Савай Вей"нья спорить не стал. Молча кивнул и пошел к своим, чтобы похоронить погибшего от копья прятавшегося в тхереме врага сородича.
Мен-ыр отвязал Со. Собака узнала хозяина и ластилась к нему, радостно и возбужденно подвывала.
— Откуда она здесь? — спросил Ге-пья, тоже узнав собаку.
— Её сегодня поймали, — ответила ему жена. — Сама пришла. Кагаа привязали её. А вон она, — кивок в сторону пленницы-Кагаа, — говорила, что там нашли чьи-то следы. По ним и повел Нагаха своих воинов.
Мен-ыр присел рядом собакой, взял её за щеки.
— Где Кья-па, где Сикохку, Со? Веди меня к ним. Нужно скорее их найти.
Со только виляла хвостом и лизала его лицо и руки.
Савай Вей"нья отдал приказ и женщины в сопровождении десяти охотников потянулись к лесу. Ге-пья в последний раз обнял жену. Мен-ыр видел, как она что-то сказала ему и лицо вожака охотников запылало красным огнем.
— Они убили мою дочь, — сказал Ге-пья, подходя к Мен-ыру. — Не успокоюсь, пока не перебью всех Кагаа! Пойдем, тахэ, Савай Вей"нья, вон, уж рукой машет.
Мен-ыр поманил Со и они пошли за отрядом, уже вышедшим на след Нагаха. Со тявкнула, обернулась к хозяину, помахала хвостом и побежала вперед. Мен-ыр попытался остановить её окриками, но собака не послушалась, скрылась среди покачивающихся на тропе людей. Тхе-хте стал обгонять воинов, быстро поравнялся с возглавлявшим отряд па-тхе Ге-ч"о.
— Твоя собака? — спросил тот Мен-ыра.
— Моя...
— Вон она, вперед ушла. Должно быть, знает куда идет, знает за кем гоняется Кагаа. Ничего, — успокоил он, — вовремя нагоним Нагаха, не дадим в обиду соплеменников.
Савай Вей"нья ободряюще улыбнулся. Но волнение не оставило Мен-ыра после слов па-тхе. Сердце учащенно билось в его груди и вовсе не от быстрой ходьбы вверх по склону занесенного снегом холма. Душа ныла, но не от отвращения к тому, что случилось на охотничьем стане Кагаа: кровавая расправа над беспомощными врагами осталась уже позади — в прошлом; сейчас его волновало другое: кто тот человек, с кем пришла Со и за кем идут воины свирепого вождя Кагаа, Нагаха? И еще: успеют ли Тхе-Вей спасти его, не нагонят ли его Кагаа первыми? "А что если это Кья-па?" — все время спрашивал себя Мен"ыр, торопливо переставляя снегоступы по рыхлому снегу.
Снег, летевший из облаков весь день и немного ослабевший к вечеру, сейчас повалил опять с прежней силой. Уже трудно было различить впереди рыжую шерсть Со, ходко шедшей впереди отряда. Собака временами останавливалась, поджидала людей, а затем снова исчезала в белой дымке кружащихся снежинок. Быстро темнело. Но Савай Вей"нья не остановил отряд: след к утру может совсем замести и тогда его будет уже не найти. Движение замедлилось. Теперь шли почти на ощупь. Взобрались на холм. Здесь след повернул на север, по гребню. Идти по выдувам стало легче, ноги не увязали в снегу. Со выныривала из темноты, тыкалась носом в руки тхе-хте и вновь исчезала во мраке. Мен-ыр, опираясь на копье, настырно шагал вперед, уже опередив остальных.
Позже, когда на землю опустился ночной мрак, его нагнал Ге-пья.
— Поворачивай, поворачивай, — сказал он, кладя тяжелую руку на плечи Мен-ыру. — Савай Вей"нья остановил людей: воины устали. Надо передохнуть, а то к утру оружие поднять никто не сможет.
Мен-ыр нахмурился, протер длинным рукавом обмерзшее лицо, смахнул ледышки с ресниц и бровей.
— Холодно, — повел плечами вожак охотников. — Пойдем, там, наверное, костер уже развели.
Они вернулись по следу. За небольшим бугорком, у поросли молодых елок, горел костер. К нему, тесня друг дружку, сбились усталые и озябшие воины. Мен-ыр и Ге-пья протиснулись к огню, протянули заиндевевшие пальцы к жару.
— До утра отдохнем, потом дальше, — шепнул вожак охотников. — Снег меньше идет. К утру перестанет вовсе.
Охотники поели сушеного мяса, смешанного с белым жиром, попили отвара из бурдюка, ловко пристроенного кем-то меж двух горящих лесин, начали укладываться. Савай Вей"нья расставил сторожевых, которых надлежало сменить в середине ночи, чтоб тоже успели хоть немного отдохнуть, и сам тоже привалился к тлеющему стволу, улегшись на груду наломанного лапника. Мен-ыр, кутаясь в пэ-мэ, тоже старался уснуть. Завтра понадобится силы, много сил. Завтра будет бой. Нужно хорошенько отоспаться, чтобы лук не дрожал в руках. Только вот внутри от волнения все подпрыгивает, щемит сердце, никак сон не идет. Тхе-хте ворочался, подставляя то один, то другой бок теплу, исходящему от потрескивающего огня, никак не мог удобно улечься: то ветка колола, то затекала рука.
Среди ночи прибежала Со. Разбудила Мен-ыра, позвала с собой: тыкалась мордой в его лицо, тащила зубами за рукав. Мен-ыр, хотел было, поймать её, привязать ремнем к ноге, но не успел: собака выскользнула из рук и растворилась во мраке.
На рассвете мы остановились: Ойты совершенно вымоталась и, усевшись в сугроб, отказалась идти. Мы подошли к ней и молча воззрились на её раскрасневшееся лицо. Старуха морщилась и потирала колени и поясницу.
— Бабушка, — обратилась мама к Ойты, — сейчас передохнем, я натру тебе ноги мазью. А когда пойдем, отдашь сумку мне.
Сухие пальцы старухи вцепились в сумку, висевшую у неё на боку.
— Зачем? Я сама понесу. У вас и так поклажи немало. — Рука её разжалась, опустилась бессильно. Она покачала головой. — Дело тут вовсе не в сумке, — сокрушенно сказала Ойты, — дело во мне. Я задерживаю вас, как уже не раз бывало до этого. Я старая и совсем больная. Даже если выбросить суму — ты ведь понимаешь, Кья-па, — ничего не изменится: все равно, буду плестись позади и вам придется поджидать меня.
Мама отворотила от старухи лицо; губы её зло зашевелились. Я втянул голову в пэ-мэ.
— Сколько же об этом говорить-то можно?! — выдохнула мама и ударила копьем по заснежено еловой ветке; снег зашелестел и осыпался.
Ойты тут же затихла, даже стонать перестала.
— Сикохку, — крикнула мама, — ломай ветки, будем костер разводить. Надо согреть бабушку, да мазь сготовить.
Я поднял на неё испуганные глаза.
— Давай-давай, поторапливайся. Дымом от костра мы себе не навредим: враги все равно по следу идут.
Я стал сламывать сухие сучья, при каждом их треске ощущая, как по спине пробегают мурашки. Снег с потревоженных деревьев осыпался мне на голову и плечи. Мама уже достала из сумки травы, растерла их в порошок. Я развел огонь; от волнения делал это нескладно и долго. Мама тяжело сопела. Когда пламя поднялось над маленькой кучкой хвороста, мама достала нож, срезала бересту, свернула из нее черпак. Из ветки, расщепив её повдоль, сделала длинную рукоять. Набрала в черпак снега и подставила его над пламенем. Ойты мрачно наблюдала за нашей суетой, покачивая подбородком. Когда снег в черпаке растаял, мама отлила немного воды на снег, а в чашу насыпала порошок из трав, начала размешивать грязно-зеленое зелье палочкой.
— Холодная, потерпи, — сказала она, подсаживаясь к старухе. Помогла Ойты вылезти из пэ-мэ, задрала её обшарпанную юбку. Старуха поежилась от холода. Мама быстрыми и ловкими движениями натерла приготовленной мазью её коленки. — Теперь одевайся и подсаживайся к огню.
Ойты оделась, мама подвела её к костерку. Потом мама вытащила из корзины несколько кусочков сушеного мяса.
— Поешьте, — сказала она, пихая нам в руки скудную еду. — И ты бабушка, обязательно поешь. Нам нужны силы.
Мы пожевали холодное, безвкусное мясо, потушили костер, натянули на плечи лямки корзин. Мама взяла у Ойты сумку. Я помог старухе встать на ноги, подал посох.
— Теперь вперед! — взбодрила нас мама и пошла вдоль края густого ельника. Мы пошли за ней.
Из хмурых туч над головой опять посыпался снег. Вскоре он разошелся настолько, что скрыл за своей пеленой окружающие холмы. Мы шли наугад, но я не сомневался, что мама ведет нас точно на восток, следуя не то приметам, которых я не замечал, не то какому-то неведомому чутью. Я оглядывался по сторонам и мне казалось, что мы уже давно заблудились среди заснеженных лесных просторов Ге-эрын. Мы шли глубокими распадками, перелезали через гулкие осыпи, взбирались по крутым склонам. Как же здесь не сбиться с правильного пути? Но мама уверено вела нас все дальше и дальше.
Мы шли уже достаточно долго. Обогнули холм, спустились в узкую долину, сплошь заваленную буреломом. Идти стало тяжелее, приходилось петлять меж завалов коряжника. Мама значительно опередила меня и Ойты, скрылась в зарослях сизого осинника.
— Эй! — долетел до меня окрик.
— Эй! — ответил я, давая знать, что мы идем за ней.
— Эй! — отозвалась за спиной Ойты.
За осинником я нагнал маму. Она поджидала нас на краю осыпи, зияющей черными провалами меж заснеженных камней. Мы стали ждать Ойты, изрядно подотставшую где-то сзади. Ждали долго. Мама начала волноваться. Наконец, даже за луком потянулась.
— Заждались? — Из-за осинника показалась Ойты, медленно переваливающаяся с боку на бок. — А я там присела отдохнуть. Думала вы дальше пойдете. Все равно остановитесь где-нибудь и я вас нагоню.
Она говорила это с улыбкой, но старалась не смотреть на нас. Мама поджала губы.
— Ты так больше не делай, бабушка, — сказала мама, подступая к остановившейся подле нас старухе. — Если устала — говори, все остановимся. Но так не делай.
Ойты в смущении опустила глаза, развела руками.
— Хлопоты вам одни со мной, — буркнула она и мы начали взбираться вверх по склону, решив оставить трудно проходимую низину.
Подъем оказался долгим. Склон был крутым, каменистым, да еще сплошь покрытым кустарником. До вершины мы так и не дотянули. Едва до половины поднялись и упали на снег. Отдышавшись, стали всматриваться вдаль, пытаясь разглядеть своих преследователей. Но только не увидели мы ничего: снег, падавший из низких туч, закрывал обзор, растворял леса и холмы.
— Наверное, они где-то близко, — упавшим голосом сказала мама. — Если, конечно, идут за нами. Кто знает, может, не найдя нас в пещере, они не пошли дальше.
— Да, — кивнула Ойты. — Должно быть так. Иначе давно догнали бы. Ведь это я не даю вам идти скорее.
Мама укоризненно посмотрела на неё, но на этот раз ничего не сказала.
Налетел порыв ледяного ветра, разорвал белую пелену. Показался холм, который мы только что огибали. Мама привстала и вдруг вся задрожала.
— Сикохку! — тихо позвала она.
Я поднялся на ноги, посмотрел на холм. Мама указала рукой на лес, темнеющий у его подножия. Я вытер прилипший к ресницам снег, вгляделся попристальнее. Снег опять начал заволакивать все вокруг, но я успел заметить какое-то движение на краю леса. Я испуганно глянул на маму, она зашипела на меня и жестом приказала молчать. Я опустился на подогнувшиеся колени.
То, что я успел разглядеть, пока снег не скрыл от моих глаз опушку леса, повергло меня в ужас. Там были люди. Я, конечно, не успел их пересчитать, да в этом и не было смысла. Ясно было одно: погоня близка и враги, почти что, нагнали нас. Мама повернулась к Ойты, наигранно беспечно улыбаясь. О, духи, она еще и улыбается! УЛЫБАЕТСЯ!
— Ну что, бабушка, отдохнула? — спросила она, неторопливо подходя к старухе.
Ойты насупилась.
— Ну, что видно? — спросила она.
— Ничего. Показалось... — мама, все еще растягивая губы, потянула Ойты за руку, помогая подняться. — Пойдемте. А то ветер крепнет. Метель начинается. Обогнем склон и в лес спустимся. Там тише будет.
И опять потянулись мы по глубокому снегу. Ветер бил и хлестал нас колючим снегом, мешал идти. Одежда трепетала под его порывами и не спасала от холода. Пригибаясь к земле, мы брели по неровному склону под подбадривающие окрики мамы, пробивающей тропу. Я шел прямо за ней и нет-нет, да и наступал на её снегоступы, но мама не ругалась, не просила меня подотстать на два-три шага. А ветер дул еще пуще прежнего. Разыгралась настоящая снежная буря. Мама внезапно остановилась и обернулась, притянула меня к себе.
— Спускаемся. Здесь оставаться больше нельзя. Погибнем, — услышал я сквозь завывания пурги её надрывный голос.
Сзади в меня врезалась Ойты. Мама рукой показала ей вниз. Ничего не видя вокруг, мы начали спускаться. Вот уже появились первые приземистые елки с обмерзшими неживыми верхушками. Мама остановилась. Я поравнялся с ней. Ойты закашляла сзади. Мы с мамой стояли на самом краю скалистого обрыва, не очень высокого, но вполне достаточного для того, чтобы, упав с него, расшибиться если не насмерть, то во всяком случае изрядно покалечиться. Внизу топорщились острые камни и сухостоины, а за ними все терялось в серой пелене. Мама потянула меня вправо в обход опасного места. Ойты замахала руками, давая понять, что согласна. И мы опять пошли.
Миновав обрыв, мы начали спускаться по сыпучей осыпи. Снегоступы не держались на мелком камне, вырывавшемся из-под ног. Мы с трудом сохраняли равновесие. Похожи мы были больше на медведей, вставших на задние лапы, чем на людей. Долго спускались. Я несколько раз падал и отбил себе все коленки. Наконец, впереди проступили первые большие деревья. Мы рванулись к ним: лес обещал укрытие от хлестких ударов бури. Мы залезли поглубже в лес, выбрали кедр, нижние ветви которого были погребены в снегу и забрались под него. Обтирая покрытые ледяной коркой лица, стали располагаться на отдых.
— Сегодня лучше никуда не ходить, — заметила Ойты и пристально посмотрела на маму. Та смутилась, заерзала на месте. — Нам ведь ничто не угрожает? Погоня если и была, теперь уж точно поворотится. Так? — Мама поежилась под её взглядом, отвернувшись, закусила губу.
— Так... — слабым голосом ответила она и уронила голову на грудь.
Ойты хмыкнула что-то себе под нос, но я заметил, что тень недоверия все еще держится в ее глазах. Старуха разгребла неглубокий снег у основания ствола и прилегла на оголенную замшелую землю. Широко зевнула, потянула ноги, заворчала.
— Хорошо бы костерок развести, — пробормотала она и опять — быстрый взгляд на маму. — Что думаешь, Кья-па?
Мама пожала плечами. Растерянное лицо её было обращено на меня.
— Так что: костер будет? — Голос старухи задрожал от раздражения.
— Рано еще. Сейчас посидим немного и дальше пойдем. Лучше уйти подальше от пещеры. До вечера-то далеко еще...
Старуха спорить не стала. Прикусила язык и откинулась на спину.
Прислушиваясь к вою ветра, я боялся обнаружить в нем какие-нибудь посторонние звуки. Казалось мне, что враги уже спускаются с холма по нашему следу и все ближе и ближе подступают к нашему убежищу, хотя я понимал, что враги, как и мы, застигнутые внезапной бурей, отсиживаются где-нибудь в лесу; лезть на лысую гору, куда уходила наша тропа, где негде укрыться и где ветер особенно силен, было бы полным безумием: Горный дух может так заиграть с человеком, что он и не поймет, что заблудился, а когда схватится, будет уже поздно — замерзнет, сгинет в снегах. Да, Горный дух коварен. Где-то заскрипела сухая лесина, треснул сук на дереве. Ловя ухом каждый новый звук окружающего леса, я содрогался от страха. Враги-то совсем близко. А вдруг не убоялись Горного духа (кто знает, как сильны их Помощники?), не испугались пурги и продолжают гнать наш след. Тогда можно ждать их совсем скоро. Если, конечно, след не заметет. "Хорошо бы", — одними губами прошептал я и помолился духу-Покровителю.
