Долго отсиживаться под пологом из заснеженных ветвей кедра мама нам не дала. Поднялась, погнала нас из укрытия опять под натиск снежной бури. Ойты причитала и стонала, хмурила брови, закатывала глаза к небу и просила Праматерь образумить несносную Кья-пу. Вновь взгромоздили мы с мамой на спины корзины, набитые едой и шкурами, взяли копья; Ойты подняла свой посох, нахохлилась, последней покинув гостеприимный кедр.
Мама более не скрывала волнения, и все время подгоняла нас. Теперь я шел впереди, выбирая, как умел, дорогу, а мама замыкала шествие, помогая старухе перелезать через сокрытые под снегом коряжины. Ветер немного стих, но снег шел по-прежнему плотный. На одном из привалов мама незаметно отвела меня в сторону и шепнула, что враги наверняка уже идут по следу.
— Не знаю что делать, — призналась она. — Думаю, не уйти нам. Бабушка уже совсем выдохлась...
Тем не менее, мы все шли и шли. Не обращая внимания на жалобы Ойты, мама не давала ей останавливаться, гнала и гнала её вперед, точно ленивую собаку. Потом я завел нас в такой бурелом, что маме пришлось снова вставать впереди и выводить нас оттуда. Ойты снова оказалась в конце и быстро отстала. Оборачиваясь, я следил, чтобы силуэт её не скрылся из глаз. Миновав широкую поляну, окруженную смешанным лесом, мы свернули на юг: мама решила, что нам надо бы сменить направление, чтобы враги подумали, что мы, идя на восток, делали просто далекий обход и что цель наша на самом деле находится где-то в Ге-эрын.
Прошагав еще немного, мама остановилась.
— Будете идти до того холма, а после свернете на восток — туда, — указала она направление, — влево свернете. А я попытаюсь запутать врагов. — Она заглянула мне за спину и вдруг вся изменилась в лице. — А где бабушка?!
Её крики заглушил нарастающий вой ветра. Я оглянулся: Ойты не было...
Утром отряд Тхе-Вей подошел по следам Кагаа к узкому скалистому распадку, спускающемуся к заснеженной поверхности небольшого озера. Соблюдая осторожность, воины начали спускаться вниз. Чтобы не угодить в ловушку, Савай Вей"нья выслал вперед разведчиков. В вершине распадка, у самого леса набрели на заснеженный жертвенник. Долго разглядывали, очищая камни от снега.
— Такие наши люди делают, — уверенно сказал Савай Вей"нья. — Кагаа складывают камни по-другому.
Все согласились. Жертвенники Кагаа встречали и они действительно выглядели иначе: низенькая загородка из мелких камней, с трех сторон закрывающая большую плиту, куда и клали подношения. А здесь все было привычно: широкий камень покоился на двух валунах поменьше.
— Наверное, тут где-то их тхерем стоял... — сказал кто-то, но оканчивать фразу не стал, заметив как заволновались Сау-кья.
Савай Вей"нья нахмурился. Провел пальцем по бровям, смахивая снег.
— Не опоздать бы, — сказал он и повел отряд дальше.
За несколькими поворотами догнали прижимающихся к каменной стене разведчиков. Те сообщили па-тхе, что впереди виден вход в пещеру. Мен-ыр, присоединившись к Савай Вей"нья, выглянул из-за уступа. В скале увидел черное закопченное отверстие, перед которым были раскиданы остатки жердяной загородки, клочки шкур, связки трав и прочая мелочь. Никого видно не было. Только многочисленные следы на утоптанной площадке перед входом в пещеру. Враги похозяйничали в пещере, перевернули и поломали все, что было можно и двинулись дальше, о чем говорила широкая тропа, уходившая вниз по распадку.
— Там никого нет, — шепнул Савай Вей"нья и, обернувшись к ожидавшим его воинам, махнул рукой. Отряд вслед за передовыми, направился к пещере. Мен-ыр первым вошел в неё и стал осматриваться по сторонам. Как и снаружи, здесь были разбросаны останки утвари, меха, оленьи рога, обломки искромсанных костей. В глубине пещеры он обнаружил разваленный шалаш из пересохшего лапника, который насобирали, должно быть, еще по осени: он успел пожухнуть и полностью пожелтеть. По тому, как сильно были закопчены стены и свод пещеры, тхе-хте определил, что люди здесь жили достаточно продолжительное время.
Кто-то за спиной Мен-ыра поджег разбросанный лапник. Взвившееся вверх пламя осветило пещеру. Из полумрака выступили разбросанные останки тхерема, кедровые шишки и ягоды, устилавшие щебнистый пол.
Тхе-хте прошел в самый дальний конец пещеры и поднял поломанную стрелу. Поднес к свету. Его тут же обступили со всех сторон.
— Сделана плохо, — заметил Ге-пья, трогая древко пальцем, — но стрелять можно — и добавил, взглянув на затупившийся наконечник, выточенный из лиственницы. — Не Кагаа делали. На наши походит, только хуже.
— Так ведь женщина была... След-то был женский, — напомнил Савай Вей"нья , беря находку Мен"ыра в свои руки. — От того и неумело стрела сделана. Значит, охотников среди них не было. Женщины скорей всего. — Посмотрел на Мен-ыра и поспешил добавить: — Может и с детьми...
Тхе-хте почувствовал, как задрожали губы. Провел ладонною по лицу, чтобы скрыть волнение и торопливо вышел под серое низкое небо, бросающееся снегом. Перевел дух.
Снизу из долины донесся крик ворона — условный знак: разведчики сообщили, что путь свободен. Воины дружной гурьбой вышли из пещеры и потянулись по тропе. Мен-ыр был уже на середине спуска до озера, пытаясь догнать разведчиков, скрывшихся в кедраче на дальнем его берегу. Его никто не попытался остановить: каждый понимал, что Мен-ыр спешит по следам своей надежды.
Тхе-хте скатился к озеру, пересек его, вошел в мрачный кедрач, присевший под тяжестью пышной пихты. Впереди вилась тропа и Мен-ыр быстро и легко шагал по ней, подумывая даже снять снегоступы, чтобы двигаться еще быстрее, но, заметив маячившие где-то впереди спины разведчиков Ге-ч"о, не стал слишком спешить: обгонять их он не станет, без разрешения па-тхе, да и здравый смысл подсказывал, что подобный поступок будет неразумным, так как сейчас любым необдуманным шагом можно было испортить все. Заметят его Кагаа и тогда один Ге-тхе всевидящий знает, что станется. Тут надо действовать осторожно, наверняка. Мен-ыр догнал разведчиков и вместе с ними продолжил преследование вражеского отряда.
Снег усилился. К полудню поднялся ветер.
К этому времени Мен-ыр и передовые Ге-ч"о уже перешли тропу, ведущую от стойбища Сау-кья на Двойном озеро в горы. За тропой след врагов повел прямиком на восток. Посовещавшись, разведчики двинулись дальше, но вскоре остановились. Один их них обратил внимание, что на следах Кагаа кое-где видны отпечатки собачьих лап.
— Со, — решительно заявил Мен-ыр. — Моя собака. Она с ночи убежала. Идет за Кагаа.
Осмотрев следы по-пристальнее, разведчики пришли к выводу, что следы совсем свежие: их еще не сильно замело, отпечатки были отчетливыми.
— Надо дождаться Савай Вей"нья, — заявил старший из Ге-ч"о. — Он скажет как быть.
Как не хотелось Мен-ыру скорей бежать дальше, как не щемило сердце, но и он вынужден был согласиться с остальными: лучше так — пусть Савай Вей"нья сам решит, как надлежит действовать, не время горячить кровь. Они остановились под елью у тропы и стали поджидать пока подойдет отряд.
Ждать пришлось недолго. Вскоре среди деревьев завиднелись силуэты людей. Разведчики вышли им навстречу, рассказали Савай Вей"нья, что нашлась собака Мен-ыра и что следы Кагаа недавние.
— Ну что ж, — сказал па-тхе Ге-ч"о, выслушав сбивчивые объяснения воинов. — Держите оружие крепче: Кагаа уже рядом!
Оттеснив других, к Савай Вей"нья подступили Сау-кья. Вперед выступил Ге-пья.
— Па-тхе, — начал он. — Дозволь нам идти впереди. Мы не закончили начатое: еще бьется сердце злого Нагаха, еще не отведали наши стрелы и копья его крови. Погибшие сородичи наши жаждут отмщения, взирая на нас из Страны Теней. Дозволь идти первыми.
Савай Вей"нья погладил подбородок, стряхнул с шапочки снег, обвел всех семерых Сау-кья холодным взглядом. Кивнул.
— Идите, но будьте осторожны и не лезьте в бой сами, не дождавшись подмоги. Идите!
Сау-кья не заставили повторять сказанное дважды. Круто повернулись и побежали по умятому врагам снегу. Только деревья, проступавшие сквозь густой снегопад, мелькали мимо, да похрустывал снег под ногами.
Тхе-хте не говорил, что он чувствовал, когда уходил по убегающему в холмы следу. Он вообще не любил говорить о своих чувствах и переживаниях. Про таких говорят, что сух, как старый кедр. Но я знал своего тхе-хте. Он был не таким. Мягким он был человеком. Просто многого не показывал на людях, от того и считали его, если не угрюмым, то черствым. Люди часто ошибаются, равняя всех по себе. Мен-ыр был таким, каким был: недоступным для окружающих, но добрым и заботливым в семье. И переживать умел. Гораздо сильнее переживал, если что случалось в доме, чем Го-о. Тот весь на виду: что внутри, то и снаружи. Если Го-о грустил, то все об этом знали, а если радовался, то умел завести и остальных. Разные они были, мои тхе-хте. Как только сошлись вместе, да еще и жену взяли одну на двоих? Чудно бывает в жизни.
Я догадываюсь, что Мен-ыр не находил себе покоя и утешения ни в охоте, ни в битве, все время, пока искал нас. Дабы не срамиться перед людьми, он уходил в лес, где и мог только выплеснуть свои горести, открыть духам свое сердце. Не думаю, чтобы он плакал, да и не в этом дело. Усох он от долгой разлуки с нами, когда почти потерял надежду вновь увидеть и обнять нас с мамой. Сам признавался: кабы не обернулось все так, как случилось — увял бы, как осенний листок на осине. От дурных мыслей увял бы.
В детстве своем, еще до того злополучного дня, как на землю моих предков ступила нога Кагаа, я всегда хотел, когда вырасту, быть таким, как Го-о: бесшабашным, веселым, с утра до ночи окруженным друзьями, ловким добытчиком, безрассудно смелым в драках бойцом. Глядя на Го-о, который все умел обернуть выгодой для себя, я считал, что таковым и только таковым должен быть настоящий мужчина. Отчасти, оно конечно так. Но... Спокойный и тихий Мен-ыр, уже и тогда не казался мне хуже Го-о, нет. Он просто был другим. Всегда рассудительный точный в словах и поступках, заботливый, он привносил в мою детскую душу покой и умиротворение. Я всегда стремился бывать больше с Го-о, но тому обычно, было не до меня, и получалось, что гораздо чаще со мной нянчился Мен-ыр и на коленях у него я провел гораздо больше времени. Кого из них я любил больше? — плохой вопрос. Любил я их одинаково сильно, но каждого по-своему: Го-о — за его пылкость и неуемную волю к успеху, а Мен-ыра за его умение находить простые радости в любых обстоятельствах.
И покуда я взрослел, чем старше становился, начал замечать, что меня гораздо более привлекают в людях терпение и умение трезво рассуждать — те качества, которыми сполна был наделен Мен-ыр, а не безрассудная самонадеянность и непоколебимая вера в свое превосходство над другими.
От того, наверное, я обратился от Мира людей к Миру духов. А может, наоборот, общение с теми, кто стоит на грани двух Миров, изменило меня. Не знаю...
Но думаю, что именно Мен-ыр заронил в мою душу понимание того, что для того, чтобы быть настоящим мужчиной, одной только силы, ловкости и бахвальства маловато; нужно еще нечто иное. То, что живет только глубоко в сердце, но чем большинство людей пользоваться не умеют — умение сопереживать ближнему и заставить его душу неминуемо откликнуться.
И Мен-ыр умел это делать.
Поэтому, его невозможно было не любить. Мы любили его, он нас. Потому и страдал: боялся больше всего, даже больше собственной смерти, найти нас мертвыми. Он уже потерял своего тхе-эна, Го-о, а если б знал наверняка, что и мы погибли, решил бы тогда, что и ему самому больше нечего делать в этом мире. Зачем жить, если ты никому не нужен, если все что имел — у тебя отняли?
Об этом я услышал от своей матери, уже после смерти Мен-ыра; не любил мой тхе-хте говорить о чувствах: что попусту тратить слова, если и так все понятно?..
Да, обернувшись, мы поняли, что Ойты нет, она где-то отстала. Я испуганно выставил копье, полагая, что это подкравшиеся со спины враги утащили старуху в лес и теперь подбираюся к нам, пользуясь деревьями для прикрытия. Мама тоже была напугана и судорожно хватала ртом воздух. Мы во все глаза всматривались в лес, откуда пришли, стараясь хоть что-нибудь различить сквозь снежную пелену. Медленно текли мгновения одно за другим; ничего не происходило: ни врагов, ни Ойты. Только ветер шумел в вершинах деревьев, да подвывал высоко на холмах. Мама повернулась и посмотрела на меня: щеки её раскраснелись. Я с надеждой вглядывался в её глаза, пытаясь найти в них ответ на то, что произошло. Мама затрясла головой.
— Бабушка отстала, — проговорила она. — Наверное, устала и присела передохнуть где-нибудь под елкой... Не доглядели мы с тобой, сынок, недоглядели...
Потом она схватила меня за плечо.
— Вот что, Сикохку, сынок! Ты сейчас пойдешь, как и договаривались к тому холму. Там немного подождешь. Если не вернусь... — мама запнулась, оглянулась по сторонам. — Мало ли что? Может бабушка где-то далеко. Ты не бойся. Ты подожди маленько, а потом поворачивай на восток и иди. Иди не останавливаясь. Еда в корзине у тебя есть, огненные палочки тоже. Не пропадешь, заночуешь в лесу. Если что — рой себе берлогу в сугробе, как медведь, тогда никакой мороз будет тебе не страшен. Залезешь, выспишься. Если и утром не нагоним тебя, ты не жди. Иди дальше. А мы — за тобой: по следу как-нибудь догоним.
Я смотрел на неё и не верил своим ушам. Она говорила понятно и правильно: так и нужно делать. Это я понимал. Но, глядя на мать, я чувствовал, что за словами её сокрыто другое: она прощалась со мной. На всякий случай. Опасность совсем близко. Возможно, Ойты уже нет в живых или же её пленили. Если мама пойдет её искать, то и сама может попасть в лапы врагов. Тогда я останусь один. Ведь ничего не смогу сделать, не смогу помочь.
Я смотрел на мать и плакал: тихо, беззвучно. Слезы катились из моих глаз и застывали на щеках. Мама наклонилась ко мне, потерлась носом о мои брови.
— Не бойся, сынок. Все будет хорошо. — Она попыталась улыбнуться. Потом сняла лук и колчан со стрелами, подала мне.
Я затряс головой и сквозь душившие слезы выдавил:
— Оставь при себе...
Мама вздохнула. Опустила глаза на оружие, помолчала и кивнула. Потом присела и прижала меня к груди.
— Ничего, сынок. Все будет хорошо. Иди. — Легонько отстранила меня, подтолкнула вперед. — Ступай.
Я начал всхлипывать, глотая слезы, пошел медленно и неохотно. За спиной раздался хруст снега — это мама повернула назад по проторенной тропе. Где-то впереди был холм, до которого мне следовало дойти, сейчас невидимый из-за вихрящегося снежного марева. Я по краю обошел ельник, остановился под одиноко стоящим деревом. Повернулся и осмотрел оставшуюся за мной колею следов. Вытер лицо. Злой ветер ударил в спину, качнул меня, сбросил с елки примороженную кухту. Я недовольно посмотрел наверх: ух, разыгрались духи ветра! Меня пробрало холодом и, когда налетел следующий порыв ветра, я залез под ель и присел на корточки, сжался в комочек, пытаясь согреться.
Я сидел и ждал. Мама велела мне уходить, но я не последовал её указанию: волновался за неё и за Ойты, боялся, что могу остаться один: вдруг мама отыщет Ойты, они станут меня искать, а следы мои заметет пурга. Что тогда? Вдруг мне явится Горный дух? Когда людей несколько — он не показывается на глаза. Но если я буду один в лесу... Одним словом, я просто испугался оказаться в полном одиночестве. Будь что будет, решил я и остался под елкой, поглубже запихнув холодные руки в подмышки.
