Он должен был понять это намного раньше. Но ему казалось, что мостовики играют важную роль в сражениях. Если через расщелины не перебросить мосты, вся армия никуда не пойдет. Но в каждой бригаде полно людей, и обычно посылают вдвое больше бригад, чем нужно.
Паршенди очень нравилось видеть, как падают мосты, и во время плохого забега они уничтожали полностью две-три бригады. Иногда больше. Пока мостовики умирали и паршенди не стреляли по солдатам, Садеас имел все основания держать мостовиков незащищенными. Паршенди наверняка понимали это, но очень трудно не стрелять в невооруженных людей, несущих приспособления для обеспечения атаки. Про паршенди говорили, что они хорошие бойцы, но наивные. И действительно, глядя на сражение, кипевшее на другом плато, — и изучая его, — он увидел, что так оно и есть.
Алети выстраивались в боевой порядок — каждый человек прикрывает товарища, превосходя противника в умении и тактике. Солдаты Садеаса были обучены сражаться в самых разных современных построениях. Как только они получали плацдарм — и могли продолжать битву — дисциплина чаще всего приносила им победу.
Да, каждый воин паршенди превосходил в силе воина алети и великолепно орудовал своим топором, но их войско распадалось на пары, между которыми не было взаимодействия.
До этой войны паршенди не вели боевых действий такого масштаба, решил Каладин. Они привыкли к мелким стычкам — против других деревень или кланов.
Кое-кто из мостовиков присоединился к Каладину, Камню и Сигзилу. Вскоре здесь уже стояла почти вся бригада, некоторые подражали стойке Каладина.
Через час сражение было выиграно. Садеас гордился победой, но — как и предсказывал Камень, — солдаты выглядели угрюмыми; сегодня они потеряли слишком много боевых товарищей.
Бригады мостовиков сопровождала до лагеря усталая и потрепанная группа копейщиков.
* * *
Спустя несколько часов Каладин сидел на деревянной колоде около ночного костра Четвертого Моста. Сил расположилась у него на коленях, став маленькими полупрозрачными языками сине-белого пламени. Она появилась во время обратного пути, с радостью закружилась вокруг него, но никак не объяснила свое отсутствие.
Поленья трещали в огне, кипел больший котел Камня, вокруг танцевало несколько спренов огня. Каждые несколько секунд кто-нибудь спрашивал Камня, не готово ли его варево, часто добродушно барабаня ложкой по миске. Камень ничего не отвечал, помешивая в котле. Все знали, что никто ничего не получит, пока сам повар не объявит, что похлебка готова; он очень заботился, чтобы не подать "неправильную" еду.
В воздухе пахло варящимися клецками. Люди смеялись. Их бригадир пережил казнь, и в сегодняшнем бою они не потеряли никого. Все были в приподнятом настроении.
Кроме Каладина.
Только сегодня к нему пришло горькое осознание, насколько безнадежна их борьба. Он сообразил, почему Садеас даже не позаботился признать тот факт, что Каладин выжил. Он был мостовиком, а значит, смертником.
До этого дня Каладин надеялся показать Садеасу, что его бригада может быть очень полезной. И доказать, что они заслужили защиту — щиты, доспехи, подготовку. Каладин думал, что, если они будут действовать, как солдаты, может быть, на них будут смотреть, как на солдат.
Напрасные надежды. Выживший мостовик — плохой мостовик, по определению.
Его люди смеялись и радовались огню. Они доверяли ему. Он, раненый, привязанный к стене, сделал невозможное — пережил сверхшторм. Конечно, он совершит и еще одно чудо, на этот раз для них. Они были хорошими людьми, но рассуждали как обычные пехотинцы, полагая, что офицеры и светлоглазые позаботятся обо всем. Люди ели и веселились и не думали ни о чем другом.
Но только не Каладин.
Он стоял лицом к лицу с человеком, которого оставил позади. С тем, от которого ушел той ночью, когда решил не прыгать в пропасть. Мостовиком с испуганными глазами, который сдался, перестал надеяться и беспокоиться. С ходячим трупом.
Я потеряю их, подумал он.
Он не мог дать им бегать дальше с мостом и умирать одному за другим. Их смех мучил его.
Один из бригадников — Карта — встал и поднял руку, призывая к молчанию. Одна луна уже ушла с неба, вторая еще не взошла, и его освещал только свет костра и немногих случайных звезд. Некоторые из них двигались — крошечные огоньки, охотящиеся друг за другом и мечущиеся, как далекие светящиеся насекомые. Спрены звезд. Очень редкие.
Карта был плосколицым парнем с лохматой бородой и густыми бровями. Его называли Карта из-за родимого пятна на груди, которое — по его словам — было точной картой Алеткара, хотя Каладин, например, не видел никакого сходства.
Карта прочистил горло.
— Сегодня хорошая ночь, особая и все такое. Мы получили бригадира назад.
Некоторые захлопали. Каладин попытался не показать, что он чувствует на самом деле.
— И сейчас будет хорошая еда, — сказал Карта. Он поглядел на Камня. — Скоро? А, Камень?
— Скоро, — буркнул Камень, помешивая в котле.
— А ты уверен? Быть может, нам пока еще раз сбегать с мостом? Дать тебе еще немного времени, часов пять-шесть...
Камень сердито посмотрел на него. Люди засмеялись, колотя ложками по мискам. Карта хихикнул, потом наклонился к земле за камнем, который служил ему стулом. Вынув оттуда завернутый в бумагу пакет, он бросил его Камню.
Удивленный, высокий рогоед едва успел схватить его, чуть не уронив в котел.
— От всех нас, — немного запинаясь, сказал Карта. — Ты варишь нам похлебку каждый вечер. Не думай, что мы не знаем, как тяжело ты работаешь. Мы отдыхаем, а ты вкалываешь. И ты всегда во всем первый. Вот мы и купили тебе это, в знак нашей благодарности.
Он вытер рукой нос, немного испортив момент, и уселся. Некоторые из других бригадников похлопали его по спине, поздравляя с замечательной речью.
Камень развернул пакет и долго глядел на него. Каладин наклонился вперед, пытаясь разглядеть содержимое. Наконец Камень поднял его вверх. Оказалось, что это прямая бритва из полированной стали; длинный деревянный футляр закрывал лезвие. Камень снял его и проверил кромку.
— Опьяненные воздухом дураки, — мягко сказал он. — Великолепно.
— Там еще есть кусок полированной стали, — сказал Пит. — Зеркало. И еще мыло и кожаный ремень для правки бритв.
На глазах пораженного Камня появились слезы. Он отвернулся от котла, держа в руках подарки.
— Готово, — сказал он и убежал в барак.
Какое-то время все сидели тихо.
— Отец Штормов, — наконец нарушил молчание юный Данни. — Как вы думаете, мы поступили правильно? Ну, я хочу сказать, он заплакал и...
— Я думаю, все отлично, — сказал Тефт. — Просто надо дать нашему здоровяку время прийти в себя.
— Извините, что ничего не приготовили вам, сэр, — сказал Карта. — Мы не знали, что вы проснетесь, и все такое.
— Все в порядке, — сказал Каладин.
— Ну, — сказал Шрам, — кто-нибудь собирается раздавать мясо или так и будем сидеть голодными, пока оно не сгорит?
Данни вскочил на ноги и схватил черпак. Люди сгрудились вокруг, напирая и подшучивая, пока Данни наделял их супом с мясом. Без Камня, который рявкал на всех и выстраивал в очередь, получилась толкучка. Только Сигзил остался сидеть. Спокойный темнокожий человек сидел в стороне, задумчиво глядя на огонь.
Каладин встал. Он тревожился — боялся на самом деле, — что опять может сломаться. Потерять интерес к жизни, потому что не видит выхода. Он посмотрел, с кем можно поговорить, и подошел к Сигзилу. Движение потревожило Сил, которая фыркнула и перелетела на плечо. Она все еще была мерцающим пламенем; горящий на плече костер смущал еще больше. Но он не сказал ничего; если бы она узнала, что ему это не нравится, она бы стала делать так чаще. Она все еще была спреном ветра, в конце концов.
Каладин сел рядом с Сигзилом.
— Не голоден?
— Им хочется больше, чем мне, — сказал Сигзил. — Если взять за образец предыдущие вечера, мне вполне хватит того, что останется, когда все наполнят миски.
Каладин кивнул.
— Я признателен тебе за анализ обстановки на плато.
— Иногда у меня хорошо получается.
— Ты получил образование. Ты говоришь и действуешь как образованный человек.
Сигзил заколебался.
— Да, — наконец сказал он. — Мой народ не считает грехом для мужчины быть образованным.
— Алети тоже.
— Судя по моему опыту, вы учитесь только войне и искусству убивать.
— А что ты видел у нас, кроме армии?
— Немного, — признался Сигзил.
— Итак, образованный человек, — сказал Каладин. — Среди мостовиков.
— Мое образование осталось незаконченным.
— И мое.
Сигзил с любопытством посмотрел на него.
— Я учился на хирурга, — объяснил Каладин.
Сигзил кивнул, густые черные волосы упали на плечи. Он, единственный из бригадников, брился. Теперь, когда бритва появилась у Камня, их станет двое.
— Хирург, — сказал он. — Не могу сказать, что я удивлен, учитывая, как ты лечишь раны. Люди говорят, что ты тайный светлоглазый высокого ранга.
— Что? У меня глаза темно-коричневые!
— О, прости, — сказал Сигзил. — Я неверно выразился — но в вашем языке нет правильного слова. У вас светлоглазый означает предводитель. В других королевствах, однако, другие качества делают человека... шторм побери этот язык алети. Человеком высокого рождения. Светлордом, только без светлых глаз. В любом случае люди считают, что тебя вырастили и обучили не в Алеткаре. На предводителя.
Сигзил посмотрел на остальных. Люди начали садиться и энергично штурмовать похлебку.
— Для тебя так же естественно руководить, как для остальных естественно хотеть тебя слушаться. Такое обычно связывают со светлоглазыми. И они изобрели для тебя прошлое. Тебе придется непросто, если захочешь их разубедить. — Сигзил смерил его взглядом. — Пусть это выдумка. Но я был в расщелине в тот день, когда ты взял в руки копье.
— Копье, — сказал Каладин. — Оружие темноглазого солдата, не меч светлоглазых.
— Для многих бригадников разница минимальна. Рядовые солдаты намного выше нас.
— Как ты очутился здесь?
Сигзил улыбнулся.
— Я все ждал, когда же ты спросишь. Другие говорили, что ты пытался узнать у них то же самое.
— Я хочу понимать людей, которыми руковожу.
— А что, если некоторые из нас убийцы? — спокойно спросил Сигзил.
— Тогда я в хорошей компании, — сказал Каладин. — Если ты убил светлоглазого офицера, с меня выпивка.
— Не светлоглазого, — сказал Сигзил. — И он еще жив.
— Тогда ты не убийца, — сказал Каладин.
— Но не потому, что не хотел. — Взгляд Сигзила стал отсутствующим. — Я был уверен, что у меня получится. Не самый мудрый выбор. Мой учитель... — Он умолк.
— Ты его хотел убить?
— Нет.
Каладин какое-то время ждал, но не дождался.
Ученый, подумал он. Или по меньшей мере очень опытный человек. Надо использовать его знания.
Найди выход из смертельной ловушки, Каладин. Собери все, что у тебя есть. Выход должен быть.
— Ты был прав в отношении мостовиков, — сказал Сигзил. — Нас посылают умирать. И этому существует только одно разумное объяснение. В этом мире есть одно особое место. Марабетия. Ты слышал о ней?
— Нет, — ответил Каладин.
— Это за морем, к северу, в землях силаев. Тамошний народ очень любит спорить. На каждом городском перекрестке стоят маленькие возвышения, на которые человек может забраться и говорить, все равно что. Говорят, что каждый человек в Марабетии носит с собой мешочек с перезрелыми фруктами, на случай если придется пройти мимо оратора, с которым он не согласен.
Каладин задумался. Столько слов от Сигзила он не слышал никогда.
— То, что ты сказал на плато, — продолжал Сигзил, — заставило меня вспомнить о Марабетии. Видишь ли, у них очень любопытный способ обращаться с преступниками. Они подвешивают их на утесе, стоящем на берегу моря, недалеко от города, так что вода доходит до щек во время высокого прилива. В воде водится несколько видов большепанцирников, известных своим великолепным мясом и, конечно, гемсердцами. Они не такие большие, как местные скальные демоны, но все же совсем не маленькие. Так вот, эти преступники, они становятся приманкой. Преступник может потребовать, чтобы его убили, но тех, кто ухитряется провисеть неделю и остаться в живых, освобождают.
— И часто такое случается? — спросил Каладин.
Сигзил покачал головой.
— Никогда. Но преступники почти всегда выбирают надежду. У марабетян есть поговорка о тех, кто отказывается видеть правду: "У него глаза из красного и синего". Красное — льющаяся кровь. Синее — вода. Говорят, что пленники видят только их. Обычно на них нападают в первый же день. И, тем не менее, большинство выбирают последний шанс. Они предпочитают ложную надежду.
Глаза из красного и синего, подумал Каладин, представив себе ужасную картину.
— Ты хорошо поработал, — сказал Сигзил, вставая и беря в руки миску. — Вначале я ненавидел тебя за ложь, которую ты говорил людям. Но сейчас... Ложная надежда делает их счастливыми. Ты даешь смертельно больному лекарство, которое уменьшает его боль. И люди могут весело провести последние дни. Ты действительно целитель, Каладин Благословленный Штормом.
Каладин хотел было возразить, сказать, что это не ложная надежда, но не смог. Не с сердцем в желудке. Не с тем, что он знал.
В следующее мгновение из барака вылетел Камень.
— Я опять чувствую себя как алил'тики'и! — объявил он, поднимая вверх бритву. — Друзья мои, вы не понимаете, что сделали! Однажды я возьму вас с собой, на Пики, и покажу, что такое настоящее королевское гостеприимство!
Несмотря на все жалобы, он, тем не менее, не стал полностью сбривать бороду, но оставил длинные рыже-белые бакенбарды, спускавшиеся на подбородок. Однако сам подбородок он выбрил начисто и губы. Теперь его высокое овальное лицо выглядело совсем по-другому.
— Ха! — сказал он, шагнув к костру. Он схватил ближайших людей и крепко обнял их, так что Бизик едва не пролил суп. — Я вас всех сделаю своей семьей. Хумака'абан жителя Пиков — его гордость. Я опять почувствовал себя настоящим человеком. Эта бритва, она принадлежит не мне, но всем. Ею могут пользоваться все, кто пожелает. Сочту за честь разделить ее с вами.
Кое-кто засмеялся, а кто-то крикнул, что согласен. Но не Каладин. Как-то... как-то это не важно. Он взял миску с похлебкой, которую принес Данни, но не стал есть. Сигзил решил не возвращаться к нему и уселся по другую сторону костра.
Глаза из красного и синего, подумал Каладин. Не знаю, подходит ли это к нам.
Иметь такие глаза — значит иметь маленькую надежду на спасение бригады. Однако сегодня Каладину не удалось убедить самого себя.
Он никогда не был оптимистом. Он знал, что из себя представляет мир, или пытался понять. И страдал, когда видел вокруг себя настоящий кошмар.
О, Отец Штормов, подумал он, чувствуя груз отчаяния, повисший на плечах. Я опять становлюсь ходячим мертвецом. Я теряю себя.
Он не мог нести на себе надежды всех бригадников.
