— Смотри, — сказал Ру.
Они инстинктивно замедлили шаг. Над ними из-за выпуклой поверхности протектора поднималось яркое пламя, прорезанное сходящимися канавками, похожими на линии поглощения в атомном спектре. Капитан Васин подождала, пока они опустятся достаточно далеко, прежде чем отсоединить корабль.
— Думаешь, она вернется за нами? — спросила Юнис. — Судя по тому, как дрожали ее руки во время спуска, я подумала, что у нее что-то вроде припадка ствола мозга.
— Отдайте ей должное, — сказала Гома. — Она посадила этот корабль в невозможных условиях. Признайтесь — даже на вас произвела впечатление эта посадка.
Они продолжили путь вниз на одну или три канавки.
— Я видела и похуже.
— Такая щедрая похвала, — пробормотал Ру.
Так было с тех пор, как они покинули первое углубление — Гома оказалась зажатой между ними двумя, Ру все еще подкалывал, Юнис не особо старалась облегчить ситуацию. Гома решила, что ее беспокоит то, что Ру ей не нравится, но только потому, что Ру был особенным для Гомы. Если бы в экспедиции был кто-нибудь другой, Юнис было бы все равно. Она провела всю свою жизнь, совершенно не заботясь о мнении других; она не собиралась меняться в одночасье, даже в этом последнем и самом странном воплощении самой себя.
Гоме нравилось, когда им было о чем поговорить, и когда Ру просто продолжал работать с силовой лебедкой.
— Я бы не сказала, что пока начинаю видеть картину в целом, — сказала Юнис, — но, может быть, самый маленький ее уголок. Это снова почти другой синтаксис, понимаете? Это похоже на то, что всю работу, которую мне пришлось проделать, чтобы разобраться в сценарии Мандалы, нужно выбросить и сделать заново.
— Как вы можете что-то прочитать, когда мы видим только крошечную часть каждой бороздки? — спросила Гома. — Разве это не то же самое, что водить пальцем по странице книги и читать только по одному слову из каждой строчки?
— Нет, это хуже — потому что это больше похоже на одно слово со страницы, а не на одно слово в строке. Но прежде чем мы высадились, я попросила Гандхари передать снимки "Мпоси" в мой скафандр. Конечно, это только начало — крошечная часть всего содержимого, — но я начинаю понимать.
— Что имел в виду Кану — насчет тщетности существования? — спросила Гома.
— Ты помнишь, мы говорили о флуктуациях вакуума?
— Едва ли.
Но те непринужденные разговоры на Орисоне — перед смертью танторов, перед вторым событием в Мандале, перед этим — казались такими, как будто они происходили с более молодой, наивной версией ее самой. Это было похоже на возвращение в ее детство.
Кухня Юнис. Мучные черви. Радость от знакомства с Садалмеликом и Ахернаром.
— М-строители были слишком умны для своего же блага, — сказала Юнис. — Они слишком глубоко углубились в физику, и это их задело. Физика делает это. Это неблагодарный кусок дерьма. Это непостоянный любовник, который всегда предаст тебя. Он ухаживает за тобой, награждает тебя, дарит маленькие удовольствия, такие как огонь и колесо, телескопы и секрет полета к звездам, заставляет тебя думать, что ты того стоишь, что ты особенная, что ты действительно, действительно важна для него. — Она сделала паузу, оттолкнувшись от стены, размахнулась и снова с глухим стуком вошла в контакт. — Все это время ты копишь эту маленькую неприятную истину: что каждая мысль, каждый поступок, каждая надежда, которую ты когда-либо лелеяла, тщетны. Что вселенная закончится и забудет сама себя. Что такой вещи, как смысл, не существует. Что с таким же успехом ты могла бы покончить с собой прямо сейчас, потому что, в конце концов, твое существование ничего не будет значить. Что у нас нет потомства. Нет никакого воспоминания. Что ничто ни во что не переходит — даже для танторов.
— Вы в это верите? — спросила Гома.
— Конечно, я в это верю. Физике наплевать на то, что мы чувствуем. Ей наплевать на то, что мы крепко спим в своих постелях, думая, что мы что-то значим.
— Только потому, что М-строители приняли это, мы не обязаны этого делать, — сказала Гома.
— Ты имеешь в виду... может быть, они были неправы?
— Почему бы и нет?
— Нет... Ты права. Это вполне возможно. В конце концов, они опередили нас всего на миллионы лет. Они достигли мастерства в физике, достаточного только для того, чтобы построить эти колеса и луны, передвигать целые горы со скоростью света.
— Язвительная сучка, — сказал Ру.
— Ты должен меня извинить. Это механизм преодоления. Так я отвечаю на глупые вопросы.
— Я говорила серьезно, — сказала Гома, не сдаваясь так легко. — Отлично, они выдвинули теорию. Но что, если она не является самосогласованной? Что, если они просто недостаточно внимательно искали изъян? Создание этих штуковин — этих колес, Мандал — не говорит ли вам об определенной... неправильности?
— Это говорит мне о существах, которых было бы очень, очень мудро не недооценивать.
— Но быть неправым не могло быть выше их сил. В любом случае — чему вы научились у канавок?
— Да, поделитесь с нами своей ослепительной мудростью, — сказал Ру.
— У него действительно начинают возникать проблемы со мной, не так ли?
— Вероятно, это как-то связано с тем, что вы чуть не убили его.
— Я думала, мы с этим покончили.
— Он — нет.
— Я могу сказать. Я продолжаю улавливать эти едва уловимые подводные течения враждебности. Во всяком случае — в канавках. Да. Они очень интересные.
— Это все, что вы можете сказать — очень интересно? — спросила Гома.
— Это либо некролог, либо рецепт, я не уверена, что именно. Давайте начнем с некролога. То, что, по-видимому, кодируют колеса — или, во всяком случае, это колесо — является своего рода заключительным заявлением от M-строителей. Это не их культурная история. Это не говорит нам о том, как они выглядели, откуда взялись, с какой стороны намазывали маслом тосты. Но, по-видимому, это действительно связано с Ужасом — повторяя ту же основную тему космической тщетности, флуктуации вакуума, конца всего сущего. Мне нужно было бы потратить на это больше времени, но — судя по этому колесу — они оставили нам полное описание своей окончательной физической теории. Их высшее понимание природы заключено в математике грамматики Мандалы. Теория Чибеса — это всего лишь крошечное, низкоэнергетическое приближение, спрятанное где-то на полях — почти сноска! Как я уже сказала, я вижу только проблески, фрагменты целого, но их достаточно, чтобы сказать мне, на что я смотрю.
— Это не похоже на некролог.
— Попридержите коней — это еще не все. Теория — это только ее часть — для ее выражения не понадобилось бы все колесо целиком. Остальное... сложнее. Как я уже сказала, я улавливаю только проблески, но мне кажется, что я вижу ответ на эту теорию — как М-строители пришли к согласию со своим собственным окончательным описанием природы.
Пока они разговаривали, Гома начала замечать, что стена становится все круче. Была все еще ночь — даже верхняя часть колеса теперь была в тени, — и они все еще находились над большей частью атмосферы, но она уже чувствовала большое, неуютное расстояние от их отправной точки. При спуске возникло что-то вроде обратного головокружения, ощущение того, что находишься скорее слишком низко, чем слишком высоко.
Она старалась не слишком зацикливаться на этой едва заметной привязи, удерживающей их всех против силы тяжести.
— И каков же был их ответ — самоубийство?
— Не совсем. Или, может быть, да, но не в том смысле, который вы имеете в виду. Что вы делаете, если вакуум нестабилен? Может быть, ничего. В конце концов, вакуум лежит в основе всего. Это фундаментальный уровень реальности, материал, из которого соткано пространство-время. Это игровое поле, а мы всего лишь фигуры, скользящие по нему сверху. Мы не можем прикоснуться к игровому полю — мы не можем заставить его стать тем, чем оно не является. Но если бы вы были рядом так же долго, как М-строители...
— Вы могли бы попробовать, — сказала Гома.
— В этом придется немного покопаться. Наверное, больше жизней, чем я ела сублимированных личинок. Однако вот начало. Предчувствие. Колесо — это рецепт. Это набор инструкций — список процедур для обращения к фундаментальной структуре реальности. Чтобы опуститься, испачкаться и копаться в жирных внутренностях квантового вакуума.
— Вы думаете, это то, что сделали М-строители?
— Я думаю, это то, кем они стали. — Юнис пропустила несколько пауз мимо ушей, прежде чем продолжить. — Чтобы изменить вакуум, укрепить его, изменить правила игры — они должны были внедриться в сам вакуум. Им пришлось отказаться от материи и энергии в том виде, в каком мы их знаем. Станьте чистой структурой — чистыми самораспространяющимися паттернами когерентной информации. Призраками в половицах. Призраками в ковровом переплетении мира.
— Неужели они стали такими? — спросил Ру.
— Это очень хороший вопрос.
— Я сказал, что мне бы не помешало поменьше вашего сарказма.
— И на этот раз я говорю тебе все начистоту, мой дорогой. Это хороший вопрос, и у меня такое чувство, что колеса не дадут ответа. Колеса могут рассказать о том, что они намеревались сделать, но они не скажут нам, удалось им это или нет. Я подозреваю, что для М-строителей это было все или ничего — танцевать в вакууме или навлечь на себя аннигиляцию. Я не думаю, что они позволили себе смириться с неудачей — они могли бы смириться почти с чем угодно, кроме несовершенства.
— Напоминает вам кого-нибудь? — спросила Гома.
— О, я не идеальна — ни в коем случае. Я просто выставляю вас в плохом свете.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Они спускались в тишине уже несколько часов, усталость мешала им сосредоточиться, стена теперь была настолько близка к отвесной, что это не имело никакого значения, когда Ру сказал: — Размоталось девятнадцать километров троса. Теперь уже недалеко.
Гома подала сигнал Кану, что они, должно быть, где-то рядом, но ответа не последовало. Она не сразу подумала о худшем, потому что во время их последнего разговора у Кану был усталый голос, и ее нисколько не удивило бы, если бы он спал. По ту сторону колеса на небе начинали проявляться первые слабые признаки дня — дымка цвета индиго там, где раньше была ночь. Но данные об окружающей среде на ее костюме по-прежнему утверждали, что внешние условия были совершенно несовместимы с потребностями человеческого выживания — что воздух был слишком разреженным, слишком бедным кислородом и достаточно холодным, чтобы заморозить их легкие, если они будут настолько глупы, что вдохнут его. К настоящему времени Кану, Нисса и Гектор полностью полагались бы на кислород в баллонах и пытались избежать переохлаждения.
— Кану? — снова позвала она, когда они спустились еще на пятьдесят канавок.
Наконец пришел ответ — слабый, как будто он был с другого конца солнечной системы.
— Быстрее, Гома.
— Мы подходим.
Они сделали последний рывок, раскрутив лебедку на максимальную мощность, разматывая последние несколько сотен метров троса с аварийной скоростью, почти в свободном падении, едва касаясь ногами стремительной череды канавок и промежуточных секций колеса. А затем появился луч света — не совсем прямо под ними, но достаточно близко, желтое тепло, похожее на отблеск походного костра.
Они упали.
Это было скольжение на несколько метров, не больше — но этого было достаточно, чтобы Ру врезался в канавку, зацепившись за ее край нагрудным карманом своего костюма. Гома почувствовала, как по тросу прошел удар с сильным всплеском натяжения, а затем ослабления, и увидела, как Ру внезапно обмяк над ней, свесив руки по бокам.
— Ру!
Ответа не последовало. Сердце Гомы бешено колотилось. Они и так спускались достаточно быстро, но это внезапное короткое падение было таким же ужасающим, как и все, что ей доводилось переживать.
— Юнис, с вами все в порядке?
— Прямо под тобой. Грейфер, должно быть, сместился, а затем восстановил свою хватку.
— Ру ранен.
— Я могу его видеть. Мы уже недалеко от выступа. Лебедка все еще вращается — я собираюсь высунуться, посмотреть, смогу ли я спуститься. Ты будешь на несколько секунд позади меня. Следи за Ру и за этим тросом — вы же не хотите запутаться в нем.
Было время только делать, а не думать. Ру был ранен, но если Гома будет зацикливаться на этом, у них у всех будут неприятности. Чтобы помочь Ру — помочь им всем — она должна была действовать быстро и бесстрастно.
— Кану! У нас проблема. Будьте готовы ухватиться за все, что сможете, и смотрите, чтобы вас не стащило с выступа.
— Я высовываюсь наружу. Я вижу, как ты спускаешься — ты всего на несколько ступенек выше меня. Что случилось?
— Нет времени объяснять. Просто забери Юнис и ее снаряжение, как только сможешь.
— Подожди.
Затем они услышали стон — голос Ру, — и сердце Гомы слегка подпрыгнуло. Стонать мог только тот, в ком оставалась хоть капля жизни.
— Что только что...
— Ты был без сознания, — сказала Юнис. — Выключи лебедку. Мы рискуем упасть слишком далеко.
Голос Ру все еще звучал неуверенно. — Я... да. Подожди.
Они замедлили шаг. Гома вздохнула с облегчением и поняла, что она едва дышала с тех пор, как впервые поскользнулась на захвате. Черт бы побрал их бесполезную технологию — разве она не могла сработать безупречно, хотя бы раз в жизни? Но она предположила, что они требовали от нее довольно многого, ожидая, что она будет постоянно удерживаться на чужеродной ткани колеса.
Гома посмотрела вниз.
Юнис достигла уровня Кану. Она остановилась как раз над углублением, из которого лился желтый свет, и подождала, пока Кану схватит сумку с припасами и забросит ее в безопасное место. Гома увидела руки Кану в перчатках, защищенное предплечье, но не более того.
Один за другим им всем удалось войти в новый ритм. Ру опускал их шаг за шагом, не желая рисковать. Гома подумала о грейфере, задаваясь вопросом, достаточно ли у того места, чтобы снова зацепиться, не будучи полностью выдернутым из паза. Они мало что могли с этим поделать, находясь в тридцати километрах оттуда.
Кану был единственным из группы, кто двигался. Гектор был серой массой в глубине желоба, погруженный в себя, как скульптура, высеченная из цельного куска камня. Гоме потребовался второй взгляд, чтобы убедиться, что тантор действительно был внутри скафандра, а не просто находился в атмосфере. Рядом с ним, сидя на корточках, подтянув колени, обхватив их руками, опустив голову и не подавая никаких признаков того, что лица за забралом выдают их присутствие, сидел еще один человек в скафандре.
Они отодвинули припасы в глубь желоба, расчищая место для Ру, чьи ноги как раз появились в поле зрения. Гома встала так близко к краю, как только осмелилась, и помогла ему опуститься вниз на твердый, ровный пол борозды. Ру пошатнулся, затем обрел равновесие, оглянувшись через плечо на обрыв.
— Я до сих пор не знаю, что там произошло.
— Мы упали, — сказала Гома, бросив опасливый взгляд на грудь костюма Ру. Нагрудный модуль был прогнут в том месте, где он принял на себя основную тяжесть удара о твердый угол паза, половина индикаторов состояния была тусклой, остальная часть пульсировала красным.
