на зов сердца.

— Правильно. И ты так сделай. Когда совсем туго станет и все вокруг покажется чужим, жестоким и неправильным, просто прислушайся к своему сердцу и следуй за ним. Оно плохого не подскажет. А теперь иди, дитятко мое ненаглядное, и ничего не бойся. Ни себя, ни того, что будет ждать тебя, как вернешься. Знания найдут путь к тебе, а все испытания, что придется вытерпеть, окупятся с лихвой, если ты примешь все, как должное.

Бабушка подтолкнула меня рукой в спину, и я, подчиняясь, медленно поднялась с лавки, растерянно оглянулась на нее и стены, что стали бледнеть, точно теряли яркость.

— Но я не понимаю...

— Страх — он плохой советчик, а сомнения — и того хуже. Будь сильной и смелой, мое дитятко. И ничего не бойся. Твоя судьба уже настигла тебя, осталось только принять путь, что она для тебя приготовила.