Механизм замка тихо хрустнул под пальцами только с четвертой попытки. Элемар, присев перед дверью и просунув в щель лезвие танто, осторожно надавил на крошащийся засов, не забывая чутко прислушиваться к звукам за дверью. Однако крики не повторялись, только время от времени слышались тяжелые неровные шаги, сопровождавшиеся протяжными стонами. Но, кто бы их ни издавал, к двери он не приближался. Можно было, конечно, просто надавить на дверь, но тогда хруст крошащегося металла был бы гораздо громче, а Элемар не стремился проверять, насколько чувствителен слух у корпрусных тварей, и без того замирая всякий раз, когда шаги внизу становились громче.
Наконец, засов с сухим щелчком переломился. Элемар пару раз качнул танто из стороны в сторону, загоняя один обломок внутрь замка, и, придерживая лезвием второй, осторожно толкнул дверь. И тут же невольно сморщился в отвращении, резко выдохнув — с той стороны накатило густым смрадом разложения... За спиной глухо кашлянула Вельса.
Вытащив из паза второй обломок засова, Элемар отложил его на пол у самой стены и всмотрелся в сгущающуюся над лестницей темноту, одновременно вкладывая танто в ножны. Тихо выругался и снова прикрыл дверь.
— Это будет сложнее, чем я предполагал, — признался он. — Судя по всему, внизу темно, как... в общем, темно. Я-то могу наложить заклинание "ночного глаза", но только на себя. А вот ты...
— Я могу взять свечу, — тут же сказала Вельса.
— И привлечь её светом всех, кто окажется рядом, — едко ответил Элемар. — А кто не увидит свет свечи, примчится на звуки драки... Не пойдет.
Он задумался.
— Значит, так... — проговорил он наконец. — Я иду вниз и стараюсь разобраться со всеми, до кого доберусь. Я, не в обиду тебе, умею быть незаметным, так что у меня есть шанс. Твоей задачей будет охранять лестницу и, если меня все-таки обнаружат, прикрыть мой отход. В худшем случае — выволочь меня. Хотя, надеюсь, до этого не дойдет... Никакого геройства, слышишь?
Вельса неохотно кивнула.
Ремас Морвейн обнаружился у подножия лестницы, и то, что у него было оружие, ему не слишком помогло — у Элемара создалось впечатление, что его просто рвали голыми руками. По крайней мере множественные царапины, подозрительно похожие на следы от ногтей, намекали именно на это. На руках, на лице, на горле... точнее, на том, что от него осталось. Подумав, Элемар вернулся наверх и, сдернув с постели покрывало, спустился обратно — если Вельса пойдет за ним, а в том, что она пойдет, он был уверен, не стоит ей видеть изуродованное тело советника.
Внизу царила тьма. Только в дальнем конце просторного — гораздо просторнее, чем в поместье Индарис — зала виднелся красноватый отблеск свечи или лампы. Укрывшись под чарами Амулета Теней, Элемар наложил на себя зрение "ночного глаза".
Разгром — вот что открылось его взгляду. Не тот разгром, что возникает вследствие ожесточенной схватки, нет. Казалось, что кто-то просто бродил по залу, ломая и разбрасывая все, что оказывалось на пути. Или в поле зрения. Особенно это было заметно по книжному стеллажу, под которым были веером рассыпаны книги — словно кто-то одним взмахом сбросил их с полок...
Откуда-то сбоку послышалось тихое утробное поскуливание. Стараясь не шуметь, Элемар вынул меч из ножен и прокрался туда. От увиденного его едва не стошнило: рядом с небольшим, изящным столиком, каким-то чудом оставшимся не перевернутым и не разломанным, стояло, покачиваясь, поистине кошмарное существо — огромное, сутулое... нет, скорее, горбатое, с непропорционально большой бугристой головой, обряженное в покрытые грязью и кровью лохмотья. Левая рука его была худой и неестественно длинной, свешиваясь ниже распухших колен, а правая походила на колоду. Бледную морщинистую кожу усеивали нарывы и сочащиеся язвы. Стоящий рядом с существом ловчий на его фоне почти терялся.
"Калека корпруса, — проронил Второй. — Странно..."
Калека снова заскулил и напрягся, поднимая к тому, что прежде было лицом, левую, вытянутую руку... и Элемар содрогнулся, видя, как, прямо на глазах, распухают и увеличиваются пальцы несчастного, одновременно искривляясь под совершенно немыслимыми углами. В то же время ловчий глухо взвыл и схватился за голову. Помотал ей, качнулся раз, другой... и медленно, рывками, поковылял вглубь зала — туда, где виднелся отблеск света. Время от времени он останавливался, мотая головой, но тут же жалобно вскрикивал и снова шел — неровно, словно подгоняемый пинками или ударами. И что-то Элемару подсказывало, что удары все-таки были... только наносились они не по телу, а по разуму несчастного. Или по душе...
"Слишком быстро, — пробормотал Второй. — В считанные дни..."
Он не договорил, но Элемар понял, что он имел в виду: со дня, точнее, с ночи нападения не минуло и недели. В то время как Дралвал Андрано говорил, что на развитие болезни требуется значительно больше времени. Впрочем, размышления не помешали Элемару подобраться поближе и вонзить меч в грудь калеке корпруса — туда, где под истончившимися ребрами зримо билось сердце. Тот вздрогнул — и мягко, как-то бескостно осел на пол.
Еще один ловчий вынырнул из темного проема в боковой стене зала. Замер, медленно водя головой из стороны в сторону. Элемара он не видел — взгляд белесых, точно подернутых пеплом буркал несколько раз слепо мазнул по нему — но о его присутствии явно каким-то образом догадывался. Давать ему возможность присмотреться альтмер не стал.
Как оказалось, ловчий прятался в небольшой необставленной комнатке. Элемар последовал его примеру — время действия "ночного глаза" должно было вот-вот закончиться, а рисковать привлечь внимание вспышкой творимого заклинания он опасался. А так был шанс остаться незамеченным.
Еще трое ловчих проблем не доставили, хотя то ли смерть "собратьев", то ли присутствие чужака они как-то чувствовали. За час, пока не иссякло действие маскировочных чар, Элемар успел расправиться со всеми, кого сумел найти. После чего зажег одну из ламп — от постоянного применения "ночного глаза" под веками уже начало жечь — вернулся к Вельсе, какон и предполагал, не утерпевшей и спустившейся вниз.
— Вроде бы все... — сказал он... и шарахнулся в сторону, роняя лампу и вскидывая щит.
Потому что Вельса вдруг бросилась на него, занося меч для удара...
И пронеслась мимо, не обратив внимания ни на Элемара, ни на вспыхнувшую лужу масла у нее на пути. Навстречу калеке корпруса, оказавшемуся у него за спиной. Как тот ухитрился себя не выдать, Элемар гадать не стал, бросаясь на подмогу данмерке. Впрочем, та в помощи не нуждалась — посеребренное лезвие коротко свистнуло и вгрызлось в дряблую плоть существа, еще какую-то неделю назад бывшего обычным мером. А сама Вельса мгновенно отскочила назад, уворачиваясь от брызнувшей крови — легко и даже по-своему изящно. Словно не была облачена в тяжклые двемерские доспехи.
— Однако, — только и смог выдохнуть Элемар.
— Простите, серджо, — виновато склонила голову Вельса. — Я боялась не успеть.
— Замяли, — отмахнулся он.
Посмотрел на горящее масло, огляделся... и вздрогнул, упершись взглядом в намалеванного на стене шалка — эмблему Дома Дагот. Ему на миг показалось, что символ светится...
— Что теперь? — выдернул его из оцепенения голос Вельсы.
— Теперь? — переспрочил Элемар.
Снова невольно покосился на рисунок... и тряхнул головой.
— Теперь нам нужно найти ту дрянь, которая приманила этих тварей сюда. Госпожа Морвейн говорила, что...
— Тварей? — странным голосом переспросила Вельса. — Это не твари, сэра! — рявкнула вдруг она.
— Это, — она ткнула мечом в сторону одного из ловчих, — Анис, кухарка Морвейнов. Это — Ралис, управитель, — меч повернулся, указывая на следующего — того самого, что будто бы пытался сопротивляться некоему принуждению. — Это... — голос Вельсы сорвался и она замотала головой.
В точности, как несчастный управитель поместья Морвейн почти часом ранее...
— Не вам, н'ваху, называть их тварями, — хрипло прошептала она.
— А я говорил не об этих несчастных, — мягко проговорил Элемар. — Твари, о которых мне рассказала госпожа Брара Морвейн и которых имел в виду я, были бестелесными...
Глава 44. Видеть сны...
...Он несется сквозь давший Дому имя лес, слыша за спиной приближающийся топот преследователей. Трое. Только трое... значит, остальные ждут его где-то впереди, устроив засаду.
Развернуться и дать бой? Но с троими ему не справиться. И взрослых, которые могли бы хоть попытаться предотвратить драку, рядом нет: все на Совете по случаю прибытия гостей из Дома Шалка(77), сильного северного Дома, что, говорят, состоит в родстве с глубинными соседями. А значит, сегодняшний день он рискует не пережить — становиться на колени перед давним неприятелем он не намерен. Впрочем, кому будет дело до его смерти? Его преследователи — сыновья уважаемых меров Лесного(78) Дома, а он — сирота, найденный младенцем на месте разграбленной стоянки торгового каравана и из сострадания взятый на воспитание жрицей Азуры. Лишний рот...
С этой мыслью он, проломившись через кусты, вылетает на небольшую поляну... и замирает, как вкопанный.
Его действительно гнали в засаду. Вот только тем, кто в ней ждал, не до него. Слишком увлечены другой жертвой — черноволосым кудрявым парнишкой, худым и болезненно бледным. И со знаками Дома Шалка на одежде. А тот затравленно озирается, стараясь держать противников в поле зрения. Выпавший из гнезда птенец скальника среди молодых, входящих в силу никсят, почуявших близкую и легкую победу...
На треск кустов оборачиваются все четверо. Но если чернявый резко выпрямляется, сжимая кулаки и надменно задрав подбородок, то остальные расплываются в предвкушающих усмешках. А за спиной снова слышен треск — те, кто гнал его сюда, тоже выбираются на поляну.
Он ловит взгляд чернявого. В тёмных глазах чужака — настороженность и опаска. И вызов — отчаянный, обреченный. И драться он явно не обучен — костлявые кулаки сжаты, но тело натянуто, как тетива — ни уклониться, ни атаковать... Он осторожно кивает и видит, как опасение сменяется удивлением... и благодарностью? И получает такой же осторожный кивок в ответ. Что ж, теперь их двое. Против шестерых. Они с чернявым одновременно поворачиваются друг к другу спинами... и он с веселой злостью улыбается окружающим их неприятелям.
Они бросаются разом, все шестеро. Всё, как всегда. Только теперь он не один против всех. И пусть его неожиданный напарник совсем не умеет драться, кулаками он машет очень старательно, иногда даже попадая по противнику. И так же старательно прикрывает его спину.
Впрочем, практически сразу над поляной разносится рык:
— Прекратить! — и из-за кустов и деревьев на поляну выступают множество воинов, лишая их всех возможности сбежать.
Часть из них носит знаки Дома Леса, но у других — и их не меньше — на щитах и наплечниках пылает багровый Шалк. И среди этих других выделяются трое: двое рослых мужчин, слишком молодых, чтобы участвовать в Совете — но уже начавших бриться, о чем говорит легкая синева на щеках. Тот, что помоложе, держит, обхватив поперек туловища третьего. Мальчишку — такого же черноволосого и тоже слегка кудрявого, что лишний раз подтверждало родство с народом глубин. Тот отчаянно вырывается, но молчит. Только глаза сверкают бессильным гневом. Старший же просто смотрит. Но от его взгляда хочется убежать. И подальше. Поэтому он вздергивает подбородок и смотрит со всем вызовом, на который способен.
И с удивлением видит, как теплеют непроницаемо-темные глаза пугающего чужака, а тонкогубый рот на миг изгибается в едва заметной, но несомненно одобрительной усмешке...
...Высокий черноволосый юноша в одеянии ученика мага из Дома Шалка задумчиво крутит в пальцах неведомо откуда взятый цветок коды.
Цветок жалко — он красивый, а этот наверняка размышляет, в какую бурду его засунет. Волше-ебник...
Они оба гораздо старше: у чернявого над верхней губой темнеет намек на усы — и смотреть тошно, и брить толком нечего, а сам он то и дело почесывает такую же паскудно редкую поросль под скулами. Уже не мальчишки, но ещё и не взрослые... Да и вокруг не леса владений Дома Мора, а поросшие вереском и рубрашем равнины Дома Дагот, раскинувшиеся по всей северной части Вварденфелла.
Цветок жалко. Дома он часто вечерами сбегал к ближайшему озерцу полюбоваться на светящиеся в сумерках цветы и бутоны грязнохвостника. Вот ведь... название дурацкое, а цветы красивые. Здесь он не растёт, а дома...
А дома у него больше нет. Ушел он из дома... расплевался со всеми и ушел. Ему припомнили все: и неизвестное происхождение, и гордость... и дружбу с сыном главы Дома Шалка. Ведь подружиться с тем должен был другой... Но кто виноват в том, что не привыкший общаться с равными себе придурок первым делом высмеял болезненного и застенчивого, но гордого заику? А его приятели, не подозревая о планах старших и мудрых, выследили и загнали туда же их излюбленную жертву — безродного сироту, о которого так весело было чесать кулаки. И двое мальчишек объединились вокруг общего для обоих неприятеля...
Настроение портится и он, не удержавшись, поддевает друга:
— Ты похож на девчонку сейчас.
Тот в ответ смеряет его уничтожающим взглядом. Но ничего не говорит, только презрительно фыркает и отворачивается — от заикания он давно избавился, но по-прежнему предпочитает не сорить словами. Обиделся?
Вряд ли — они слишком давно и крепко дружат. Но раздражен — терпеть не может, когда на него нападает такой настрой, как сейчас: когда с языка сами собой сыплются колкие шуточки в адрес любого, кому не повезло оказаться рядом. Он и сам не рад, но остановиться почему-то не может.
И цветочек жалко...
— Локоны де-евичьи, — он ловит длинную смоляную прядь и, дразня, слегка дергает, получая в ответ сердитое шипение и ещё один уничтожающий взгляд.
Волосы у его друга и впрямь всем девицам на зависть — не то что его рыжая щетка, торчащая во все стороны, как одуван. Детская курчавость с возрастом почти прошла — ещё десяток-другой лет и они станут совсем прямыми — но именно что почти. Жены и дочери знатных кимеров всех без исключения Домов отчаянно завидуют вьющимся гривам средних сыновей главы Дома Дагот и идут на всевозможные ухищрения, чтобы повторить это — но уже на себе. Получается... по-разному.
— Платьишко де-евичье, — тянет он, теребя рукав багряного одеяния с вышитыми шалками вдоль орукавья.
— Прекрати, — почти беззвучно огрызается тот.
Он протягивает руку, чтобы шутливо хлопнуть приятеля по заднице, но тот, разъяренный, резко разворачивается... и его ладонь ложится точно на пах.
