Калат кивнул. — Амбиции его хорошо известны, лорд.
— Буду держать Хранителей в состоянии полной готовности, командир. Естественно, сразу скажу о вашем скором возвращении. И вот тогда, с великим облегчением, передам власть вам и уеду. — Он поднял глаза. — Друг, вы считаете меня безответственным?
— Трудно сказать, лорд. Лично я по-прежнему верен: величайшая угроза Куральд Галайну — Витр. Если вы сумеете найти проблески истины среди Джагутов или даже Азатенаев, все мы благословим вас лет через сто.
Илгаст фыркнул. — Сто? Похоже, нужно готовиться к терпению: прежде мне предстоит столетие проклятий. Впрочем, думаю, это лучше, нежели метания в разные стороны.
— Заявив о нейтралитете, лорд, вы, вполне вероятно, показали путь многим, и знати и простому народу. Не могу вообразить, что любой старый капитан в Легионе Урусандера доволен нынешним погромом. Падающие под ударами мечей — отрицатели, но они же остаются Тисте. Лорд, я потрясен таким поворотом событий.
Илгаст обдумал слова Калата. Провел рукой по лбу. — Бывает безумие, командир, бегущее по нашим жилам словно яд. Оно течет под камнями, пока мы кичимся своими достояниями. Камень держится, пока не треснет. Цивилизация гибнет в зловонном потоке, подонки торжествуют среди раздора и разрухи. — Он откинулся, заставив затрещать спинку кресла. — В самые тяжелые моменты я жажду явления бога, существа справедливого и с холодным взором. Бога, который протянет к нам руку и выхватит самых подлых, самолюбивых. И потом, в королевстве, обжигающем кислотой за каждый обман, каждую циническую ложь, устроит им нежеланный, но вполне заслуженный дом. — Глаза его сомкнулись. — Я жажду силы, чтобы смыть с нас самое тяжкое зло, Калат.
Не сразу открылись его глаза, увидев командира — неподвижного, внимательно изучающего собеседника. Илгаст выдавил кривую улыбку. — Стоит ли мне страшиться, когда такая власть — в руках Матери Тьмы?
— Не нужно исповеди, лорд. Мне довольно своих сомнений.
— Удивительно, командир: к чему нам ясные умы, если нас так легко загнали в предательское болото явные дураки, злобные помыслами и безжалостные духом?
— Начали сомневаться в своем нейтралитете, лорд?
— Подозреваю, что он долго не протянет. Но по-прежнему вижу перед собой единственную тропу, что не залита кровью. Мне нужно ехать на запад, в земли Джагутов и Азатенаев.
— А ваши домовые клинки?
— Будут удерживать мои владения. И больше ничего. Таков мой приказ.
— Поедете один?
— Возьму нескольких ради компании.
Калат кивнул. — Лорд, я постараюсь не задерживаться у моря Витр. Мне отлично видна тяжесть долга, на вас взваленного.
— Если бы можно было, я не вставал бы с кресла, пока Хранители вновь не окажутся в безопасности под вашим крылом.
— Доверьтесь моим офицерам, лорд.
— Честно говоря, я желал бы не отдать ни единого приказа.
Калат пошел к двери, по пути надевая оружейный пояс. Повернулся к Илгасту лицом. — Бог, о котором вы грезите... Сама мысль меня пугает.
— Почему, командир?
— Боюсь, во имя справедливости он ухватит рукой нас всех.
Калат Хастейн вышел, затворив дверь. Илгаст долго не сводил взгляда с грубой деревянной преграды.
— Перед лицом неожиданного, — говорил Кагемендра Тулас, — мы открываем себя. Я видел это даже среди псов, которых обучал. Одни бегут. Другие рычат. Третьи нападают. Но готов спорить, ни один зверь не удивляется своей реакции. Но ведь мы не можем так сказать, верно? Мы тоже топорщим шерсть, мышцы содрогаются от стыда, но подлое самолюбие помогает все замаскировать.
Ветер севера был сухим и холодным, он нес пыль с пожатых полей; мякина летала в воздухе, словно напоминая о недалеком уже снеге. Шаренас Анкаду обдумывала слова спутника и смотрела на перегруженные телеги, везущие зерно в Нерет Сорр. Впрочем, селения почти не было видно за палатками и шатрами собравшегося Легиона.
Обитателям Нерет Сорра грозит тяжелая зима, подумала она. Лорд Урусандер отбирает почти все зерно. Обещая заплатить. Конечно, командующий окажется щедрым. Но монеты есть нельзя, да и запасы дров и кизяка истощаются день ото дня. Монетами и протопить очаг нельзя...
Однако поселяне слишком робки, чтобы негодовать. Среди них тысяча вооруженных солдат, новые прибывают днем и ночью.
Она опустила руку на шею скакуна, дожидаясь, пока животное тепло просочится сквозь перчатку. — Ты не сбежал, друг. И не рычал в ответ на приказы командиров. Не верю, что ты когда-нибудь перечил им.
— И потому я застыл на месте, — пожаловался Кагемендра. — Из Харкенаса вестей нет, но каждый раз смотрю на запад и вижу солнце, ставшее медным от дыма. Страшно за леса, Шаренас, и всех, кто в них живет.
— Полагаю, сержант Йельд скоро вернется. Но и без подробного доклада можно быть уверенными, что отрицателей загнали и перерезали.
— Наверняка многие убежали под защиту монастырей, — сказал Кагемендра. — Дым исходит от сожженных домов. Зима близится. Шаренас, мы увидим примерзшие к почве трупы Тисте? Мне нехорошо от одной мысли.
— При удаче, — бросила она, — нелепая война скоро кончится. Разве не покорны мы воле Матери Тьмы? Владыка Урусандер вскоре выступит, можешь смело верить — он накажет убийц, что действуют его именем. Остановит безумие острием клинка.
— А Хунн Раал?
Ответа у нее не было. Местоположение капитана оставалось неведомым. Даже кузина Серап не могла сказать, куда тот пропал. Она чуть выждала и вздохнула. — Встретится с Урусандером или встретится с гневом знати. Примет он ответственность за гнусный погром? Склонна сомневаться. Он не единственный капитан, распоясавшийся среди селян.
— Вполне может быть, — возразил Кагемендра, — что события вышли за пределы его контроля, что Легион разделился и ренегаты ищут выгод в хаосе.
— Свое место я определила, — заявила Шаренас. — И ты должен, друг.
— Ни один пес не так глуп, чтобы стоять на пути атакующего вепря. Но даже у тупой скотины больше мозгов, чем у меня. Думаю, лучше вернуться на Манящую Судьбу, заняться поиском нареченной. — Он послал ей улыбку, которая, похоже, должна была быть уклончивой... но стала скорее горькой гримасой. — Я выслежу ее, только чтобы сказать: не надо меня бояться. Мое рвение полно уважения, я буду соблюдать почтительную дистанцию. Мы соединим руки в день свадьбы, но более я ее не коснусь.
— Кагемендра Тулас, ты приучился пить собственную кровь.
Лицо его заволокли тучи. Кагемендра отвернулся. Голые руки на луке седла совсем побелели.
Вновь начав разглядывать телеги на дороге внизу, чувствуя, как ледяной ветер запускает змеек под одежду, Шаренас мысленно укорила себя. — Дружище. Смотри ей в глаза, говоря, что должен сказать. Я не могу предсказать ответ. Но будь я на ее месте, ощутила бы гнев и унижение. Ты освобождаешь ее для других мужчин и мнишь это достойным делом. Но любая женщина жаждет быть желанной, любимой. Вижу эгоизм в твоем жертвоприношении.
— Совсем наоборот!
— Ты готов превратить брак в мученичество. Будешь просить у нареченной не любви, но жалости. Что можно построить на таком фундаменте? Вижу вас стоящими на коленях спинами друг к другу, каждый смотрит на желанную дверь, на выход, но преступная гордыня и воля связали вас воедино. Она не поддастся твоим мерзким предложениям, ведь это значило бы подтвердить тебе, что ты бесполезен. На такое женщина готова идти лишь после долгих лет в руках нелюбимого мужа. Измена — то, о чем мало кто решается говорить вслух. Ты же решил предложить ее в качестве свадебного подарка, ранив в самое сердце.
— Но я это делаю из жалости! Она молода! Она заслуживает меня таким, каким я был раньше — не сломленного старика, годного в отцы и стыдящегося груза лет! Я слишком хрупок, чтобы выдержать неизбежные обманы неравного союза.
Она покачала головой. — Многие достойные браки основаны на неравенстве возраста.
— Это гадко и нелепо.
— Слово "молода" кажется в твоих устах пренебрежительным. Это намек на гордыню, Кагемендра.
— Без многих лет вместе связь душ...
— Так раздели годы грядущие. Наконец мы добрались до сути. Ты отказываешься от жены из страха, ты глубоко ранен и боишься вновь вернуть себе полноту чувств. Тут не самопожертвование, а самолюбие. Каждая твоя рана — трофей, а страдания ты носишь, будто наивысшие награды. Но прошло время, друг, и мундир твой поистрепался. Кому как не жене стащить это рванье? Слушай же. Если ты не видишь смелости во взглядах женщин, то совсем ослеп. Хуже, презираешь достоинство женщины, потерянной много лет назад. Иди к Фарор Хенд. Хотя бы в этом инстинкты тебя не подводят. Только взгляни ей в глаза и увидишь — она не отпрянет.
Поглядев на него, она вдруг испугалась внезапной бледности лица. Душу пронизало раскаяние. — Ох, простите. Я совсем зарвалась. Пошлите меня подальше с проклятиями, я не обижусь. Таков мой порок, я рву любовь в клочья. Но заметьте, сир, что моя жизнь столь же жалка, а советы не в силах скрыть душевную горечь.
Он долго молчал, потом натянул поводья. — Стоит ли удивляться, Шаренас Анкаду, что мы так сдружились. Заехали на холм в ужасную бурю, чтобы нас до бесчувствия иссекло истинами. Ветер и трава насмехаются над нашей значительностью, природа смотрит холодно. Знай я тебя раньше, отверг бы все иные предложения.
Дыхание ее прервалось, по душе пробежал страх. — Я содрала бы с тебя шкуру.
— Сделав лучшим из трофеев.
— Носила бы ее, — шепнула она, встретившись взглядом, — с гордостью.
В этот миг, как будто солнце пронизало тяжелые тучи, печать прожитых лет пропала с изнуренного лица. Она увидела мужчину, которого когда-то любила женщина, мужчину, у которого война, насилие и предательство еще не украли все ценное. В следующий миг всё исчезло. Она опустила глаза.
— Больше мы не будем об этом говорить, Шаренас Анкаду.
— Нет, — согласилась она. — Думаю, нет. — Слова показались струями воды, исчезнувшими в трещинах камня.
— Уезжаю поутру. Будучи аристократом, я обязан официально отказаться от должности в Легионе.
— Солдат вроде тебя и Илгаста Ренда Урусандер ценит больше прочих. Вы стоите над пропастью, словно мост. Он видит в вас путь к компромиссу.
— Думаешь, он воспрепятствует?
— Да. То есть... если ты ускачешь сейчас, под покровом темноты, я же извещу командующего утром. Если гнев заставит его послать погоню, скажу, что ты уехал в Харкенас.
— Почему бы не уехать и тебе, Шаренас?
— Нет. Если слишком многие осторожные советники покинут Урусандера, он станет уязвим. Баланс нарушится, приспешники Хунна Раала получат преимущество.
— Урусандером не могут управлять глупцы.
— Он стар, Кагемендра. Не плотью — духом. Каждый день мы видим, как нерешительность терзает его, словно приступ подагры. Снова и снова выходит он из командного шатра — сам шатер стал ложью, притом опасной, ведь он отдал его в овладение белокожей ведьмы — выходит наружу и долго смотрит на стяг Легиона. — Она запнулась. — Не могу угадать его дум, но все же они меня тревожат.
— Кажется, — предположил Кагемендра, — он ценит присутствие Серап.
— Верно. Она самая рассудительная из шлюх Раала. Но так легко забыть, что она ему близка по самой простой причине, ведь она тоже из линии Иссгина.
Кагемендра хмыкнул: — Восстановить власть Легиона и богатства имения? Да, вижу, как переплелись желания.
— Многие амбиции произрастают из одного корня, — согласно кивнула она. Протянула к нему согретую конской шкурой руку, крепко положив на плечо. — Дай ей то, что посмел дать мне. Увидишь, что она ответит.
Он кивнул, не поднимая глаз. — Так и будет.
Шаренас позволила руке опуститься. И тут же, глядя куда-то за палатки, привстала в стременах. — Видишь всадника с флажком? Это сержант Йельд. Наконец-то мы получим вести о событиях в Харкенасе.
— Я тоже послушаю.
— Не позволь новостям тебя поколебать. Стань верным себе, Кагемендра, чувствуй долг лишь перед женщиной, которую возьмешь в жены.
Он вздохнул. — Как скажешь.
Оба понудили лошадей, медленно съехав с холма, давая скакунам размяться после долгого стояния на вершине. Клочки соломы взлетали над стерней, клубясь облаком, а пыль взлетала еще выше, словно не желая садиться.
Старые кресла в Сводчатом зале походили на троны, но только один остался нетронутым. Остальные были грудой обломков, сложенных в углу; Синтара гадала о причине учиненного над ними насилия. Сама она приобрела привычку сидеть на последнем кресле, прижимая затылок к оленьей коже подголовья. Стены были полны свитков и книг, в воздухе пахло пылью и плесенью. Слуги по ее приказу принесли больше свечей, свет залил каждую щель, изгоняя тени и сумрак. Желтоватый оттенок накладывался на белизну рук, и ее взгляду начинало казаться, что все тело преобразилось в золото.
Тьма — не единственная чистая вещь в мире. Нечто бурлит внутри нее, ослепительно яркое. Оно испугало Урусандера, изгнало старика из собственной твердыни, словно само ее присутствие стало угрозой Матери Тьме.
"Вполне верно. Я настоящая угроза Матери. И всем, кто склоняет пред ней колени. Но Хунн Раал прав. Не должно быть так".
Слабость и страх изгнали ее из Харкенаса, но по временам Синтара начинала воображать триумфальное возвращение, свет, заливший город очистительным огнем. Жалкие речные боги падут ниц. Мать Тьма попятится, ее секреты станут видны всем, как и пороки. Темнота — это лишь место, в котором прячутся. Хотя пролетало мгновение, и мечты эти казались старыми и прокисшими. Всего лишь, начала она понимать, отзвуки прежней жизни в храме.
Но... какому ребенку не ведомо, что ужасы крадутся в темноте? Глупо отрицать истину инстинкта. На вполне разумных основаниях боимся мы того, чего не видим, и не доверяем тем, кто таится во мраке.
Азатеная наделила ее неким даром. Сила растет внутри, словно мужское семя в утробе. Она ощущает себя полной крови, груди отяжелели, бедра раздались. Но утомления нет. Ей нужно мало сна, разум спокоен, невосприимчив к многочисленным рискам.
Урусандер так и не предложил ей официального убежища. — Я не священник, — сказал он. — И это не храм. Более того, верховная жрица: я не враг Матери Тьме.
Она снова вспомнила бегство из Харкенаса. Вместе с дюжиной самых преданных, забрав лишь личные вещи, они пробирались сквозь ночь. Страна вокруг внезапно стала чужой, угрожающей. Радости и удобства жизни в Цитадели язвили горькими воспоминаниями, душа познала ярость и презрение — душа, еще исходящая кровью ран, нанесенных жестокими словами Азатенаи.
Однако мечты о мщении оказались подходящим топливом, питавшим ее в трудные дни скитаний. Сила росла с каждым шагом, пока Цитадель уменьшалась за спиной.
Обещание Хунна Раала предоставить эскорт не сбылось. Ей казалось, что пьяный дурень утерял контроль над ситуацией. По ночам лес, что был слева, озаряли огни, днем его покрывала пелена дыма. Это расправлялись с отрицателями.
Ее вовсе не потрясло зрелище Нерет Сорра и крепости Вета, вид собравшейся армии — ряды и ряды палаток, большие загоны для лошадей, телеги, фургоны и сотни марширующих солдат. Легион вернулся; готовность, с которой отставные солдаты возвращались к прежней жизни, изгнала из головы приятные мысли о некомпетентности Раала. Она без всякого доверия смотрела на дозорный пикет, подходящий к дороге.
