Ощущение давящей тяжести на груди и животе исчезло.
— Сейчас я уйду, момбацу сан наместник, — тарсачка наклонилась к нему вплотную, опустившись на колено. — Но не забывай нашего разговора. Помни -твоя жизнь висит на самом тонком волоске из всех возможных, и только я способна не дать ему порваться.
Движение воздуха — и она исчезла во тьме, оставив после себя слабый запах, от которого наместник немедленно почувствовал возбуждение. Сука. Наверняка она использовала какие-то феромоны, чтобы охмурить его на рынке. Ох, сука...
Наместник потер саднящее бедро, перевалился на бок и с трудом поднялся на ноги. Тихо охая, он захромал к дому. Ну за что, за что ему такая напасть? Разве он сделал что-то плохое? Разве только в его городе существуют нелегальные публичные дома? Но спорить с бешеной стервой — себе дороже. А вдруг она забудет отдать ему противоядие?
12.08.858, перидень. Северо-Западный Граш, город Тахтахан
— Потерпи еще немного, — тихо сказала Аяма. — Сегодня ночью все изменится. Насовсем.
Они вдвоем сидели в комнате Суэллы — той самой, в которой девушка провела столько страшных ночей, бессильно мечтая о смерти. Суэлле до сих пор слабо верилось в рассказанное Аямой. Уничтожение Дракона в Сураграше, новое государство во главе с правительством из иноземцев, конец ее рабства — все казалось нереальным, словно прочитанным в книжке о какой-то совсем другой жизни. Здесь и сейчас ее окружали лишь грязные глинобитные стены, жужжащие мухи и пробивающиеся сквозь неплотные занавески жгучие солнечные лучи. Нет, не верится.
— Держись, безымянная ты наша, — Аяма ободряюще ткнула ее кулачком в плечо. — Сегодня ночью. Только не соверши какой-нибудь глупости, ладно? И держись подальше от Тиксё. Она, вероятно, уже полностью пришла в себя.
— Почему она не сдохла, стерва? — пробормотала Суэлла, чувствуя, как манипуляторы против воли скручиваются для таранного удара. — Ведь как хорошо все началось! Почему ты не придушила ее ночью подушкой? Никто бы и не заподозрил ничего плохого.
— Потому что человеческую жизнь и без того слишком легко прервать, — Аяма строго взглянула на нее своими раскосыми агатово-черными глазами. — А вот восстановить — невозможно.
— Она заслужила смерть, — Суэлла понимала, что ее несет, но сдерживаться ей становилось чем дальше, тем сложнее. — Заслужила! Она свела с ума нескольких девочек, ни в чем перед ней не провинившихся! Это все равно, что убить — нет, хуже, чем убить! Превратить человека в животное...
— Я пытаюсь понять, как их лечить. Думаю, что сумею им помочь. — Аяма встала с каменной физиономией. — Сейчас я иду к Тобосе — я уже почти нащупала очаги... в общем, поняла, что делать. Изменения почти наверняка не являются необратимыми. А месть не имеет смысла, прошлое изменить невозможно. Следует лишь позаботиться о том, чтобы в будущем проблемы не повторились.
Она заколебалась.
— Знаешь, Тиксё — очень несчастный человек, — наконец сказала она. — У... одной моей знакомой эффектор пробудился в сороковом, когда даже у нас в Катонии девиантов убивали. Она бежала и несколько периодов пряталась от людей. Она рассказывала мне, что помнила о том времени. Одна, голодная и замерзшая, боящаяся людей, прячущаяся в заброшенных домах, убивавшая тех, кто слишком приблизился к ней... Даже много лет спустя она испытывала такой ужас при воспоминаниях, что мне становилось не по себе. Ей повезло, ее подобрали и выходили. А вот о Тиксё не позаботился никто.
Ее лицо смягчилось.
— Потерпи до ночи. И постарайся не нервничать слишком сильно.
— Аяма... — хрипло из-за пересохшего горла спросила Суэлла. — Кто же ты такая? На кого ты работаешь?
— Сейчас? На себя. Исключительно на себя. Скоро все узнаешь.
И дверь со скрипом затворилась за ней.
Интересно, что случится ночью? Как-то слишком много загадок. И вообще вся Аяма для Суэллы по-прежнему оставалась одной большой странной загадкой. Другие катонийки, содержащиеся здесь же, совсем другие: потухшие, сломанные, сдавшиеся. Покорно ложатся под приходящих мужчин, вздрагивают от властного слова жреца и, похоже, полностью смирились, что вернуться в ту, заокеанскую жизнь уже никогда не сумеют. Аяма же... Она, кажется, искренне получает удовольствие от приходящих мужчин — или, во всяком случае, пытается его получать, и не видит в том ничего плохого. Ну ладно, можно списать на заморские нравы. Она совершенно не боится жрецов — и те даже не пытаются помыкать ей, как поступают с другими женщинами. Хорошо, пусть даже она тайный агент, сильный девиант, эмпат, специально тренирована обходиться с людьми — тренирована, да? — и прекрасно умеет избегать острых углов. Но она еще и неизменно приветлива и ровна со всеми, и те из "кающихся жриц", что еще не утратили хоть какой-то вкус к жизни, уже давно числят ее своей подругой. И — чудо из чудес — она не просто наглая настолько, что рискует спорить со жрецами, пусть и по мелочам, но и выходит из споров победительницей. А как она поет на утренних молитвах! На верующую она походит так же, как кувшин — на черного гуара, но ее голос украсил бы любую оперную сцену, не только облупленный зал провинциального храма полузабытого божка. Народу на утренних молитвах (и пожертвований, разумеется) с тех пор, как она начала петь в хоре, существенно прибавилось, и сам настоятель относится к ней весьма благосклонно.
Солдаты Дракона тоже ее не трогали, хотя не упускали случая попользоваться другими женщинами на дармовщину. Казалось, они вовсе ее не замечают — ни те пятеро, что живут здесь уже давно, ни восемь новых, что появились откуда-то на днях, голодные, грязные и с затравленными взглядами.
И еще Аяма единственная, кто уже неделю ходит за Тиксё после случившейся с той солнечного удара: кормит, полубессознательную, жидкой кашей с ложечки, выгребает из-под нее дерьмо, моет и переодевает. Она что, и в самом деле жалеет эту безумную суку?
Она — странная. Очень странная. Но ей хочется верить. И если она говорит, что все вот-вот изменится...
Внезапно Суэлла почувствовала, что не в силах больше сидеть в затхлой душной каморке. Стены давили на нее, и она, не выдержав, вскочила, вышла в коридор и, пробравшись тихими пустыми коридорами, выскользнула из боковой двери храма. Здесь слишком опасно — большой двор, по которому периодически ходят жрецы и богомольцы, каждый из который способен до нее докопаться. Но во внутренний двор без особой нужды не выйти: стоящее в зените солнце уже превратило его в раскаленную печь. Здесь же, сбоку от главного входа, шелестят деревья, стоит прохладная тень, иногда доносится запах воды из священного фонтана посреди двора и, самое главное, если правильно спрятаться, ее не увидеть, если не искать специально. Она уже не первый раз забиралась сюда, когда становилось невмоготу, и до сих пор ни разу не попалась. Часто она сюда приходить не осмеливалась, но если не сейчас, когда все живое сидит по домам, спасаясь от жары, то когда?
Если к ней приведут клиента и не обнаружат в келье или общей комнате, то накажут. Если ее обнаружат здесь, то накажут вдвойне. Пусть. Ей нужно послушать шелест листвы и посмотреть на голубое небо хотя бы несколько минут, иначе она просто свихнется.
Она забралась в неглубокую нишу в стене, где когда-то стояла статуя, а сейчас валялась просто груда обломков песчаника, и примостилась так, чтобы острые осколки не резали ноги и седалище. Она оперлась спиной о стенку и положила ладони на теплую пыль земли. Затем закрыла глаза, наслаждаясь временной тишиной и покоем. Тишина. Полуденная тишина, и даже кусачие мухи жужжат лениво, словно по обязательству. Кстати, а кусают ли мухи Аяму? Даже вечерами, когда все закутываются в материю, чтобы укрыться от вылезающей из дневных укрытий мошкары, она все так же щеголяет в короткой открытой тунике — и ни разу даже не почесалась. Шкура у нее дубленая, что ли?
Суэлла сидела, расслабившись и чувствуя, как ей овладевает дрема. Неясные образы мелькали под опущенными веками, кружась в цветном хороводе, и истома охватила ее тело тяжелым гнетом.
— И что у нас тут?
От грубого мужского голоса она вздрогнула и распахнула глаза. Охранник стоял перед ней, широко расставив ноги и уперев кулаки в бедра, и его гнилой прищуренный взгляд не предвещал ничего хорошего. Он из новеньких, сообразила Суэлла. Из недавно появившихся боевиков Дракона. Он вряд ли знает ее в лицо, как старые охранники, а потому поведет себя как... как ему заблагорассудится. Мразь. Микан и старые охранники хотя бы интуитивно чувствуют границу, которую нельзя переступать. А что сделает этот?
— Я вижу, кающаяся жрица отлынивает от своих обязанностей? — зловеще поинтересовался охранник. — Спряталась в тенечке вместо того, чтобы ожидать очередного покаяния? И даже для отвода глаз никакой работы не прихватила? Что молчишь, шлюха траханая?
— Я плохо себя чувствую, момбацу сан, — сквозь зубы процедила Суэлла, чувствуя, как внутри разгорается бешеная ярость. — Прости меня, я покорно умоляю...
— А! Чувствуешь, значит, плохо? — охранник сплюнул, попав на тонкий древесный ствол. Деревья во дворе тоже считались священными, осененными благодатью самого Тинурила, но охраннику, похоже, было все равно. Возможно, он и не подозревает о том, что здесь священно, а что нет. Просто бандит с большой дороги, нашедший укромное сытное местечко. — А ну-ка, поднимайся. Сейчас найдем какого-нибудь доктора, и он тебя живо вылечит.
Он наклонился и дернул Суэллу за плечо. От него шибануло козлиным запахом застарелого пота. Суэлла покорно поднялась. Все-таки вляпалась. А может... Она бросила быстрый взгляд по сторонам. Значительная часть двора скрыта выступающей частью храма, но людей поблизости вроде бы нет. Если она сейчас сломает ему шею...
А она сумеет сломать ему шею? Поднимется ли у нее рука? Одно дело — убить в ярости, не контролируя себя, и совсем другое — хладнокровно, по расчету. И все же...
Секундное колебание стоило ей идеи.
— Эй, Микан! — во все горло рявкнул охранник, таща ее за собой за руку к центральному входу в храм. — Слышь, Микан! Ты где?
— Здесь я! — донесся из-за угла голос. — Чего надо?
— Посмотри, что я нашел в кустиках! — охранник дернул Суэллу вперед и добавил ей ускорения мощным тычком в спину, так что та, потеряв равновесие и запнувшись, упала на утоптанную землю, больно ударившись коленями и ободрав ладони. Когда она подняла голову, перед ней с раздраженной миной стоял Младший Коготь, а за его спиной маячил еще один мужчина, высокий, лысоватый, с проседью в густой черной бороде и... неуловимо, слишком неуловимо знакомый.
— И что? — резко спросил Микан. — Нашел — и?
— От работы отлынивает, — сообщил охранник. — Чё с ней делать? По башке?
— Я тебе самому по башке щас дам! — рявкнул Микан. — Что тебе сказано было? Бабам внешность сохранять, за нее деньги платят. Попортишь внешность — сам вместо нее работать пойдешь, понял?
— Ну ладно, не по башке. А делать-то чё? — отповедь охранника ничуть не смутила.
— Верни в келью и засади ей в наказание как следует, если хочешь. Меня не грузи, у меня разговор серьезный с человеком, не видишь, что ли? — Микан мотнул головой в сторону незнакомца. — Да поаккуратнее с ней, идиот! Помнишь, кто она такая?
— Чё? — охранник озадаченно почесал в затылке. — А, ну да, чё-то было такое...
— Вот и не болтай языком лишний раз. Исчезни.
— Да кончай ты волну гнать, в натуре, — охранник сплюнул в пыль. — Не маленький, блин. Ты! — он несильно пнул Суэллу в бедро. — Встала, быстро. И пошла к себе.
Суэлла покорно поднялась. Ярость черным пламенем вспыхнула у нее в груди, напружиненные для удара манипуляторы подрагивали, но она сдерживалась. За меня накажут других напомнила она себе. Других. Держись. Сегодня ночью все изменится. Неважно, как, но изменится.
— Стой! — чужак внезапно поднял руку. — Я тебя помню. Женщина без имени, так? Микан, кто она такая?
Теперь Суэлла вспомнила его голос и силуэт. Странный клиент, две недели назад не прикоснувшийся к ней и пальцем и безмятежно прохрапевший всю ночь. Она так и не разглядела его толком в предрассветной мгле. Вот, значит, какой он...
— Шлюха в борделе, — Микан пожал плечами. — Тебе-то что, Хоцобой?
— Она тарсачка. Невооруженным глазом видно. Ты совсем спятил, тарсачек силой в борделе держать? Хочешь свои яйца сырыми сожрать? Если на сторону просочится, тебя даже заступничество Смотрящей не спасет.
— Да пошел ты! — огрызнулся Микан. — Я-то при чем? Я храм охраняю, борделем жрецы управляют. Вот они пусть с тарсаками свои отношения и разруливают.
— Думаешь, они станут разбираться? — недобро прищурился мужчина. — Что-то я сомневаюсь. С огнем играешь, Микан, плохо кончится.
— Я сказал — пошел ты! — рявкнул Младший Коготь. — Без тебя разберусь! Сказал, что нужно — и вали отсюда. Тоже мне, учитель жизни!
Движения чужака Суэлла не увидела. Вот он стоит расслабленно и безмятежно — и вот уже ствол непонятно откуда выхваченного пистолета упирается Микану в подбородок, и тот неподвижно застывает с разведенными в сторону руками.
— Запомни, малыш, — процедил чужак, — я очень не люблю, когда мне хамят. Особенно такие сопливые щенки, как ты. В следующий раз, когда разинешь свою вонючую пасть, вспомни об этом, иначе рискуешь больше не вспомнить ничего и никогда. Дракона больше нет, и ты сейчас всего лишь шпана с большой дороги. Раздави тебя — и никто даже не заметит. Так что поумерь свой гонор, мальчик, или плохо кончишь.
Он неторопливо убрал пистолет куда-то под хантэн.
— Я задал вопрос, — сказал он как ни в чем не бывало. — И ответа не получил. Кто она? Почему с ней нужно быть поаккуратнее?
— Синомэ она, — неохотно ответил Микан, потирая подбородок пальцами и с ненавистью разглядывая чужака.
— Только-то? — саркастически поинтересовался тот. — Тарсачка, синомэ, под клиентов ее подкладываете, не предупреждая — мелочи. А если бы она меня придушила той ночью?
— Она знает, что будет, если рыпаться попытается, — буркнул Микан. — Не придушила бы.
— Ну-ну... — усмехнулся чужак. — Надеюсь только, что когда она тебя прикончит, меня рядом не окажется.
Он бросил на Суэллу странный взгляд — ей показалось, или в нем и самом деле крылась искра сочувствия? — повернулся и пошел к выходу из храмового двора. Стоящий за воротами храма джип завелся и зафыркал. Младший Коготь смотрел в спину с седобородому с нехорошим прищуром, словно целился из пистолета.
— Что он за хрен с горы? — осведомился новый охранник. — Ведет себя, как наместник.
— Глаз Великого Скотовода, — Микан скривился. — Сволочь. Смотрит всегда так, словно он святой, а мы — духи немытые. Хозяйка его, Смотрящая, стерва, сама тарсачка, а с борделя бабло стричь не брезгует. И про эту, — он кивнул на Суэллу, — все знает, только сообщать родственничкам что-то не спешит.
Внезапно, безо всякого перехода, он отвесил Суэлле оглушительную оплеуху. Та пошатнулась, но все-таки сумела удержаться на ногах. В ушах зазвенело, перед глазами поплыли белые и черные пятна: ударил Младший Коготь от души. Хорошо хоть раскрытой ладонью, а не кулаком, чтобы не портить лицо.
