— Новый отчет из Одиннадцатой провинции, — сообщил Бухгалтер. — Опять резкое падение поступлений.
— А казалось бы, старый, проверенный товарищ, — вздохнул Суорд. — Но давайте не будем делать скоропалительных выводов. Пусть ваши люди проведут расследование и установят, что это — несчастный случай, некомпетентность или...
— Я понял, — кивнул Бухгалтер. — Я возьму это дело под свой контроль. Хотя, по моему первому впечатлению, здесь именно или...
Суорд снова вздохнул. Многие друзья его молодости, занимающие посты в руководстве Союза, недовольны, что их, старых борцов, оттирают на второй план новенькие — быстроглазые и ловкие. Но быстроглазые и ловкие, как правило, честно и безупречно выполняют свои обязанности, а стоит поручить что-то конкретное "старой гвардии", как они тут же все заваливают или, что еще хуже, воспринимают свой пост как кормушку. Надо признать, эти деятели способны только ораторствовать или писать статьи, при этом они выглядят на редкость здравомыслящими и толковыми людьми, а вот к реальным делам их подпускать все-таки не стоит...
Бухгалтер ждал. Он всегда чувствовал, когда беседа окончена, а когда — нет.
— Интересная информация, — сказал Суорд, показывая еще одно донесение. — Кажется, мне надо будет завтра поехать в Столицу.
— Вы успеете вернуться до заседания Центра?
— Постараюсь. Или свяжусь по одному из Столичных терминалов. Если же не получится, проведите его, пожалуйста, за меня.
— Никаких проблем, — сухо улыбнулся Бухгалтер. — С учетом повестки, будет много крику, но мы справимся. В самом крайнем случае, я отложу дебаты по четвертому пункту до вашего возвращения...
Бухгалтер вышел, а Суорд снова застыл, глядя на еле заметные язычки пламени. Да, в Столицу необходимо поехать. Это, конечно, еще не шанс и даже не полшанса, но в его положении не стоит пренебрегать и одной тысячной.
Глава 40. Чувство цели
Сон покинул его и не пожелал возвращаться. Да и попробуй тут снова заснуть, если солнце, жаркое летнее солнце, несмотря на ранний час, уже успело подняться над вершинами деревьев и светит прямо в глаза даже через плотные шторы.
И зачем он выбрал себе комнаты на солнечной стороне? Кажется, это было зимой.
Широко зевнув, он откинул в сторону покрывало и свесил ноги на пол. В эту секунду специальный фотоэлемент должен был зажечь сигнал в комнате для прислуги.
— Светлого пробуждения, Ваше Высочество!
Вот и камердинер, тут как тут. За дверью ждал, что ли?
Еще раз широко зевнув, он встал. Камердинер помог ему скинуть ночную тунику и набросил на плечи халат из приятно прохладного "мокрого" шелка. Ступая по мягкому ковру, в котором ноги утопали почти по щиколотку, он подошел к окну. Камердинер и тут подсуетился, отодвинул шторы и распахнул окно в парк.
И почему летом человек так и норовит проснуться с восходом солнца? Хотя, какой тут восход, вон оно, куда успело вскарабкаться! Светит себе и светит с незамутненно ясного неба.
Сегодня будет жаркий день.
Молитву произнести, что ли? Новому утру и ясному солнцу. Да ну ее! Все равно, никого рядом нет, а камердинер стерпит. И не такое терпел, бывало.
Ладно. Перейдем, пожалуй, сразу к водным процедурам. Камердинер снова забегал, открыл перед ним нужную дверь. Ковер под ногами сменился мягким, чуть пружинящим губчатым пластиком.
Вот он, его персональный зал для омовений. Рай в представлении санитарного врача или ополоумевшего сантехника. Целая дюжина вделанных в пол громадных ванн, почти что мини-бассейнов с бурлящей ароматизированной водой разной температуры и приспособлениями для гидромассажа. Искусственный мини-водопадик. Волноимитатор. Мыльный барабан. С полторы дюжины душей разной интенсивности и режима вдоль стен. И в углу, в отдельной кабинке, три мраморных унитаза разной высоты, но одного и того же нежно-голубого цвета.
Зачем ему столько? Умывальник-то там всего один. Всегда хотел спросить, только не знал, у кого. Для гостей, надо понимать. Д-да...
Сюда бы, в это фаянсово-мраморное великолепие, да парочку девчонок пошустрей для этого ... гидромассажа!...
Нет. Нет настроения. Как там говорится? "Настроение нужно только для любви, для битвы оно не годится". Вот его-то у него и нет сегодня, этого настроения. Кто рано встаёт, тот этим ... мизантропом стаёт. Ну ... тем, у кого вечно морда кислая. И взгляд страдающий.
Какой у него нынче взгляд, страдающий? А, тьма его разберет! Вот морда точно кислая. И волосы дыбом. Ну, это поправимо.
И камердинер опять здесь же. Принял халат и ждет тут весь из себя и готовый к приказам.
— Сегодня только душ, Фруамс.
И ухом не повел. А ведь все понимает, шельма. Ну и ладно. Пусть себе. Уходит.
Теперь можно и процедуры. Посидел немного на каждом из трех голубых унитазов — из принципа, побрызгался под душами, плюхнулся в бассейн, где водичка попрохладнее, постоял под потоками теплого воздуха в сушилке... Хорошее настроение все никак не приходило. Мрачно взял с полочки над умывальником зубную щетку с безукоризненно прямым полосатым столбиком пасты. Вот зараза, и как это ему всегда так ровно удается? Он вон сколько сам пытался — и никак! Учат их там, пасту на щетку намазывать, в какой-нибудь школе камердинеров, что ли?
Он засунул щетку в рот и нажал на кнопку. Та привычно заурчала и зашевелилась, елозя по его зубам.
Нет, не привычно. Что-то в ней было сегодня не так. И вообще, все было не так. И камердинер все время лезет на глаза, хотя обычно внимания на него — не больше, чем на столик у кровати.
Неудачно что-то денек начинается.
Он с отвращением швырнул щетку в умывальник, прополоскал рот специальным составом для укрепления десен и с помощью вездесущего камердинера облачился в банный халат — махровый и пушистый.
— Чашечку туа, ваше высочество?
И стоит уже наготове с подносом. Да уж конечно, как это — после омовения, да без чашечки туа? Дворец, надо понимать, от этого обрушится.
Туа был превосходным. Как всегда. Но каким-то слишком стандартным. Вот в том маленьком кафе, на улице Сияющих Высот, в него, очевидно, добавляли малюсенькую щепотку пряностей, что придавало напитку совершенно особый вкус.
И тут ему захотелось сплюнуть. Первосортным кэтэркорским туа. Прямо на ковер. Воспитание не позволило.
Не будет больше никакого кафе на улице Сияющих Высот. И вообще, кончились его прогулки. Нет уже ни запасной личной карточки, ни лазейки в заборе. Он, принц первого ранга Тви оэро-Кэноэ Кэвирноэрон, отныне пленник во дворце. Как птичка в клетке. Большой-пребольшой и очень золотой клетке. Со всеми удобствами. С решетками и охраной.
Внезапно ему сделалось очень жалко себя. И дернула его нелегкая родиться племянником Императора, по порядку престолонаследия — третьим в очереди! Есть в космофлоте такое понятие — дубль-резерв, резерв резерва. Вот он и есть тот самый дубль-резервист, после двоюродного брата — кронпринца и отца — младшего брата царствующего Императора. И оставаться ему таковым — всю жизнь, даже если нынешний кронпринц сам станет Императором и у него появится хоть дюжина сыновей.
"Имеющий в имени священное сочетание "оэ" да останется навечно в лучах сияния трона". Эк, как загнул! Выучили, зар-разы! А для чего, спрашивается? Кому нужны в наше спокойное время резервные наследники? Заговоры устраивать? Да было бы, из-за чего стараться! Вот дядя-Император, величие из него, конечно, так и прет: не говорит, а вещает, не ходит, а шествует, не ест, а... Ну, и так далее. Вся жизнь — сплошной ритуал, ни дня для самого себя. И работка, что не позавидуешь. Молитва рассвета, молитва заката, церемонии всякие, а в свободное время — указы подписывать, что из Канцелярии Совета Пятнадцати приносят. И что самое паскудное, все эти церемонии и ритуалы давным-давно утратили свой сакральный смысл (ишь, какой термин ввернул!). Ну, простите нас, предки, плохие мы у вас потомки. Что для вас было верой, для нас — привычка. И дурацкая, надо сказать.
И вот скажите, кому такое добро нужно? Попросили бы — сам бы отдал, вместе с тремя унитазами и электрической зубной щеткой. Или обменял бы на что-нибудь. Да вот беда, желающих нет.
Жизнь несправедлива. Вот его двоюродный дядя, принц Кхаэро, в этом списке резервных наследников — четвертый, сразу за ним, значит. Так ему никто жить не мешает. Служит себе в свое удовольствие в Звездной Гвардии, во дворец является по большим праздникам, на церемонии его и канатом не затащишь, а сам, небось, когда хочет — в город. Кробро попить. Или туа. Кэтэркорского, с пряностями! У-у-уй!
А вот ему — низ-зя! Не положено. Не годится, мол, дубль-резервному наследнику престола с простолюдинами якшаться. В любое Императорское поместье — всегда пожалуйста. На спецкурорт, в охотничьи угодья — с дорогой душой. В театр — в специальный день и в специальную ложу, но тоже можно. А чтобы вот, просто так, без свиты, да прямо по улицам, да в книжный магазин — ни-ни. И вообще на публике появляться без должной пышности — ни-ни. А служить — так только кумиром народным. Мерзость.
Великие Звезды! Ну почему, ну зачем он вступился за того идиота четыре дня назад?! Сам лопухнулся, пусть сам бы и расплачивался! Не расстреляли бы его, в конце концов. Правду говорят, что самое страшное наше чувство — жалость, потому что она заставляет совершать безумные поступки.
Хотя в глубине души он знал, что не мог поступить иначе. Воспитание-с...
Продолжая жалеть себя, он поставил пустую чашку на услужливо подставленный поднос. За спиной камердинера вырисовался личный парикмахер с феном и набором инструмента для укладки волос.
— Потом. После тренировки.
Наставник уже ждал его в спортзале, облаченный в черно-красный спортивный костюм и в головной повязке голубого императорского цвета.
Именно то, что ему сейчас нужно. Чистая, не замутненная сознанием работа тела. Бросок. Еще бросок. Уклонение. Обратное сальто с перекатом. "Разорванное кольцо"... И вдруг ноги отрываются от пола, а сам он оказывается лежащим лицом вниз на матах с вывернутой за спиной рукой, и твердая, как железное дерево, ладонь наставника нежно касается его шеи.
— Вы сегодня невнимательны, принц, — констатирует факт наставник, рывком поднимая его на ноги.
Вот напасть! И всего-то был простой "обратный крюк"! На такой примитив он не попадался вот уже два... нет, почти три месяца, после той... э-э-э... Замнем тему.
— Вам нужно серьезно потренировать уклонения, — говорит наставник. — Отключите сознание, доверьтесь вашему мозгу, дайте энергии свободно течь через вас — только тогда вы сможете увидеть атаку еще до ее начала. И гибкость, гибкость! Путь амитанаграи-ре — это путь гибкости. Вы молоды, у вас гибкое тело, и это должно стать вашим преимуществом. Продолжим!
И вперед! И не жалеть себя! Тренированное тело гибко и послушно. Уклонение! Уклонение! Обратный прогиб! Стремительно летящий в лицо металлопластовый имитатор клинка словно сам собой оказывается зажатым между ладонями! Наставник одобрительно хмыкает. И снова атака! Кувырок с заваливанием! Кулак наставника проходит вскользь по ребрам! Подсечка в шпагате! Подскок! Сальто с двойным выпадом! Летящая нога встречается в воздухе с рукой, и вот он снова лицом вниз на матах, кажется, на том же самом месте.
— Не так уж плохо, — с ноткой одобрения произносит наставник. — Для сегодняшнего дня неплохо. Можно сказать, что мы провели с вами полноценную тренировку. Но помните, принц. Никогда не думайте о посторонних вещах во время схватки. Даже учебной. Никогда!
Легко сказать, не думать! Счастливый человек! Сейчас, небось, переоденется, спустится на станцию спецподземки, покажет охране свой пропуск и пойдет себе, свободный и счастливый, куда ему захочется. Несправедливо. Наставнику можно, а ему, принцу первого ранга, племяннику Императора — нельзя. И все тут.
После душа он оделся сам, без камердинера. Раньше это мелкое нарушение порядка всегда доставляло ему небольшое удовлетворение, сейчас — только раздражало. Тоже мне, достижение, сам натянул штаны, и уже гордится собственной самостоятельностью. Фу. Белоручкой был, белоручкой и остался.
И наконец, завтрак. В Малой Столовой, хотя она только называется Малой, а на самом деле больше спортзала.
Гонг.
— Ее Высочество леди Элаэнне! Его Высочество принц Кэноэ!
Престарелый церемониймейстер, пыжась, стукает своей палкой по паркету.
— Доброе утро, мама!
— Доброе утро, Аутви! Ты сегодня рано встал?
Она всегда называла его только детским именем, да еще с уменьшительно-ласкательным префиксом. И правильно. Детское имя — оно свое, а взрослое, хотя оно и звучное, и красивое, и с этим, священным сочетанием, не отцом с матерью дадено, а Управлением Императорских родственников. Отчего и чувствуешь себя неудавшимся экспериментом.
Пауза грозила слишком затянуться.
— Да, мама, — поспешно сказал он. — Как проснулся в семь утра, так и все. Зато столько времени оказалось до завтрака.
— Вот и хорошо, — улыбнулась леди Элаэнне. — А то прибежал, похватал что-то наспех, и снова бежать.
Он наклонил голову. И верно, в последнее время он, действительно, вечно опаздывает на завтрак. И от того торопится.
— Тебе налить сока? — спросил он, чтобы скрыть смущение.
— Налей, Аутви. Аурканрового. А тебе чего положить? Наша Нриант по секрету призналась, что ей сегодня особенно удались тосты. Вот эти, с соленым сыром и ломтиками копченого мяса. Попробуешь?
Широкое лицо главной поварихи Нриант, стоящей за спиной матери у передвижного столика со снедью, расплылось в улыбке. Все-таки, необычный человек его мама. Все ее очень любят, и родственники, и слуги. И ничем она вроде бы таким не выделяется — невысокая, чуть-чуть полноватая, привлекательная, но совсем не похожая на холеных придворных красавиц, да и выглядящая на все свои четыре дюжины с хвостиком. Но с ней всегда так хорошо и спокойно, и есть у нее такая... добрая аура. Он и не помнит, ругала ли она его когда-нибудь, даже в детстве. Если и ругала, то тут же отходила. Надменно-ледяная тетя Стоэмран, и та рядом с ней становится похожей на человека...
У леди Элаэнне была привычка читать за едой, но сегодня ее книга лежала на краю стола названием вниз. Но и этого хватило ему, чтобы безошибочно опознать Тоолна, того самого, что он купил в городе четыре дня назад. В этом не было ничего удивительного: библиотека у них была общая, и то, что он тоже пополняет ее, всегда вызывало в нем чувство гордости и удовлетворения. Но сейчас эта книга только напоминала ему об утрате.
— Ты сильно расстроился из-за того, что не сможешь сегодня пойти в город?
Ну вот, его мама, оказывается, еще и телепат.
— Расстроился? По-моему, здесь нужно какое-то другое слово. Какая бы она ни была, но это была часть моей жизни. И она мне нравилась.
— А помнишь, как ты когда-то любил прятаться в самых неожиданных местах, и мы с бабушкой вечно тебя искали?
— Это было давно, мама. Я уже не ребенок.
— Да, Аутви. Ты уже вырос. Но тебе по-прежнему не нравится твоя жизнь.
