Если бы слова Рау не подстегнули меня, придя в совершенно точный момент времени, стал бы я чувствовать себя ведомым судьбой? Поворот, коридор, серая дверь с нужным номером. Я нажимаю на зеленую кнопку вызова и замираю.
Нет ответа.
Сколько бы я ни звонил — увы, ответом лишь молчание. Где ты, Эрик Форберг? Улетел? Ушел на работу? Решил побродить по новому миру, забыв обо мне?
Судьба стреляет нами, как стрелами — но сейчас я в буквальном смысле уткнулся в непробиваемое железо.ГЛАВА 38. Эрик.
Вернувшись после напряженной ночной смены, я по всем правилам должен отрубиться, едва выбравшись из душа, но, надувая постель, я машинальным жестом включаю экран комм-пульта. И в воздухе немедленно принимается мигать полупрозрачный конверт — оповещение о том, что мне пришло письмо.
Сон как рукой снимает. Не может быть! Или... может?
Адресат: Небесная Империя Цетаганда, Ро Кита, город... адвокатская контора Дерреса. Загрузить письмо.
Мое послание к адвокату было настолько утонченно вежливо, насколько может составить подобное простой станционный грузчик, и включало в себя обороты "позволю себе дерзость обратиться к вам с просьбой" и "умоляю сообщить мне, если сообщение не дойдет до его адресата". Надеюсь, мэтр не воспринял эти формулировки как иронию и действительно понял спешность и неотложность моей просьбы?
О, да. И ответил он незамедлительно.
"Уважаемый господин Форберг!Сожалею, что не могу исполнить вашей просьбы о скорейшей передаче письма по независящим от меня обстоятельствам: его адресат вчера покинул границы Империи, не оставив мне распоряжений о сроках своего возвращения. Обещаю вам непременно передать ваше сообщение, как только для этого представится возможность.Всегда к вашим услугам, Нил Деррес."
Письмо оказывает на меня эффект, какой мог бы произвести пропущенный прямой в челюсть.
Я мысленно представлял себе самые разные исходы своего поступка. И неправдоподобный: письмо от Иллуми, теплое, радостное, обнадеживающее. И заслуженный: холодное сообщение от Старшего Эйри с вежливой просьбой забыть о происходившем и впредь считать наш милый роман оконченным по объективным обстоятельствам. И самый вероятный: вообще никакого ответа, хотя мое письмо он точно получил, и положенное по правилам вежливости одно-двухнедельное ожидание, прежде чем со вздохом окончательно приравнять бойкот к отказу. Но подобной подлянки от фортуны я не ждал.
Меня окатывает неловкой злостью. Сколько мне теперь ждать, прежде чем Старшему Эйри надоест путешествовать и он вернется к своим делам, семье и адвокату? Месяц, полгода, год? Сколько оставаться в смешном подвешенном состоянии, цепляться за проживание подле границы, черт бы ее побрал, Цетагандийской империи, строить свою жизнь как временную передышку между бывшей короткой радостью и будущей неизвестностью?
Куда вообще понесло Иллуми Эйри, когда он мне так нужен?
"Может, ко мне?", кольнуло в груди неправдоподобной надеждой и исчезло прежде, чем я успел высмеять собственную наивность. Но ни ирония, ни логика не могут мне дать ответа на один-единственный важный вопрос.
Дело не в том, что я не умею ждать. Умею; нетерпеливые в разведке не выживали, подняв голову из засады раньше времени. И не в том дело, что я не умею мириться с поражениями: и этому уже научен. Но не уметь отличить поражения от победы — в этом есть что-то извращенное.
И когда я, наконец, засыпаю, снится мне какая-то чушь.
Семейство Эйри почему-то живет в барраярском замке. Я прекрасно вижу холодную большую залу с камином и спиральную лестницу в башню, и полукруглую арку входа, за которой неожиданно объявляется Хисока. Даже во сне я прекрасно помню, что тот умер, но это не мешает полковнику заявить о торжестве цетагандийской медицины и о том, что он снова жив. Бывший покойник идет ко мне, а Иллуми в гневе выскакивает за дверь, но за ней оказывается не замковая лужайка, а верхняя площадка башенной лестницы, и он шагает прямо в колодец центрального проема...
Сны не бывают вещими, объясняю я себе, глядя в потолок и успокаивая колотящееся в тревоге сердце.
Окончательно проснувшись, ополоснувшись ледяной водой и согревшись чаем, я решаю, что так не пойдет. Сперва ночные кошмары, затем рыдания, потом обмороки и нюхательная соль? И все потому, что мне не отвечает человек, которого я сам же покинул? Стыдно. Поэтому я строго приказываю себе собрать оставшиеся мозги в кучку и припомнить, что лучшим лекарством от страданий и депрессий является работа. У нашего дока зашвартовался большой каботажник, и парни из бригады будут совсем не против, если я возьму на себя двойную смену.
Да и отгул не помешает. На всякий случай.
Лекарство оказывается действенным — усталость вышибает из головы не только переживания личного характера, но и резонные опасения по поводу злопамятности некоторых барраярских СБшников. Поэтому, когда в обеденный перерыв передо мной воздвигается монументальная фигура в зеленом мундире, я не сразу вспоминаю, что нужно встревожиться. Впрочем, вручив мне конверт и заставив расписаться в получении, солдат вполне миролюбиво уходит.
В конверте тоже обнаруживается не бомба и не угрозы, а оформленное на бланке со всеми печатями приглашение посетить послезавтра приемную посольства на Комарре по личному приглашению Его Превосходительства посла. Очень неожиданное предложение. И не избыточно щедрое, чтобы заподозрить неладное: мне не предлагают заранее оплаченного билета на поверхность и не расписывают, что за роскошный прием меня ожидает.
А значит, любопытство заставляет меня это приглашение принять.
* * *
В приемной на меня сумрачно взирает со стены императорский портрет. То ли покрытый краской холст действительно излучает укоризну и некоторую брезгливость, то ли мне пора лечить манию преследования.
Девушка из обслуги посольства приносит мне крепкого кофе в крошечной чашечке тонкого фарфора, и под суровым взглядом с портрета напиток, кажется, горчит особенно сильно. Что же нужно от меня принцу Ксаву, если, конечно, приглашение действительно исходит от него?
Принц появляется вскоре, входит широкими шагами человека, привыкшего к спешке и умеющего даже малую толику времени употребить на пользу делу. Он машет рукой, когда я привстаю, и садится напротив. Охраны принца — посольской или личных оруженосцев — в комнате нет, хотя я не сомневаюсь, что они ожидают за дверью в полной готовности.
— Я должен поблагодарить вас, Форберг, — начинает он без обиняков. — Когда ваше предположение подтвердилось, и мы получили доказательства, что нападавший не был цетагандийским лордом, расследование оперативно двинулось в новом направлении.
— Генный анализ? — спрашиваю я быстро, хотя и понимаю, что невежливо перебивать особу императорской крови, высокой должности и вдвое меня старше.
Ксав кивает. — Да. На Барраяре подобные технологии не приняты, и, может, это к лучшему, — не знаю, что за воспоминание или мысль заставили принца сделать при этих словах короткую паузу, — но это не значит, что нам они неизвестны. Гем-лорд хорошо заметен в прицеле, — повторяет он старую шутку военных времен, — но и не только. Ваша уверенность дала нам повод распознать фальшивку, а, значит, задуматься, зачем она была нужна.
Кажется, у меня появился шанс узнать, во что же я попал: со мною собираются поделиться кусочком информации, которого так не хватало в представшей моим глазам головоломке.
— Я могу спросить? — уточняю я осторожно.
— Можете, Форберг, — соглашается принц Ксав. — Считайте это частью благодарности за вашу помощь. Разумеется, если речь пойдет о вещах, которые вам знать не позволено, ответа вы не получите, но спросить, — он усмехается в усы, — почему бы нет?
— Чего требовал тот человек? — задаю я первый вопрос, наиболее очевидный и явно меньше всего подпадающий под определение секретности. — Я знаю только то, что попало в новости, но там было не слишком много.
— Формально, — принц разводит руками, — он требовал от консула Форпински возмещения урону своей семейной чести, поскольку кто-то из его родни потерял свой скальп на Барраяре. Материя тонкая и двусмысленная, и вряд ли подлежащая восстановлению, даже если бы мы нашли этот скальп в чьих-то сундуках и вернули. К несчастью, жертвой нападавшего стала леди Форпински, но, — он поднимает палец, — волосы леди вскоре отрастут, а иного урона ее честь не понесла.
Остричь жену барраярского дипломата в отместку за скальпы, которые ее муж снимал с цетов во время войны? Любопытная месть: показательная, демонстративная, позорящая, но в то же время не настолько страшная, чтобы гнаться через полгалактики за совершившим это ради вендетты. Картинная месть осторожного человека, продумавшего свои ходы заранее. Но, по-моему, она плохо сочетается с финалом этой истории и с самоубийством незадачливого террориста. Конечно, если счесть, что для гем-лорда позорно быть арестованным за банальное злостное хулиганство... точнее, кто-то счел, что для "фальшивого" гем-лорда такой мотив покажется убедителен?
— Но поскольку этот человек не был гемом... — намекаю я, что не худо бы продолжить объяснения.
— ... Постольку мы решили, что попытка весьма неуклюже обострить наши отношения с Цетагандой была всего лишь "дымовой завесой". Правдоподобной завесой, ведь взаимное противостояние наших империй у всех на слуху. Тогда мы задумались над истинными мотивами происшедшего, над обстоятельствами гибели террориста и над тем, что он успел сделать до этой гибели, кроме как захватить в заложницы женщин и поднять дипломатический скандал.
— Да, там была еще одна женщина, — припоминаю я. — Секретарша или служанка. И после всего она вдруг спешно улетает... Да?
— Вы мыслите в нужном направлении, юноша, — Ксав одобрительно разводит руками. — Его сообщница и, вероятно, убийца. Коммерческая комм-сеть консульства оказалась ими взломана, но мы приняли меры. К сожалению, мы не успели предотвратить побег этой особы с Комарры, однако проследили ее маршрут, и у ближайшего пересадочного узла П-В туннелей ее будет ждать крупный и весьма неприятный сюрприз. — Он усмехается и уточняет: — Ну, как, у вас остались еще вопросы?
Если террорист искупался в "Пламенеющей розе", мысленно добавляю я, то с обеими женщинами — с заложницей и с сообщницей — у него должны были возникнуть весьма специфические проблемы. И если так, можно понять террористку, пустившую в расход не вовремя обезумевшего от похоти коллегу? Но эти тонкие моменты я уточнять не намерен. Фор не станет обсуждать непосредственную угрозу чести леди и то, как далеко зашел ее похититель, даже если что-то конкретное на эту тему знает.
— Нет, милорд, — качаю я головой. — Разве что один: вы позвали меня сюда исключительно затем, чтобы рассеять мое незнание?
— Вы верно догадываетесь, что не только, и такая догадливость меня радует. — Ксав, кажется, не удивлен подобным развитием событий. Значит, я показал ему, что я сообразительный мальчик, и в мозгу у меня имеется нечто большее, чем одна извилина, и та от фуражки? — Я внимательно прочитал ваше досье, Форберг.
Я напрягаюсь.
— Вам можно посочувствовать, — продолжает Ксав, не сводя с меня темных, цепких глаз. — Долгая и славная офицерская карьера, в течение которой вы отнюдь не зарекомендовали себя трусом, и в самом конце войны она вдруг похерена одним глупым поступком. Вы можете его объяснить?
Я чувствую, что у меня горят щеки. Полковник Эйри и все, с ним связанное, никогда не перестанут быть для меня предметом острого стыда. Но по крайней мере, теперь этот стыд не перемешан с туманом алкогольного забвения и тьмой невежества.
— Да, милорд, — соглашаюсь я. — Если позволите. — Ксав кивает, и я добавляю: — Я лишь недавно узнал, что стал жертвой обмана. Это не снимает с меня вины, но, по крайней мере, делает обстоятельства случившегося логичными. Комендант Эйри хитростью заставил меня подписать бумагу о вступлении в брак, чтобы не нести ответственность перед межпланетной комиссией за неподобающее обращение с военнопленными.
И что я буду делать, если он сейчас спросит, в чем состояло неподобающее отношение? Сгорю на месте?
Не спрашивает, слава богу. Вместо этого принц уточняет, сощурив глаза:— И у вас есть доказательства вашим словам?
— Никаких, милорд, кроме уверенности в том, что человек, выяснивший это для меня, не имел оснований лгать, — отвечаю четко.
— И вы понимаете, что это не основание пересмотреть решение по вашему делу? — уточняет Ксав и дождавшись моего кивка, продолжает. — Вы совершили номинальную измену своему сюзерену, Форберг, и это не тот случай, когда дух закона может превалировать над его буквой. Полагаю, детальное разбирательство дела по случившемуся в цетагандийском лагере не пойдет вам на пользу.
Я сглатываю. Он знает. Но та же тактичность, что не позволяет Ксаву говорить о неприглядных деталях происшествия с похищенной леди, на сей раз спасает остатки моей гордости.
— Оправдание в вашем положении немыслимо, — пауза, — но возможность помилования не закрыта ни перед кем. Вы рассчитывали его получить, когда обратились в посольство с вашей информацией?
Сердце стучит сильнее. Рассчитывал? Хотел оправдаться, хотел доказать? Что будет, если я скажу "да" — помилование вдруг осияет меня монаршей милостью? Его Высочество Ксав Форбарра, императорский Голос, может быть наделен подобными полномочиями... Я сглатываю, прежде чем заговорить; откровенность не дается мне легко.— Нет. Я не думал о таких последствиях, сэр.Да я вообще не о чем не думал, если честно. Просто сложившаяся картинка показалось мне... неправильной. Сперва я сделал то, что сделал, а потом принялся расхлебывать последствия.
Ксав кладет ладони на стол. — Я рад, что вы так ответили, Форберг. Если вещи, которые возможно получить только непрошеными, и это одна из них. Мне импонируют сообразительность и настойчивость, которые вы проявили в нынешнем деле, и я готов дать вам еще один шанс послужить своей стране. И заслужить ее прощение.
Если бы у меня на загривке была шерсть, она бы сейчас встала дыбом. Чувство опасности? Невесть откуда взявшаяся оскорбленная гордость?
— Я не прошу о помиловании, Ваше Высочество, — отвечаю я с трудом. — И не прошу платы за помощь.
— Бросьте злиться, Форберг, — неожиданно, но старый принц усмехается. — В продажности я вас не заподозрил, поверьте. Хотите начистоту? Извольте. Он ставит локти на стол, сплетает пальцы "шалашиком" и опирается на них подбородком. Поза, располагающая к непринужденному разговору? — К старости лет я научился неплохо разбираться в людях, и, хм, если честно, не вижу в вас обычного предателя-коллаборациониста. Вы — жертва собственной неаккуратности и суровости закона, и наверняка мечтаете эту ситуацию исправить. А я хочу отблагодарить вас за помощь в меру моих возможностей, которые велики, но не безграничны. Да, Барраяр нуждается в вас гораздо меньше, чем вы в Барраяре, — но если я брошу на чашу весов свое слово, вы сможете вернуться на службу. Будете слушать дальше?
