— Вот как? Вы рассчитываете убедить меня, что у вас есть свои основания недолюбливать цетагандийцев? — На этот раз холод в голосе принца Форбарра слышен совершенно отчетливо.
Я дергаю щекой.— Отнюдь, сэр. Среди цетагандийцев есть те, кого я считаю личными врагами, и те, к кому я дружески расположен. Но к этой истории мои симпатии и антипатии отношения не имеют. Я просто рассудил, что ложь может быть выгодна только солгавшему, значит, вся эта мистификация направлена во вред Барраяру. Может, и Цетаганде тоже, — добавляю я после недолгого колебания.
— Дружески расположен, — немного смягчив тон, хмыкает Ксав. — Вы не стыдитесь в этом признаваться, юноша?
Почему-то мне кажется, что здесь звучит скорее ирония, чем гнев. Но все равно, сказанное цепляет меня слишком болезненно. — Приговора, по которому меня изгнали с Барраяра, для стыда достаточно, — огрызаюсь я почти машинально, прежде чем успеваю сообразить, что такое поведение не совсем уместно, и добавить: — Извините, сэр.
— Кстати, о приговоре. — Расхаживающий по проходу принц останавливается, поднимает палец. — Изгнание не предполагает наказания за то, что вы ступите на барраярскую землю, если я правильно помню. Это хорошо. Поступим следующим образом. Пока ваша информация проверяется, я предпочту, чтобы вы были в пределах досягаемости. Но держать вас связанным в катере — не лучшее решение. Вы пробудете это время в консульстве — в охраняемом, но комфортном помещении. Надеюсь, ваше желание помочь Барраяру поможет вам на день или два смириться с неудобствами, и вы дадите нам добровольное согласие. Так?
А если я скажу "нет" — меня оставят сидеть связанным в катере, а потом выбросят в пространство через шлюз, хотелось бы знать? Ладно. Аккуратные комнатки станционного консульства не похожи на мрачные застенки.
— Добровольное, сэр, — киваю я.
Обещанное заточение длится около полутора суток. В комнате есть кровать и санитарный блок, кормят меня сносно, бранью больше не осыпают и даже соглашаются, хоть и без восторга, передать моему бригадиру сообщение, что я вынужден взять пару дней за свой счет. Наверное, Пит решил, что я или загулял, или все-таки не рассчитал время, натолкнулся на ревнивого мужа, а теперь лечу сотрясение мозга. Комм-терминал в комнате предусмотрительно отключен, но мне приносят кипу барраярских газет месячной давности, и их содержанием я могу скрашивать окрашенную тревогой скуку.
В газетах по большей части официоз — естественно, кроме "Вестника Форбарр-Султаны" дипломатической почтой сюда периодики не доставляют, — но даже из повторяющихся сообщений о назначениях в кабинете министров и светской хроники можно сделать свои выводы. Например, судя по тому что на многих формальных мероприятиях отметился кронпринц, а не сам император, здоровье Его Величества Дорки оставляет желать лучшего. Не мудрено, в его-то годы; уже пожилой принц Ксав приходится ему сыном. Возможно, на Барраяре скоро грядет смена власти... И традиционная амнистия по поводу восшествия монарха на престол. Но мне на нее рассчитывать не придется, увы.
Утром второго дня ко мне является лично хмурый Форсуассон и нехотя сообщает. — Ваши подозрения подтвердились, Форберг. Милорд Ксав велел передать вам благодарность. Вы можете быть свободны. Вот ваш комм.
У меня на языке теснятся десятки вопросов, но нет смысла задерживаться, чтобы их задать — или чтобы насладиться торжеством над офицером безопасности, вынужденным сжав зубы признать мою правоту. Вместо законного удовлетворения от выполненного сложного дела я чувствую лишь усталость и тянущее беспокойство. Больше всего на свете мне сейчас хочется покинуть гостеприимные барраярские стены, из которых я, если честно, уже не надеялся выбраться. Взгляд Форсуассона сверлит мою спину весь путь до выхода. Полагаю, я обзавелся еще одним личным врагом.
И это надо принять во внимание. Принц Форбарра, отнесшийся ко мне со снисхождением и даже уважительно, уже покинул станцию, но глава здешнего СБ лейтенант Форсуассон остался здесь надолго. Мало того, что он меня и раньше ненавидел, как предателя; теперь к этому наверняка прибавилось унижение нешуточного выговора от начальства. Было бы разумнее покинуть эту станцию поскорее, не дожидаясь неприятностей. Не то следующая случайная встреча в коридорах наградит меня не только подбитым глазом. Или ко мне в комнату вдруг нагрянет с обыском полиция, да еще обнаружит там что-нибудь вполне достаточное для приговора. У меня уже есть два. Пожалуй, коллекционировать их — чересчур экзотическое увлечение.
Паранойя? Трусость? Попытка дуть на воду после того, как я неоднократно обжигался на молоке? Не знаю. Но когда интуиция вопит слишком громко, сложно не прислушаться к ее советам. Или хотя бы не попытаться логически проанализировать ситуацию, чтобы окончательно развеять или укрепить неосознанные страхи.
Что меня держит на станции? Деньги? На билет третьего класса заработанного за месяц хватит, если не лететь через полгалактики. Возможность услышать барраярскую речь? Сейчас моя ностальгия здорово потускнела.
Или может, то, что в пяти днях лету отсюда живет мой Иллуми?
Уже не мой, кажется. Месяц полного молчания, презрительная сухая записка от адвоката, и все. "Если ему было интересно, как ты устроился, он бы сам тебя отыскал", сказал Рау. И я не могу винить Иллуми, если, оскорбленный моим поступком, он решил выбросить меня из головы и постараться забыть дурман последнего месяца. Я уже давно не верю в чудеса и не жду от него писем.
И сам ему не написал ни строчки.
Черт. А, может, это он воспринимает молчание с моей стороны как знак разрыва, обиды, ненависти к его планете... мало, что за глупость может прийти в длинноволосую цетагандийскую голову? Может, он тоже боится написать мне, как я боюсь написать ему, чтобы не услышать окончательное и безнадежное "нет". Или, не дай бог, получить ультиматум, на какой способен влюбленный эгоист? Или он просто упрямо ждет от нахала извинений, подстегиваемый привычной гордостью?
Неожиданная мысль больно жалит и не дает покоя. Почему я сам ему не написал? Деррес уведомил меня, что мне не нужно опасаться судебного преследования за пределами Цетаганды, так чего же я прячусь? Жду, на манер прекрасной девицы в башне, появления рыцаря с букетом роз? Хватит тянуть. Если я собираюсь уехать далеко отсюда, нам с Иллуми найти друг друга или даже просто обменяться письмами окажется гораздо сложней, дольше и дороже.
Письмо по прямому лучу, на известный мне адрес Дерреса, с наивежливейшей просьбой передать вложенное содержимое лорду Эйри — я вдруг понимаю, что адреса Иллуми не знаю, — через сутки окажется на месте. Одновременно быть лаконичным и не выглядеть бесчувственным болваном с претензиями — вещь нелегкая; хорошо бы только получатель не расценил написанное как "где ты шляешься столько времени, негодяй, я исстрадалась в одиночестве"...
"Иллуми,Мое письмо будет коротким и касаться только двух жизненно важных вещей.Во-первых, я обязан извиниться. За оскорбивший тебя побег, за малодушное молчание. Еще я чуть было не сломал тебе жизнь, но за такое извинений не просят.И второе, и главное. Я должен спросить, как нам теперь быть. Осталось ли вообще какое-то "мы"? Нужен ли я тебе?Если ты ответишь "нет", если мое имя вызывает у тебя сейчас только досаду и раздражение, я пойму. Хотя, несмотря на все доводы разума, надеюсь услышать "да".Но каким бы ни был твой ответ, пожалуйста, ответь скорее. Эрик."
Вот так. Через пару-тройку суток я буду знать, на каком я свете. Получу в ответ "да" — можно будет расспросить, как именно представляет себе Иллуми нашу совместную жизнь, если нас разделяет несколько П-В туннелей и судебный приговор. Услышу, что гораздо вероятней, "нет", или письмо просто красноречиво станется без ответа — хоть попрощаюсь по-человечески. И тогда с чистой совестью можно будет думать об очередном побеге, хотя бы в сторону пресловутого наемного флота Бо.ГЛАВА 37. Иллуми
Каменные стелы со знаками семей, окруженные паутиной дорожек, застывшим лесом высятся под куполом, ладонями накрывшим мемориал Тысячи Доблестей. Нару, задержавшись у камня с именем своего дома, стоит неподвижно, а я, не решившись тревожить его светлую скорбь, кружу по тропинкам, читая знакомые имена. Кое-кого из удостоенных чести быть признанным образцом славы я знал лично — и некоторых слишком хорошо. Мимо камня с именем Хисоки я прохожу, не задерживаясь, зато на знак дома Эстаннис смотрю долго. Изящные линии, складывающиеся в надпись "Риз Эстаннис", еще свежи, курильница не погасла, и поминальные свитки, украшающие стелу, не успели пожелтеть.
Будь ты проклят, Риз Эстаннис, за свою глупую алчность. Стремясь расколоть мой дом, ты начал с коварного совета, а закончил покушением на убийство, и получил по заслугам. Вам с Хисокой будет о чем поговорить, встретившись по ту сторону бытия.
Нару, почтивший память своего родича, — двоюродного племянника, если память мне не изменяет, — улыбается, подойдя ко мне. Корзинка для свитков в его руке опустела, а накидка в тепло-коричневых и лиловых тонах в точности подходит последнему месяцу осени и поводу встречи. Теплое прощание, не несущее в себе обиды или тоски; мог ли отец подобрать мне наставника лучше...
— Здравствуй, Иллуми, — оценив мой вид внимательным взглядом, приветствует Нару. — Рад видеть тебя, но не рад, что у тебя такой уставший вид.
— И я рад видеть вас, милорд, — склонив голову, принимаю я предложенную партию. Охотно верю, что далек сейчас от совершенства: последние дни осени потребовали от меня научиться не только думать о многих вещах сразу, но и терпеливо ожидать возможности действовать, когда внутри все изнывает от нетерпения. — Благодарю вас за то, что вы хоть на время спасли меня от стряпчих.
Оставив за спиною окаменевшую честь Эстаннисов, мы посвящаем себя неторопливой прогулке по хитросплетениям дорожек. Увы, даже ласковая грусть предстоящего расставания не избавляет меня от мыслей о том, сколько из знаков почета прячет под собой гниль.
— Твоя решимость не поколебалась настолько, чтобы ты отказался от развода и передачи Старшинства? — поддразнивает Нару, почуяв мое настроение и явно желая превратить горечь в решимость.
— Вы же знаете мое упрямство, — поддерживаю я его намерения. — Я не стал бы задерживаться здесь и дня, но жажда перемен пока уступает чувству долга.
Нару кивает одобрительно.
— Срок твоего отъезда зависит лишь от усилий целой армии стряпчих и от того, как скоро будут подписаны бумаги?
Я согласно вздыхаю.
— Не думаю, что родичи способны сделать что-то сверх того, что уже сделано, чтобы удержать меня здесь, — обтекаемо формулирую. — Кинти и раньше не слишком цеплялась за этот брак, Лерой уже почти здоров...
— ... но тебе приходится изменять условия развода в соответствии с... недавними новостями? — осторожно переспрашивает милорд. Ах, хитрец. Полагаю, в общих чертах он уже в курсе событий — а то, что для него пока еще составляет тайну, я намерен скрывать от кого угодно из гем-лордов, но не от него.
— Наказание, уготованное Кинти, довольно сурово, — пожимаю я плечами, — но вполне заслуженно и не вредит семье. Я не стану загонять ее в угол, милорд.
— Из уважения к былым узам? — мягко продолжает Нару. — Или потому, что не желаешь рисковать установившимся миром? Не отвечай, мой мальчик. Я удивлен лишь тем, что ее вина стала известна.
Многозначительная пауза полна вежливого недоумения. Нару, как всегда, прав: обернись дело иначе, и я сам сделал бы все, чтобы вина моей супруги осталась одной из семейных тайн.
— Кинти пришлось признаться, — отвечаю я, проясняя ситуацию. — Выбирая между своей тайной и жизнью Лери, она выбрала сына, и я не могу сказать, что этому не рад. Думаю, на судей это тоже произвело благоприятное впечатление, иначе она не отделалась бы временным лишением прав заключать генетические контракты и участвовать в состязаниях.
— А тебе не приходило в голову, что это признание могло быть еще одной хитростью? — мягко спрашивает Нару. — Твоей супруге не откажешь в быстроте ума, и она знала про смерть Эстанниса... Она рискнула — и спасла Лероя, а ее кара оказалась мягче, чем могло бы случиться.
Увы, нет. Вина Кинти неоспорима, как ни хотел бы я иного.
— Она принесла Небесным документальные свидетельства, записи и вещи убийцы, — говорю я коротко, не желая вдаваться в подробности. — Как бы ни изощрен ум леди Эйри, она не хитрее всего суда вместе взятого.
— И надолго ее ограничили в правах? — ухватывает самую суть Нару. Жестокость наказания не такова, чтобы заставить его ахнуть, но перспективы дома Эйри он желает знать, как свою ладонь.
— На десять лет, — отмахиваюсь я. — Сравнительно с содеянным — сущая малость.
— Да, — кивает Нару, — тонко. Она не сможет блистать в ни в чем, что ей позволено обычаем, ей придется отойти на задний план, и, поскольку она будет вынуждена молчать о стороннем запрете, все сочтут ее отказ проигрышем и слабостью. Неплохо.
— Небесные хитры, — неодобрительно комментирую я, и признаю с неохотой.— Я не могу их не уважать, но не могу понять и поостерегусь иметь дело в дальнейшем. Признаться, я не понимал ранее, что чудес следует, в первую очередь, опасаться.
Нару разводит руками. — Бесполезно гадать о намерениях аутов и о том что прячется у них в рукавах.
— Я все думаю об этих... волшебных созданиях. — Я вздрогнув, вспоминаю прекрасные вспомнив радужные переливы змеиного тела. — Живой яд, живой антидот.
— Тебе позволено рассказать подробнее? — утвердив, наконец, свой свиток на одной из ветвей, Нару кивает в сторону близкой скамейки. Я киваю и, усевшись рядом с покровителем, приступаю к рассказу. Нару слушает молча, не мешая мне изливать душу; впрочем, последние дни утихомирили и ужас, и гнев, оставив лишь четкое понимание произошедшего.
— ... оба этих животных, — завершаю я, — всего лишь приспособления, способные контролировать проводимость нервных пучков миокарда. Я говорю со слов Эрни; все время, что он искал причины болезни Лери, он всего лишь искал не там. Мне самому в голову не могло придти, что излучение определенной частоты способно влиять на автономную иннервацию сердца, однако это — неоспоримый факт.
Не волшебство, не высшая истина, — с глупой обидой думаю я. Всего лишь умно настроенное оружие, едва не взявшее жизнь моего сына. Каким же я был наивным идиотом, раз считал, что чудеса следует почитать. Любое благо может стать оружием, любое лекарство — ядом.
— Опасные чудеса, — спокойно соглашается покровитель, выслушав мою сентенцию о том, что я сыт по горло умениями аутов. — Я надеюсь, ты не слишком подробно обсуждал эту тему с врачом? Он предан твоему Дому, но он — низший, и подобное знание может стать для него неуместным и опасным.
— Не слишком, — подтверждаю я. — Он низший, но не глуп, и дорожит жизнью.
— И он не был замешан в том, что задумала твоя жена? — спрашивает Нару напрямую. — На суде он был ее... Лероя, разумеется, свидетелем.
Если Эрни действительно замешан в этом деле...
