— Так, так, — бормотал Пан Тун, оглядываясь вокруг, — сбоку горы, к ним
примыкает лес, есть проходы для наступления. Врагу пути отхода неудобны...
Да! — заключил он. — Великолепно! Даже Сунь У и Сыма Жан-цзюй ничего
лучшего не смогли бы придумать!
— Вы слишком меня не хвалите, а дайте мне ваши указания! — попросил Цао
Цао.
Стоя на берегу реки и разглядывая двадцать четыре шлюза, обращенные на юг, и
большие корабли, за которыми, как за стеной, укрывались легкие суда, готовые
в любой момент появиться оттуда, Пан Тун, улыбаясь, заметил:
— Да, недаром идет о вас слава, господин чэн-сян! Вы великолепно
используете свои силы! Ну, Чжоу Юй, тебе скоро конец!
Цао Цао был очень польщен. Они возвратились в лагерь. Цао Цао пригласил Пан
Туна к себе в шатер и угостил вином. Зашла беседа о военном искусстве. Пан
Тун расхваливал храбрость и прозорливость Цао Цао, а тот в свою очередь
оказывал ему всяческие знаки внимания и уважения.
— Осмелюсь спросить, — продолжал Пан Тун, притворяясь пьяным, — есть у
вас в войске хорошие лекари?
— А зачем они? — спросил Цао Цао.
— Во флоте люди часто болеют, и хорошие лекари необходимы, — пояснил Пан
Тун.
В эти дни Цао Цао был крайне обеспокоен тем, что в непривычном климате среди
его войска распространилась какая-то болезнь, сопровождаемая рвотой. Многие
от нее даже умирали. Как же ему было удержаться и не расспросить Пан Туна?
— Система обучения флота у вас превосходна, — сказал ему Пан Тун, — но,
к сожалению, в ней не все совершенно.
— Так скажите же, что нужно исправить?
— Хорошо. Я могу вам посоветовать, как добиться, чтобы ваши воины не
болели и чтобы все они были готовы к совершению подвигов.
Цао Цао чрезвычайно этим заинтересовался.
— На великой реке Янцзы вода все время то прибывает, то убывает, волны и
ветер не утихают, — продолжал Пан Тун. — Воины, рожденные на севере и
никогда не плававшие на судах, болеют от непривычной качки. А вот если бы
железными цепями соединить все суда по тридцать-пятьдесят в ряд, да
наложить от одного к другому мостки, то не только люди, но даже кони
свободно могли бы передвигаться по ним! Тогда никакие приливы и отливы,
никакие волны и ветер не страшны!
— Благодарю вас за прекрасный совет! — радостно воскликнул Цао Цао,
вставая с цыновки. — Если бы не вы, как бы я разгромил Сунь Цюаня?
— Не стоит благодарности, господин чэн-сян, — ответил Пан Тун. — Это
всего лишь мое ничтожное мнение. Решать вы должны сами.
Цао Цао, не теряя времени, вызвал войсковых кузнецов и приказал ковать цепи
и скреплять ими суда. Воины, узнав об этом, радовались и ликовали.
Потомки об этом событии сложили такие стихи:
Огонь применили они в сраженье у Красной скалы.
Расчет Чжоу Юя совпал с расчетами Чжугэ Ляна.
Без хитрого плана "цепи", который Пан Тун предложил,
Наверно б герой Чжоу Юй не выполнил подвиг свой бранный.
Затем Пан Тун сказал Цао Цао:
— На том берегу многие герои недовольны Чжоу Юем. Я мог бы уговорить их
покориться вам, господин чэн-сян. Если Чжоу Юй останется в одиночестве, вы
сможете взять его в плен. А тогда и Лю Бэя нечего будет опасаться!
— Если вы действительно окажете мне такую великую услугу, я представлю
доклад Сыну неба и вам пожалуют должность одного из трех гунов! —
воскликнул обрадованный Цао Цао.
— Сделаю я это не ради титула, а ради спасения народа, — сурово ответил
Пан Тун. — Но если вы, господин чэн-сян, перейдете реку, будьте осторожны и
не чините насилий!
— Я действую от имени неба! — сказал Цао Цао. — Неужели вы думаете, что
я допущу насилие над народом?
Пан Тун поклонился ему и попросил охранную грамоту для своей семьи.
— А где живет ваша семья? — спросил Цао Цао.
— На том берегу. Я могу быть уверенным в безопасности семьи лишь в том
случае, если получу такую грамоту, — заявил Пан Тун.
Цао Цао повелел написать охранную грамоту, скрепил ее печатью и передал Пан
Туну. Тот с поклоном поблагодарил его и сказал:
— Я уеду, и вскоре вы можете выступать. Не ждите, пока об этом узнает Чжоу
Юй.
Когда Пан Тун садился в лодку, он увидел какого-то человека в одеянии даоса,
с плетеной бамбуковой шляпой на голове. Человек этот удержал Пан Туна за
руку и молвил:
— А вы и в самом деле храбры! Хуан Гай хитро придумал свое избиение и
послал сюда Кань Цзэ с письмом, а теперь явились и вы со своим планом
"цепи"! Но, боюсь, что суда не сгорят и все ваши расчеты пойдут прахом!
Правда, вам удалось ослепить Цао Цао, но меня-то вам не обмануть.
У Пан Туна от таких слов душа ушла в пятки.
Поистине:
Чтоб юго-восток победил, где сыщется средство такое?
А разве на северо-западе вовсе исчезли герои?
Если вы хотите узнать, кто был этот человек, посмотрите следующую главу.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
из которой можно узнать о том, как во время пира на великой реке Янцзы
Цао Цао слагал стихи,
и о том, как северные воины сражались на судах, скованных цепью
Пан Тун испуганно обернулся. Перед ним стоял его старый друг Сюй Шу. Это
немного успокоило Пан Туна, он огляделся по сторонам — поблизости никого не
было — и сказал:
— Жаль, если вы расстроите мой план! Ведь от этого зависит судьба
населения восьмидесяти одного округа Цзяннани.
— А какова судьба восьмисот тридцати тысяч воинов, находящихся здесь? —
улыбаясь, спросил Сюй Шу.
— Значит, вы действительно хотите расстроить мой план?
— Нет, я пошутил! — ответил Сюй Шу. — Лю Бэй в свое время осыпал меня
милостями, и я не забыл, что должен его отблагодарить. Но я поклялся никогда
не давать советов Цао Цао за то, что он обрек на смерть мою матушку. Не
тревожьтесь, я план ваш не стану расстраивать. Меня беспокоит лишь одно.
Я до сих пор повсюду следую за войсками Цао Цао. Всем известно, что когда
громят армии, не различают, где яшма, а где простой камень. Значит,
пострадаю и я? Вот вы и научите меня, как избежать этой беды. Тогда я буду
молчать.
— Вы такой прозорливый и дальновидный! — засмеялся Пан Тун. — Подумайте,
разве вам может грозить беда?
— А это я хотел бы услышать от вас! — сказал Сюй Шу.
Пан Тун наклонился к уху Сюй Шу и прошептал несколько слов. Сюй Шу повеселел
и поблагодарил его. Пан Тун попрощался, сел в лодку и уехал в Цзяндун.
Вечером Сюй Шу разослал своих верных людей по всем лагерям сеять какие-то
слухи. А утром воины, собираясь небольшими кучками, о чем-то оживленно
толковали. Соглядатаи донесли Цао Цао, что в лагерях идут разговоры, будто
Хань Суй и Ма Тэн в Силяне подняли мятеж и напали на Сюйчан. Встревоженный
Цао Цао созвал своих советников и сказал им:
— Когда я шел в поход на юг, мысль о Ма Тэне и Хань Суе не давала мне
покоя. Сейчас среди моих воинов ходят тревожные слухи, и я не знаю, верно ли
говорят... Во всяком случае надо принять меры...
Не успел Цао Цао договорить, как к нему обратился Сюй Шу:
— Господин чэн-сян, вы назначили меня на высокую должность, но, к
сожалению, до сих пор мне не удалось вас отблагодарить. Дайте мне три тысячи
конных и пеших воинов, и я пойду к заставе Саньгуань охранять горные
проходы... Если случится что-либо важное, я сообщу вам незамедлительно.
— О, тогда я могу быть спокоен! — воскликнул обрадованный Цао Цао. — Вы
возглавите войска, которые уже стоят на Саньгуане, и я дам вам еще три
тысячи воинов. С вами пойдет Цзан Ба! Отправляйтесь не мешкая!
Сюй Шу попрощался с Цао Цао и вместе с Цзан Ба выступил в поход.
В этом и заключался план спасения Сюй Шу, подсказанный ему Пан Туном.
Потомки сложили по этому поводу такие стихи:
В поход отправляясь на юг, тревожился все Цао Цао
О том, что Ма Тэн и Хань Суй поднимут на битву войска.
Одно только слово Пан Тун промолвил Сюй Шу, но спасенье
Явилось ему, словно рыбе, сорвавшейся с крючка.
Отправив Сюй Шу, Цао Цао немного успокоился. Он сел на коня и поехал
осматривать лагеря, тянувшиеся вдоль берега реки. Потом он поднялся на
главный корабль, где развевалось знамя со знаком полководца. Оттуда ему был
виден флот, выстроившийся в две линии. На всех судах под прикрытиями сидели
стрелки с луками наизготовку. Цао Цао расположился на верхней палубе
большого корабля. Это происходило зимой, в пятнадцатый день одиннадцатого
месяца двенадцатого года Цзянь-ань [207 г.].
Небо было чистое, дул слабый ветер, и река спокойно катила свои воды. Цао
Цао велел подать вино и устроить пир для своих военачальников.
Смеркалось. Над восточными горами взошла луна, ясная, как солнце.
Поблескивавшая при ее свете великая река Янцзы напоминала широкую полосу
белого шелка.
Цао Цао восседал на палубе. По обе стороны от него, опираясь на копья и
алебарды, стояли телохранители в расшитых узорами шелковых одеждах.
Гражданские и военные чины расселись по старшинству.
Перед глазами Цао Цао, словно на картине, раскинулись горы Наньбин. На
востоке взор его охватывал реку до самых границ Чайсана, на западе — до
Сякоу. На юге высились горы Фань, на севере тянулся Улинь — Черный лес.
Какой необозримый простор! У Цао Цао стало легко и радостно на душе, и он
сказал своим гостям:
— Подымая войско во имя справедливости, против злодеев, я поклялся
принести народу Поднебесной мир и покой. Могу ли я не иметь успеха в любом,
даже самом трудном, деле, обладая несметным войском, надежным и преданным
мне? Остается только покорить Цзяннань, и тогда в Поднебесной не будет ни
смут, ни тревог, и мы с вами сможем радоваться великому благоденствию и
наслаждаться богатством и славой.
— Мы искренне желаем, чтобы вы, господин чэн-сян, поскорее отпраздновали
победу, — дружно ответили военачальники. — Ведь от ваших успехов зависит и
наше благополучие.
Цао Цао приказал подать еще вина. Все пили до полуночи. Цао Цао, уже совсем
охмелевший, произнес, указывая рукой в сторону южного берега:
— Чжоу Юй и Лу Су не понимают требований времени! А мне помогает само
небо! На мое счастье, недавно явился ко мне один человек, который станет
язвой сердца для моих врагов.
— Не говорите об этом, господин чэн-сян, — предостерег его советник Сюнь
Ю, — а то как бы не раскрылась тайна!
— Здесь сидят мои друзья, — засмеялся в ответ Цао Цао. — Чего мне
опасаться? Просчитались вы, Лю Бэй и Чжугэ Лян! — воскликнул он, махнув
рукой в сторону Сякоу. — Со своей комариной силой вы задумали Тайшань
потрясти! Ну, не глупо ли это?
И добавил, обращаясь к военачальникам:
— В нынешнем году мне исполнилось пятьдесят четыре года, и если я
приобрету Цзяннань, мне будет чему радоваться! Были мы когда-то большими
друзьями с Цяо-гуном, и я знаю двух его дочерей. Какие это красавицы! Мало
таких найдешь в Поднебесной. Вышли они замуж — одна за Чжоу Юя, другая —
за Сунь Цэ. Но ничего! Дайте мне только захватить Цзяннань, и тогда я все
равно возьму себе в жены красавиц Цяо! Я поселю их в башне Бронзового
воробья, которую воздвиг на реке Чжанхэ! Будут они меня услаждать в годы
моей старости. Вот тогда все желания мои исполнятся!
Цао Цао громко рассмеялся.
Танский поэт Ду Му сложил об этом стихи:
В песке схороненная пика вовек не покроется ржою.
История прежних династий — в металле ее острия.
Но если бы ветер восточный был на руку не Чжоу Юю,
То жить бы красавицам в башне Бронзового воробья.
Вдруг до слуха Цао Цао донеслось карканье ворон, летевших на юг.
— Что это вороны кричат ночью? — изумился он.
— Они видят светлую луну и думают, что уже рассвет, — ответили
приближенные. — Покинули свои деревья и кричат.
Цао Цао опять рассмеялся. Он был уже совершенно пьян. Опираясь на копье, он
встал на носу корабля, поднял наполненный вином кубок, низко поклонился
реке, потом выпил вино и, наклонив копье, сказал военачальникам:
— Этим копьем я громил Желтых, полонил Люй Бу, уничтожил Юань Шу, покорил
Юань Шао. С этим копьем я проник в северные области, дошел до самого Ляодуна
и исколесил вдоль и поперек всю Поднебесную! Никто не смел противиться моей
воле! И сейчас я чувствую такой подъем духа, что мне захотелось петь.
Подпевайте мне!
И он запел:
За чашей вина нам хочется петь и смеяться,
Не думать о том, что мало живет человек,
Что, словно роса в лучах восходящего солнца,
Пройдет наша жизнь, растает недолгий наш век.
Веселье души в согласье живет с вдохновеньем,
А с думой лихой забота живет заодно.
Я средство нашел от дум и забот отрешиться:
Советую всем это верное средство — вино.
И черный халат, и ворот зеленый носил я
В минувшие дни, не зная ни дум, ни забот.
А ныне гостей зову я игрою на лютне,
Как старый олень на луг свое стало зовет.
Седой, словно лунь, играю на стареньком шэне,
Сзываю друзей, пою, озабоченный тем,
Что время придет и пальцы застынут на струнах,
Настанет тот час, когда я умолкну совсем.
Забота всегда грызет изнутри человека.
Кого этот червь усердьем своим не извел!
Весь край исходил на юг от реки Хуанхэ я,
Но только нигде я места себе не нашел.
Во время бесед, во время пиров и веселья
Я помнил о том, что есть благодетель и друг.
Бледнеет луна, и гаснут высокие звезды,
И стаи ворон и сорок улетают на юг.
Кружатся они вокруг облетевших деревьев,
Но негде им сесть: ни ветки нигде, ни сучка!
Гора не тоскует о том, что не видит вершины,
Вода не тоскует о том, что она глубока.
Один Чжоу-гун великой мечтою томим,
Мечтою о том, чтобы слиться с народом своим.
Цао Цао умолк, но песню тотчас же подхватили другие. Веселье текло
безмятежно. Вдруг один из присутствующих произнес:
— Господин чэн-сян, разрешите вас спросить, почему вы перед самой битвой
произнесли слова, которые не предвещают благополучия?
Это сказал Лю Фу, цы-ши округа Янчжоу. Он уже давно служил Цао Цао и имел
немало заслуг. Во время смут он установил власть в своем округе, собрал
разбежавшийся народ, создал школы, расширил поля для военных поселенцев и
внес порядок в управление и просвещение.
— Что в моих словах может предвещать неблагополучие? — спросил его Цао
Цао, все еще опиравшийся на копье.
— Луна бледнеет, гаснут звезды, сороки и вороны летят на юг — разве это
вещает благо?
— Да как ты смеешь портить мне веселье? — загремел вдруг Цао Цао и,
подняв копье, насмерть поразил Лю Фу.
