— Дорогие зрители! Вы сами вылепили мой образ. Я — Охотник на гримм-тварей. Не девочка, а Охотник. Оставим пока в стороне, что любая охота может окончиться плохо. Посмотрим проще. Охотник бегает за зверем, а не хранит очаг в пещере. Полная противоположность! Чего же вы теперь хотите?

Улыбку Янг не выключала, только сделала чуточку более деловой:

— Бегать за мужчинами? Хм. Бегала я в шестнадцать лет. Сегодня: да — да. Нет — нет.

Янг выразительно развела руки:

— Как в море корабли. Живем дальше. Мы немного повзрослели, только и всего. Дорогие телезрители, я понимаю, вам приятнее, чтобы мы вечно оставались в том возрасте, в котором вы впервые увидели наш образ. Но жизнь-то не остановишь.

Волчицы снова переглянулись.

— Понимаешь, мой неизвестный собеседник — Янг наклонилась, будто бы в камеру, — ты ведь хочешь видеть меня живой. Рядом с тобой или просто так — но живой. Правда? Но для оживления тебе придется признать, что я могу чуть повзрослеть. Что у меня может отрасти собственное мнение. Только нарисованные девочки вечно молоды и вечно глянцевы. А я — нет. Хочешь меня — соглашайся с моим характером.

Послав на камеру воздушный поцелуй, Янг выпрямилась, улыбнулась:

— Ну, как я выступила?

— Застегни верхние пуговицы, — фыркнула Мия. — Хотя бы две.

— Ты что, — тихонько посмеялась Янг, — меня за третий размер только и терпят. Плоскодонка с заскоками никому не интересна. Таков мир! А Стрелок видел сиськи побольше. Вдруг ему не только они нужны? И потом. У нас тут не клановый мир, в отличие от Вестероса вашего. Мои решения не очень-то влияют на семью, за мои ошибки ни папа, ни дядя расплачиваться не будут.

Хоро, наконец-то, улыбнулась тоже:

— Давно бы так! Ты мне нравишься намного больше. Я выполнила свое обещание, выполни и ты свое.

— Я устрою тебе встречу с Озпином, как только мы окажемся на Ремнанте. Скажешь, зачем, или это секрет?

— Для тебя не особо. — Хоро втянула носом предзимний холод и отметила, что плеск воды стих, остались только щелчки колотушки. Довольно улыбнулась в уме, а вслух пояснила:

— Разыскиваю бессмертных.

— Мама серьезно этим упоро… Увлеклась, — Мия опять ехидничала. — Здесь, в Стране Цветных Облаков, с ее подачи даже учредили Сэнтосе — “Департамент Бессмертных”.

— Теперь, когда все дела решены…

Женщины подпрыгнули! Хоро, хоть и слышала приближение Капитана с самого начала, подпрыгнула тоже, изображая испуг.

— … Пойдемте в тепло. В чем бы там Янг перед вами не провинилась, это не причина держать гостя на сыром ветру.

— Точно! — Охотница переключилась мгновенно. — И переодеться с дороги. Вот, как у вас, — Янг потрогала отворот кимоно Мии. — Помните, вы обещали?

— Чаю попить, — улыбнулась Хоро, старательно глядя мимо Капитана, в засыпающий перед зимой сад, где сонный покой нарушали теперь только щелчки черпака-колотушки.

— Ага, — на подначку Капитан обижаться не стал. — Чаю обязательно. Холодно.

Холодно в космосе и вылезать в него совсем неохота. Но надо: партия и правительство Советского Союза поставили заряду 7-15-12 важную задачу. Толкнуть опорно-тяговую плиту космического корабля “Надежда”, разгоняя его до расчетной скорости.

Одному заряду это вовсе не под силу, только 7-15-12 сидел в карусели совсем не один. Под ним провернулись уже шесть ярусов хранилища; лязг зарядных контейнеров мог бы выбить кровь из ушей любому человеку, если бы тот оказался в “красной зоне” во время работы тяговой системы. Сто сорок децибел; даже реактивные самолеты при взлете дают всего сто двадцать!

Чтобы защитить экипаж “Надежды” от столь жутких вещей, немалую часть блока тяги сделали вакуумно-стойкой, что заметно уменьшило грохот. Некоторые части механизма, с графитово-молибденовой смазкой, работали в безвоздушном пространстве, а звуки в вакууме пока еще не передавались. На Земле стоял всего только одна тысяча девятьсот семьдесят пятый год, и Джордж Лукас пока еще не снял “Призрачную угрозу”, где космические истребители сбивали друг друга с задорными “пиу-пиу” на весь кинотеатр.

Заряд 7-15-12, конечно, осуждал бы буржуазную фантастику — потому, что она тащит в космос войну — но вот беда, заряду предстояло действовать в настолько сложных условиях, что его не снабдили даже простеньким релейным вычислителем. Заряд имел приличный запас уральской стойкости, коммунистической ответственности и надежности, но совсем не имел ума. Да и — зачем тебе ум, когда ты тяговый заряд, песчинка в громадном здании дерзкого замысла? Заряд 7-15-12 стоял глубоко в недрах карусели; над ним простирались еще ярусы и ярусы — а квартиры под ним уже понемногу освобождались.

Первыми вылетали “единички”: частые взрывы пол-килотонны, одна килотонна. Потом пошел второй ярус, чьи цифровые имена начинались, понятно, с “2-”. Там заряды считались двухкилотонными. Потом — трехкилотонники, потом пять, семь, десять. По схеме разгона корабля, сперва выстреливали мелочь, но часто. Потом — заряды посильнее, но с большим интервалом.

И вот пришел в движение седьмой ярус. Имя заряда “7-15-12” означало: седьмой этап разгона, пятнадцать килотонн мощности, двенадцатый в очереди.

Карусель провернулась, чтобы заряд оказался над бросковой трубой. Вокруг него ровно гудели насосы, покрывающие опорную плиту графитовой смазкой — где-то глубоко внизу, куда заряд неудержимо тянуло инерцией. Жужжали, щелкали реле контроля — заряд 7-15-12 испытывал искренний пиетет перед столь интеллектуальной техникой. Самому ему достался только химический шаговый пускатель, срабатывающий при любом положении, лишенный движущихся деталей, а потому не способный заклинить ни при какой перегрузке. Вот сейчас пусковой механизм проколол мембрану, и в заряде началась химическая реакция строго дозированных веществ, чтобы давление в схеме нарастало по заданному графику. Ни тебе перфокарт памяти, ни капризных лентопротяжников или там еще каких, страшно вымолвить, радиоламп.

То есть, конечно, кроме самого сердца заряда — там все исполнили по-взрослому, надежно и страшно. Заряд помнил, что до получения номера 7-15-12 он звался как-то иначе и предназначался для чего-то иного; но собственного ума и интеллекта, конечно, не имел. Вся его душа заключалась в пяти цифрах номера, и переписать ему прошлое мог любой маляр на сборке. Всей памяти заряду оставалось — почти незаметные следы старой краски.

Карусель щелкнула и заряд полетел по бросковой трубе. В конце трубы открылась толстая заглушка зарядного клапана, сквозь который 7-15-12 вылетел из корабля “Надежда” и понесся по космическому пространству.

Внутри заряда нарастало давление; когда оно достигло рассчитанной цифры, порвалась нужная мембрана. Химическая смесь породила облако частиц — попросту, пыли или дыма — которое вспухло между зарядом и кораблем. Заодно дымогенератор закрутил 7-15-12 вдоль оси, чтобы тот не кувыркался в полете, и заряд ощутил удовлетворение от четкого положения в пространстве и правильной ориентации: вольфрамовым донцем к выпускающему клапану.

Каждая уважающая себя Бомба (а Советский Союз с не уважающими себя профурсетками не связывается, это понятно) имеет пять поражающих факторов. Ударная волна (которой в космосе нет), световое излучение (которое не может хорошо толкнуть опорную плиту), радиоактивные осадки (которые остались там же, где и ударная волна, по причине отсутствия атмосферы), электромагнитый импульс (который радостно жжет всю тонкую электронику и наводит могучие помехи в более грубых, кондовых релейных схемах, но от которого все-таки можно оборониться клеткой Фарадея), и, наконец, проникающая радиация.

И вот сейчас рванет 7-15-12 на все свои 15 килотонн (а Хиросиме досталось не сильно больше) — и как влупит по опорной плите “Надежды” этой самой проникающей радиацией, и что тогда?

Тогда плиту и корабль за ней прошьет сноп излучения. Жирные альфа-частицы, шустрые бета-электроны, а самые шиложопые и всепроницающие — гамма-кванты. Допустим, что защитный экран выдержит один-два взрыва, но ведь, чтобы разогнать к Марсу “поезд” экспедиционного корабля, взрывы должны следовать несколько часов с постепенно нарастающей мощностью. Много ярусов на той карусели, где 7-15-12 только в самом начале. Любую защиту рано или поздно размоет, как гидромонитор промывает самый крепкий угольный пласт.

Кроме прочего, вся эта проникающая радиация ведет среди встречных молекул и атомов активную пропаганду, завлекая их в сети разврата. Отчего любой материал, по которому прошел сноп жесткого излучения, сам начинает “светиться”, уже вторичным излучением. Слабым, но постоянным. Сноп, он парень простой: кораблик прошил и полетел себе дальше, больше не опасен. Опасен теперь сам корабль. И никак ты его не дезактивируешь, потому что излучает не слой пыли на поверхности, излучает материал корпуса по всему объему.

Выйдет, что не оправдал заряд 7-15-12 высокого доверия, а это почему-то плохо, совсем вообще очень плохо; заряд бы поежился, да ведь нечем. Так что просто полетел дальше, а клуб дыма разрастался все больше и больше, создавая между зарядом и опорной плитой маленькую рукотворную атмосферу.

Заряд вылетел торцом к дымному облаку, за которым корабль “Надежда” вовсе не просматривался. Что и неудивительно: летели они на расходящихся курсах. И за прошедшие микросекунды расстояние между 7-15-12 и его уютной каруселью выросло почти до расчетного километра, а рукотворная атмосфера заполнила почти весь этот промежуток.

Лопнула последняя мембрана, азот пошел по клапанам, и заряд 7-15-12 привел в действие единственное, что имел на самом деле: собственное имплозивное сердце.

Ядерный взрыв испарил вставленный сборщиками вольфрамовый диск, создал облако плазмы — по сравнению с пустым космосом, почти твердой. Облако это породило в рукотворной малой атмосфере ударную волну. Тоже небольшую, но большую и не надо: не выдержат амортизаторы “Надежды”. Зато дымный шарик поглотил немалую часть проникающей радиации — ведь планету Земля именно атмосфера и защищает от сверхбыстрых пучков из глубин Галактики. Так что, если в космосе атмосферы нету, надо ее создать. Небольшую, не на продажу: только для себя, и только на краткий миг, пока удар тягового заряда не вложит в опорную плиту сколько-нибудь энергии.

Заряд 7-15-12 ничего этого уже не видел, конечно. Он знал, что свою работу выполнил хорошо, оправдал доверие, и видел над собой ласковое лицо The Mother of all Bomb, и та говорила: “Выбирай, теперь ты переродишься кем пожелаешь”.

И заряд 7-15-12 вспомнил, кем и для чего создавался до того, как нанесли на его борта пять цифр с двумя черточками, и ответил: “Сделай меня громадной боеголовкой, тогда упаду я на город людей, и отомщу им за жизнь свою короткую и тупую, и сожгу их всех nahui!”

— … Повежливее, коллега.

— Прошу извинить. Погорячился.

Люди толкались плечами у кормового перископа — на самом дне длинной “Надежды”, ниже которой помещалась только “красная зона” тягового модуля. Многоярусная карусель, усаженная зарядами и теперь ловко выкидывающая их в пространство, по сторонам от нее стометровые цилиндры амортизаторов третьей ступени, упертые в опорно-тяговую плиту — а больше ничего. Даже воздуха. О работе сверхмощного механизма люди могли судить лишь по ритмичным содроганиям коридора под ногами, да вот изредка глядеть в перископ: несложная автоматика прикрывала его на момент взрыва, в остальное время предоставляя чудный вид на цепочку дымных колец, получавшихся, когда очередной заряд сплющивал шарик рукотворной мини-атмосферы о плиту.

— Тут, похоже, все путем. Пошли наверх.

Минделл повернулся правым плечом, где все носили нашивку экспедиции: “Марс-Первый”. На левом плече он поместил нашивку Соединенных Штатов — как подогнал себе скафандр еще до Второй Сецессии, так и потом не отказался от гражданства.

Второй бортмеханик, он же ядерщик, на левом плече носил синюю “Вертушку” городского герба Обнинска, наложенную на красный флаг Союза. Он еще некоторое время смотрел в перископ, но вот автоматика прикрыла захлопку, а по бросковой трубе правее коридора неслышно пронесло очередной заряд. Оба ядерщика поняли это лишь по дрожанию стенок и характерному толчку пола, когда сработал зарядовый клапан.

Сразу за этим пол двинул в ноги более ощутимо: ядерный взрыв прибавил “Надежде” скорости.

Ядерщики еще раз осмотрели циферблаты акселерометров, светодиоды контроля плиты и примитивные флажки пневматической автоматики. Конечно, там, почти километром выше, в удобной ходовой рубке корабля, имеются все необходимые электронные индикаторы. Разумеется, хитроумные программы проверяют много датчиков и сами себя каждую секунду. Но корабль прошел уже почти половину дороги, и лучше время от времени наведываться в “яму”, убеждаться лично, что нет расхождений между показаниями электронного дисплея и простого механического акселерометра.

— До “блина” двадцать семь часов.

— Предлагаешь проверить вертушки?

— Обязательно, — Минделл ухватился за каретку подъемника. Подождал, пока Степан пристегнется на второе место и дал малую тягу. Шахта поднимается сквозь весь корабль, это почти тысяча метров. Ногами, против направления локальной гравитации, выйдет непозволительно долго.

Каретка легонько задрожала и покатилась по зубчатым направляющим. Благо, мощность “Надежды” позволяла вывести на орбиту многое, и на граммах веса разработчики могли не экономить. Воткнули хороший подъемник давно проверенной в шахтах конструкции, разве только поменяли в нем сталь на титан и алюминий везде, где позволил сопромат.

В рубке тягового модуля сделали первую остановку и проверили здешние приборы тоже. Убедились, что циферблаты с индикаторами не успели накопить большую погрешность, синхронно продиктовали записи в личные журналы.

Потом вернулись к подъемнику и прокатились до “основания Эйфелевой башни”: до опорного узла, где тяговый модуль заканчивался, а начинался собственно “поезд”. Там Степан остался на подстраховке, а Минделл вышел на решетчатые фермы сборников охладителя, включил освещение, осмотрел их тоже и записал температуру принимаемой кремний-органической жидкости. Минделл вернулся в подъемник, и на противоположную сторону корабля с тем же самым выбрался теперь Степан.

Сверили цифры, довольно выдохнули: расхождения укладывались в допустимые, повторно вылезать ради уточнений не пришлось.

Глотнули по разу сока из вшитых фляжек. Степан хмыкнул:

— Солнце еще высоко. Работать, негры!

— Свободу Африке! — отозвался Минделл. Он перестал обижаться на шутку еще в подготовительной группе. Да, он black, и что? Не всякого негра сам президент Кеннеди втолкнет в Reactor Scool. За первого попавшегося black Джон Фицжеральд не пойдет лично просить старого флотского черта, инженер-адмирала Риковера. Увы, мимо въедливого старикашки не проскочишь: только US NAVY имел достаточно преподавателей, учебных тренажеров, материалов и прочего, чтобы готовить специалистов по управлению реактором. Но флот неохотно пускал в святая святых людей посторонних. И даже космонавта с дублером принял в обучение лишь по личному ходатайству первого лица, хотя оба кандидата, разумеется, сдали все зачеты на высшие баллы.